Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 64

– А я ее. От стрел, пуль и нескромных взглядов. А заодно спать в одной палатке, трястись весь день бок о бок…

– Но норманнов ты берешь.

– Они воины. Хорошие воины. А тебе нужно еще многому учиться. Не волнуйся. На твой век битв хватит. Успеют надоесть.

– Братьям не надоели.

– А ты у кого постарше спроси. У Лорна. У Дэффида. У сэра Эдгара даже.

– И особенно у сэра Олдингара!

Да, этому лубок еще не скоро снимут. Нога не рука, срастается дольше.

– Особенно… Я тоже, видишь, не избежала. Ну свидимся.

Хоть с мальчишкой можно без обнимок! Сестры чуть не задушили. Ну приятно. Но захотелось остаться. И спать. А почему нет? Колесница идет медленно, римская дорога ровная, а рессоры перетягивать еще не скоро… Немайн поерзала‑поерзала, да и засопела. Тихонько и очень заразительно…

Клирик хорошо знал эту ложу. Почему не партер? Уходить не так удобно. И потому, что партер дороговато выкупать целиком.

Против обыкновения, Клирик был один. Хотя как раз переживал высший миг романа с очаровательной блондинкой, ради которой собирался вновь окунуться в подзабытый со студенческих времен мир сетевых ролевых игр. Но иногда мужчине требуется рядом не заботливый щебет женской ласки и даже не молчаливая надежность друга, а всего‑навсего – пустые кресла по всей ложе и предвкушение знакомого чуда.

Знакомого, да. Клирик слушал эту оперу не в первый раз, и не в десятый. В пятидесятый было б вернее, а если добавить записи, которые ему присылали знакомые изо всех уголков земного шара, выходило, что и в тысячный. Впрочем, вся опера, знакомая наизусть, волновала его слабо. Он ждал любимых арий как откровения.

Увы, иногда самые невинные капризы, причем оплаченные едва ли не месяцем любимого, восхитительного, но все‑таки утомительного и нервного труда, оказываются испорчены грубостью окружающего мира. На секунду Клирик остро пожалел, что не отдал еще двух недель за присутствие у дверей ложи хорошо проплаченного охранника. А лучше нескольких. Потому что через одного эта харя могла и пройти… Затем сообразил, что на разговор у него не менее десяти минут, и успокоился. Пока пели неинтересное.

– Я, кажется, просил и предупреждал, чтобы меня не беспокоили. И именно поэтому снял ложу, – бросил, не повернув головы. – Потому предупреждаю: у вас минута. В чем дело?

Слушал ровно минуту. Не потому, что обладал точным чувством времени. Просто давно определял по музыке хронометраж спектакля. Тогда – в реальности – Клирик позволил себя уговорить, и самолет потащил его в Канберру. Спасать Тасманийский туннель. Но во сне…

– Я вас предупреждал. Предупреждал, что этот день у меня занят, – сообщил он наконец. – Упущенную выгоду, если желаете, отнесите на мой опцион.

Вошедший позеленел. Лицо приняло цвет пиджака. Что ж, приличные люди в зеленых пиджаках – тем более в клетку – в оперу не ходят. И это – замгенерального… Увы, поветрие пятницы как дня неофициальной одежды, захлестнуло даже самые высокие скалы. То, что было задумано как облегчение дресс‑кода, привело к формированию дополнительного делового костюма – пятничного. Соблюдение корпоративного правила пытались навязать и Клирику. Тот, разумеется, явился в спецовке, нарочито перепачканной мелом. Причем сначала хотел вымазаться в масле, но вовремя вспомнил, что для многих сотрудников стоимость пятничного костюма ощутима.

– Но…

– Если вследствие нашего разговора генеральный вас уволит, отлично. Я рекомендовал бы ему не заполнять вакансию. Большое количество заместителей часто принимают за свидетельство некомпетентности.

– Хм. Хотел бы я знать, почему мне сейчас смешно? Хотя я должен чувствовать раздражение?

– Это оттого, что я кругом не прав, – объяснил Клирик, – но сейчас я склонен наслаждаться прекрасным. И поступать склонен не правильно, а красиво.

– Там же люди…

– Вешать мне лапшу не надо! Людей в туннеле мало, и для их спасения совсем не необходим я. Говорим люди, подразумеваем оборудование, а? В первую очередь щиты… Кстати, время выходит.

– Генеральный вас весьма ценит, но с моей колокольни – так нам нужны исполнители, а не капризные примадонны!

– Хлестко сказано. Но учитесь ладить с хорошими специалистами. Подумаешь, примадонна. В хороших театрах укрощают или терпят. А вы чем лучше? Укрощать меня не вам, так извольте терпеть… И учтите, если вы будете присутствовать в ложе через минуту, я не продлю контракт. И так работаю на концерн из патриотизма, который подобные вам именуют квасным, в то время как разумные корпорации давно предлагают мне неограниченные опционы. Так и передайте генеральному. Слово в слово. А не ссылкой на очередное сумасбродство примадонны. А теперь вон отсюда.

Замгенерального стушевался. Увы, покой был недолгим. Нет, право, в следующий раз без четверки плечистых молодцов при белых галстуках в оперу ни ногой. Даже во сне. Теперь выпроваживай новое явление. И совершенно незнакомое. Этот‑то что забыл? Выглядит приличным человеком. Очень пожилым и очень старомодным. Который в оперу изволит хаживать во фраке с белым галстуком.

– Браво! Впервые за долгое время встречаю хотя б кого‑то не просто похожего на "старого русского", но и способного укоротить «нового». Как я вас понимаю!

Немецкий со знакомым торопливым, подчас глотающим звуки акцентом. Южная Франция? Балканы? Тироль?

– В таком случае вы немедленно уйдете.

– О, да. Но непременно вернусь…

Что ж, главное Клирику не испортили. Даже оставили последние минуты на ожидание чуда – которое никогда не наступает до конца. Знакомая ария оставила Клирика восторженным и немного пустым. Это было правильно. Это было почти самое то. Почти. Впрочем, взлелеять смутное удовольствие критикана не удалось. За спиной деликатно прокашлялись.

– Снова вы?

– О, да. Видите ли, я заподозрил в вас родственную душу. Вы часто занимаете эту ложу, всегда в полном одиночестве. Предпочитаете именно этот спектакль. Причем наслаждение вам доставляет одна единственная партия. Это ведь так?

– Так.

– Что ж, в таком случае вы прямо сейчас не откажетесь немного побеседовать? Видите ли, я хочу знать ваше мнение о только что услышанном.

– Легкое разочарование. Я понимаю, это дебют. Но с возрастом верхи у сопрано часто слабеют, а низы у нее и вовсе тусклые. Не самое лучшее исполнение, что мне приходилось слышать. Хотя и в самых блестящих мне что‑то говорит: можно и лучше. Как будто я слышу эталон.

– А, так и вы попали в эту ловушку! Мне вот тоже всегда кажется, что можно спеть это лучше. А все как раз из‑за того, что композитор решил насолить переборчивой певице. Первый вариант партии ей, видите ли, показался слишком простым.

– Но она справилась.

– О, да. По крайней мере, так ей показалось. И публике. Но… Поставьте‑ка себя на место сердитого автора. Нельзя же загубить премьеру собственной оперы! И публика ушла в восторге. Но сам он слышал, как надо… А несовершенство разобрали многие. Музыкальные одержимые вроде меня и Вас… Небольшое, мимолетное отклоненьице от идеала. Шутка в том, что идеала быть не может. Технически.

– Как раз технически бывают исполнения совершенно безупречные.

– Именно! Безупречные колоратурные изыски, заставляющие техникой разрывать чувство. И шутка тут вовсе не в том, что они приходятся на «фа» третьей октавы… Когда я слышу это стаккато внутри головы, я слышу в нем чувство. Вероятно, то самое, которое испытывал автор, когда переписывал и без того безупречную музыку… А там, – кивок в сторону сцены, – никакого чувства. Одна техника. А как должно быть, слышу только я. И ни одна певица!

– Не преувеличивайте. Как должно быть, слышат многие. Ну вот, например, я.

– Вам только кажется. Вы чувствуете, но не слышите. Большая разница.

– Нет, слышу! – Клирик ощутил странную дрожащую ярость. Аж дыханье сперло.

– Докажите.

– Как?

– Спойте эту арию. Так, как надо.