Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 75
Оставалось выполнять свою работу. Например, разобраться с разбойничками…
Мужчин среди уцелевших "красных курток" оказалось не больше половины. Остальные – женщины и дети, включая пару исчезнувших было местных девок. Из‑за которых король так подгонял. Короткий разговор показал – насильно их к себе «фэйри» не затягивали. Посветили добром и музыкой да легкой жизнью грабительских подружек. Этих сразу отделили в сторонку. Ничего хорошего им не светило – позор местный клан предпочитал смыть кровью. Не без суда, но до суда.
Что касается прочих – сэр Эдгар отдал приказ "красных курток" предать мечу. Не вышло. Викарий встал между обреченными и палачами. А авторитет у командующего был уже не тот, что перед боем. Теперь все ошибки и потери припоминали уже ему.
– Без суда это убийство.
И без толку бешено смотреть в глаза. Подумаешь, животная злоба. Викарий не такие взгляды выдерживал.
– Любишь судить? Будь по твоему, повесим по суду. – Сэр Эдгар еще помрачнел, хотя, казалось, дальше уж некуда. – Пусть поживут часок, зная… Тебе ж мараться в чернилах. Это дело о разбое, не церковное. Я судья, ты секретарь. Ну и по человеку от клана, от каких есть – видоки.
– А Немайн?
– А кто она такая?
Хоть так принизить сиду хотел. А вышло – напомнил. Совсем не викарию – пленным. Которых и за живых уже не числил.
Викарию хватило одного взгляда, чтобы признать – в составе суда святой и вечной делать нечего. Пусть отдохнет. Немайн если кого и напоминает, так дневную сову. Взъерошенная, даже уши под разными углами торчат. Ходит, хромая на обе ноги и подпираясь посохом, недоуменно осматривается. Будто божий мир не узнает. Пожалуй, ей больше всех досталось. Подряд – дневной переход, пир, бой. Потом – обрабатывать раны куда труднее, чем наводить порядок да сторожить пленных. И отоспаться не дали! Воистину полухристиане. Приняли помазанницу божию за какое‑то свое полузабытое варварское божество – не удивительно. Это не благодать святой, но что‑то похожее, на дикие души действовать должно сильно. Так‑же, не посмотрев, что она во Христа верует, сами чуть кресты не поснимали. При первой неудаче обвинили во всем и полезли рвать на части. Подлое свойство, но – человеческое. Греки тут не лучше. А он, между прочим, не миссионер, не капеллан, а всего‑то чиновник в сутане! Чернильная душа курии. А вот занесло… Хорошо, безотказный бюрократический прием – отложить – сработал великолепно и здесь! И командующий попал в свои же силки…
Вот теперь багрянородная равнодушно обводит взглядом маленькую толпу обреченных, которых тычками копий заставляли встать перед высоким присутствием. Те ждущую их судьбу чуют, но все равно шарахаются от маленькой фигуры в бело‑кровавом одеянии. Которое она так и не успела сменить после операций и перевязок…
Викарий не видел, как в глазах черноволосой «фэйри» с грудным ребенком на руках при имени «Немайн» вдруг вспыхнул огонь. И вздрогнул, когда та бросилась сквозь конвой, даже не успев получить удар копьем в спину. К сиде. В ноги.
Клирик отрешенно размышлял о том, что средневековых людей понять ему не суждено. И о том, как жить, вернее, выживать в этом бедламе? Уйти в лес? Или в болота, как озерные. Сидеть тихо. И проживать тот ресурс, который Сущности заложили в ушастое тело. Если точно по описанию расы – лет шестьсот от совершеннолетия. И то вместо банального старения тяга на заокраинный запад. И уход туда же в качестве смерти. Скучно. Но может, получше такого вот веселья?
Когда ей под юбку чуть не закатилась верещащая «фэйри», Немайн даже не отскочила – попробовала обойти препятствие. Смысл слов пролетел мимо сознания. Но голова инстинктивно повернулась на звук…
– Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!
Глаза мазнули по пищащему свертку. Клирик начал было отворачиваться – и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклоненной. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сиды…
Сознание Клирика отключилось. Не полностью – но руки приняли ребенка сами.
– Это мне? – спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула. – Он мой?
– Твой, великая…
– Правда? – Она не верила, но уже ухватила и держала нежной и… неразжимаемой хваткой.
– Спасибо тебе, великая сида…
Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.
– Мой… Мой…
Охрана остолбенела и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.
Сида преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки…
Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.
– Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе…
Смотрит на ребенка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси‑сюси. С самой такое было… Хотя не настолько и не по приемышу. Не слышит! Анна заглянула в склоненное к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли…
Анна испугалась. Но ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.
– Ты меня слышишь?
На короткое время в глазах Немайн появился смысл.
– Слышу. А суд… Пошел он… – сида словно пыталась вспомнить слово – Анна мельком испугалась проклятия, – полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.
– Да чем?!
– Он мой… Неужели не понятно?!
– Он этой разбойницы!
– Нет! Мой! – Сида прижала ребенка к себе, в глазах начала подниматься темная волна. – Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…
– Ясно…
Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить ее прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнет петь. А что разбирать, где свои, где чужие, не станет уж точно.
– Я займу твое место. От клана. Ты меня понимаешь?
– Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть‑чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…
– Кивнешь, когда надо? Сможешь?
– Да… Ох напасть, – чуть опустила взгляд, – напасть ты моя ненаглядная…
Викарий чуть слезу не пустил. С Августины‑Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встает из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили ее сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…
Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются, отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжелым, скругленным на конце мечом в руке. Она идет на ряды убийц и насильников – и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.
Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он ее недостоин – но хоть она достойна любви. А значит – его боль и его крест остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из‑под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев – штука неприятная. А больше несмышленышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, дневка да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!