Хозяйка Судьба - Мах Макс. Страница 24

«Жизнь… ее проявления…»

Закрыв за собой дверь, Карл отделил себя не только от Деборы и Валерии, но, возможно, и от полнящегося жизнью мира ойкумены, оставшись один на один с особого рода тьмой, в которую был погружен зал, определить размеры и форму которого не представлялось возможным. Впрочем, художественное чувство Карла, которое по самой своей природе не могло оставаться в бездействии, тут же нарисовало перед его внутренним взором огромное, круглое, как барабан, помещение с купольным потолком и, как всегда, не ошиблось. Прошло совсем немного времени, и вокруг Карла начал возникать свет. Это трудно было бы описать словами, потому что рождение света во тьме не было похоже на восход солнца или луны, или на то, как вспыхивает пропитанный маслом фитиль светильника. Сначала это был как бы и не свет вовсе, а лишь намек на него, какое-то невнятное мерцание, возникавшее то тут, то там в окружающей тьме. Однако уже через несколько мгновений, засветился, плавно набирая силу, сам воздух, которым дышал сейчас Карл. Еще несколько ударов сердца, и один глубокий ровный вздох, и тьма исчезла, уступив место холодному, чуть мерцающему свету, каким тот иногда бывает в пасмурный зимний день над скованной льдом рекой. Но каким бы он ни был, это был свет, и в его присутствии перед Карлом открылся огромный — оказавшийся и в самом деле круглым — зал. В центре его, прямо напротив дверей, через которые вошел сюда Карл, на низком массивном постаменте из тщательно обработанного, бурого, как запекшаяся кровь, гранита стояли, закрывая собой перспективу, две женские фигуры, белая и черная. Изваяния были высокие, по-видимому, никак не меньше, чем в полтора человеческих роста, и поражали воображение выдающейся техникой работы с камнем. Женщины, одетые в одинаковые плащи с капюшонами, стояли к Карлу боком, обратившись, друг к другу лицами. Впрочем, капюшоны, наброшенные на их головы, оставляли видимыми только подбородки, глядя на которые, Карл вдруг подумал, что женская природа этих фигур не очевидна. В самом деле, плащи совершенно скрадывали естественные очертания человеческих тел, так что по здравом размышление, трудно было с уверенностью сказать, женщины это или мужчины, и люди ли вообще. Но с другой стороны, Карл не сомневался, что перед ним именно женщины. Он это просто знал. Здесь, в этом месте, знание было растворено в самом воздухе. Правила и определения существовали сами по себе, как цвет и форма, получая воплощение с каждым сделанным вздохом. Как, раньше, Карл узнал, что, войдя сюда, должен был затворить за собой дверь, так и теперь понял, что видит перед собой именно женские фигуры.

Две женщины, обращенные закрытыми капюшонами лицами одна к другой. Белый мрамор и черный базальт, и еще сила бессмертного искусства, заставляющая забыть, что перед тобой не живые существа, а каменные статуи. Карл с трудом оторвал глаза от этих похожих одна на другую, как объект и его зеркальное отражение, фигур и бегло осмотрел пространство вокруг себя, ощущая при этом сильнейшее желание, как можно скорее вернуть взгляд обратно.

Как и предыдущий, зал этот был совершенно пуст, если не считать, конечно, двух застывших в его центре каменных изваяний. Мозаичный пол, черный, как ночное небо, купольный потолок, беломраморные граненые колонны, поставленные метрах в трех от стен, так что образовывали как бы две полукруглые анфилады — две половинки разорванного круга.

«Круг? Кольцо?»

Белые, как снег, колонны, бурый, как запекшаяся кровь, полированный гранит. Странное сочетание цветов, непривычные пропорции. Карл, уже готовый снова вернуться к изучению скульптур, увидел вдруг на стене слева каменную резную раму, которая отчего-то вызвала в его воображении мгновенный образ окна, хотя «окно» это никуда не открывалось. За рамой находилась глухая стена. Интуитивно, он повернул голову направо и там, между колонн, увидел точно такое же «окно», которое — он это понимал — никаким окном, разумеется, не являлось. Противоречие между впечатлением и реальностью заставило Карла насторожиться, он прищурился, вглядываясь в эту странную деталь декора, но в следующее мгновение, ему уже стало не до нее.

Шевельнулись в ножнах Убивец и Синистра, сгустился и зазвенел, как натянутая на бубен кожа, воздух. Кольнуло в виски, и зал как будто двинулся по кругу, тяжело, словно мельничный жернов, поворачиваясь, но не вместе с Карлом, а вокруг него. И почти тотчас раздался низкий протяжный гул, как если бы вздохнула и тоскливо застонала сама гора, и постамент, до того казавшийся монолитным, вдруг разошелся, и женские фигуры — белая и черная — медленно разъехались в стороны, открывая перед Карлом проход к дальней стене зала. Там в конце выложенной черными базальтовыми плитами тропы, рассекавшей многоцветное великолепие мозаичного пола, находилась резная каменная арка. Впрочем, если эти врата куда-нибудь и вели, пройти сквозь них не представлялось возможным, точно так же, как не возможно было заглянуть в виденные им ранее «окна». Вместо ожидаемых створок в изысканную раму, как огромный изумруд в площадку перстня, была врезана циклопическая плита из полированного зеленого камня. Возможно, это был какой-то редкий сорт малахита, но рассмотреть его в призрачном, мерцающем свете, наполнявшем зал, Карл не мог, а подойти ближе не захотел.

Прямая, как стрела, аспидно-черная тропа, начинавшаяся у самых его ног, манила вступить на нее и идти дальше, «обещая», между прочим, и то, что врата перед ним все-таки раскроются. Карл не сомневался, что такие «обещания» просто так не даются, и что так оно и случится, если он вступит на предложенный ему путь. Вот только потребность идти дальше была сейчас настолько велика, стремительно обретая силу едва ли не штормовой страсти, что быть его собственным, Карла Ругера, желанием или намерением она никак не могла.

«Нет, — решил он, кладя ладони на рукояти меча и кинжала и ощущая их собственную обеспокоенность, граничащую с растерянностью. — Нет. Такие назойливые приглашения я никогда не принимал, не приму и сейчас».

Ему потребовалось изрядное усилие, чтобы сойти с проложенной для него тропы. Тело не то, чтобы сопротивлялось, но действовало как-то вяло, нехотя.

«Интересно…»

Мысли двигались с трудом, как черпак кашевара в загустевшем вареве. Однако, стронувшись с места, возобновив свой размеренный ход, они достаточно быстро обрели свободу, что свидетельствовало, между прочим, и о том, что как бы могущественно ни было колдовство, поджидавшее Карла в этом зале, власти над ним — полной и окончательной власти — оно не имело. А магия эта, судя по всему, и впрямь была небывалая, изощренная и древняя. Такая, с которой людям давным-давно не приходилось иметь дела, но о которой запросто можно было услышать вечерней порой за кружкой пива в придорожной корчме, или прочесть в старинных книгах, повествующих о делах и чудесах давно прошедших дней.

Между тем, давление чужой воли на разум и тело Карла явно ослабевало. В чем тут было дело, в том ли, что магия этого места успела прокиснуть, как вино в забытой хозяевами бочке, или в том, что она, и в любом случае, не была способна преодолеть сопротивление самого Карла, он, естественно, не знал. Зато Карл чувствовал, как стремительно возвращается к нему едва не утраченная свобода. Свобода мыслить, двигаться, идти туда, куда пожелает он сам, и делать то, что подсказывают ему собственные душа и разум, а не то, что навязывает кто-то другой. Вот только выбор у его свободной воли оказался не велик. Он мог вернуться к Деборе и Валерии, или пойти посмотреть на одну из двух каменных рам, которые его собственное художественное чувство почему-то посчитало «окнами». Небогатый выбор, но, если верить интуиции, не случайный. Вот только возвращаться назад было еще рано, и, коли уж идти вперед он тоже не хотел, так почему бы, и в самом деле, не отойти в сторону и не взглянуть поближе на так заинтересовавший его предмет? Он выбрал ту раму, что оказалась слева, сделав это, возможно, потому что в нарушение традиции слева помещалась именно Белая, а не Черная Дама.