Хозяйка Судьба - Мах Макс. Страница 60

— Но, говоря о династических последствиях, ты имел в виду что-то другое…

— Да, Элиас, что-то другое. Моей дочери титул графов Ругеров не нужен. Она банесса Трир и когда-нибудь, возможно, очень скоро, станет герцогиней Герр.

— Этот капитан… — Элиас снова смотрел на Карла серьезно и строго, и все-таки его взгляд изменился.

— Ты проницательный человек, Элиас… Очень проницательный, но скажи, как ты догадался?

«На кого ты похож, Август? У кого еще в твоей семье были такие глаза?»

— Он не похож на тебя, — сказал задумчиво Элиас. — Но что-то… Он твой сын?

— Он мой внук, хотя и сам об этом не догадывается.

«Феодора не могла знать, но…»

— Я хотел бы, чтобы новый граф Ругер стал частью вашей семьи, — сказал Карл и улыбнулся Элиасу. — Думаю, Линду не помешает такой опытный в военном деле, знатный и богатый человек, как Август Ругер.

— Ты прав, — кивнул Элиас. — Времена ныне не спокойные… И ведь он нам не близкий родственник… Как ты думаешь?

— Что ж, — согласился Карл. — Мина красивая девушка, или ты имел в виду кого-то другого?

— Мина моя внучка.

— Ну, тут, как боги решат, — улыбнулся Карл. — Я не против.

— Вернемся в гостиную?

— Да, пожалуй, — Элиас встал. — Но и у меня есть кое-что для тебя.

Он достал связку ключей и, подойдя к массивному окованному железными полосами сундуку, начал отпирать замки. Карл смотрел на него с любопытством, даже не пытаясь угадать, что за вещь хочет показать ему племянник. Наконец, справившись с замками, Элиас откинул крышку сундука и стал что-то искать в его необъятных недрах.

— Вот, — сказал он, выпрямляясь, и протянул Карлу маленькую шкатулку. — Это доставили через месяц после смерти Евгения Яра. Судя по всему, такова была его последняя воля.

Карл взял в руки шкатулку, откинул крышку и уже без удивления увидел внутри то, что и ожидал теперь увидеть: большой потемневший от времени серебряный медальон.

«Итак, насколько случайным был мой выбор? — спросил он себя, открывая медальон и рассматривая лицо Косты Яра. — И только ли чтобы отдать долги, я пришел теперь в Линд?»

Они покинули дом Ругеров, когда невидимое за низкими облаками солнце перевалило уже за первую линию после перелома.

Невидимое солнце… Условная точка перелома, в которой сутки разламываются, как краюха хлеба в руках друга, на две равные доли… Неизвестные причины и неясные следствия из них…

В шкатулке, привезенной когда-то в Линд тайным посланцем Евгения, и о существовании которой не знал никто, даже Ребекка Яриста, лежали старинный медальон, скрывавший под покрытой патиной времени выпуклой крышкой портрет «близнеца», копия завещания, которая могла сделать Карла императором еще сорок лет назад, и сверток пожелтевших хрупких пергаментов, исписанных выцветшей за годы и годы тушью. Оставалось только удивляться, тому, что Евгений Яр решился на такой поступок. И дело было даже не в том, что этим завещанием император лишал короны своего собственного сына и отдавал не только власть, но и саму Ребекку — «… если смерть моя случится преждевременно, тогда, когда жена моя еще будет женщиной молодой…» — своему счастливому сопернику, который, впрочем, никогда не дал ему повода усомниться в своей порядочности. И даже не в том, что такой предусмотрительный человек, каким, несомненно, был Евгений, доверился случаю, отсылая столь ценные вещи в неизвестность, где они легко могли попасть в чужие руки, или пропасть. Суть произошедшего, как видел Карл эту историю теперь, глазами дня сегодняшнего, была в другом. Император Яр знал о Карле много больше, чем сам Карл мог себе представить, и, несомненно, значительно больше, чем знал Карл не только тогда, сорок или пятьдесят лет назад, но и всего каких-то шесть месяцев назад, когда одним холодным апрельским вечером вошел в ворота Сдома, став последним, кого впустили в город в день перед началом Фестиваля. Документы, исписанные разными людьми — почерк тех, кто оставил свои заметки на пергаментах сильно разнился, как и стиль написания и даты их составления — не оставляли в этом никакого сомнения. Много лет, в тайне от всех, не исключая и самого Карла, Император вел свое расследование, и, хотя записи были хитроумно зашифрованы, в Ойкумене нашлось бы не мало людей, которые, как и Карл Ругер, знали личные шифры Яра, или были способны, как, например, Мышонок, их раскрыть. И Евгений должен был это знать, и, тем не менее, отважился послать свою шкатулку в полное превратностей путешествие во времени и пространстве, надеясь, вероятно, что когда-то и где-то она все-таки попадет в руки Карла, но не отдал их в эти руки самым простым и надежным способом, у себя во дворце. Почему? Потому ли, что боялся — и, как выяснилось, не напрасно — стен собственного дворца, или потому, что считал это преждевременным? Возможно, существовали и другие объяснения такому странному образу действий, но и не в этом, если разобраться, был спрятан главный нерв интриги, поразившей сейчас, когда она раскрылась, воображение Карла. Яр подготовил свое послание за несколько лет до своей преждевременной смерти. Он предполагал, что такое может случиться, и заранее побеспокоился не только о завещании, что было обычно не только для монархов, но и о том, чтобы после его смерти шкатулка эта ушла в Линд. Что же творилось в душе Яра, о чем думал этот без сомнения великий человек, когда готовил свое последнее — тайное — деяние? Вот это и оказалось для Карла самым важным. А сами записи, которые он просмотрел еще в рабочей комнате Элиаса… Что ж, многое из того, что содержали эти старые пергаменты, он уже знал, а то — немногое — новое для него, чего он не знал, можно было бы узнать и другими путями. Хотя правды ради, следовало признать, попади это знание ему в руки сорок лет назад, и вся история не только его собственной жизни, но, пожалуй, и всей Ойкумены, сложилась бы совсем иначе.

«И слава богам, что не попали…» — подумал он вдруг. Другой жизни, другой судьбы он, оказывается, себе не желал.

Они шли молча. По-видимому, у каждого были свои причины, чтобы не разговаривать. Однако, если свои собственные мысли Карлу были известны — а ему, и в самом деле, было о чем теперь подумать — то задумчивость остальных, кроме, разве что, Августа, жизнь которого в доме Ругеров изменилась мгновенно и самым решительным образом, были Карлу не известны. О чем вдруг так сильно задумалась Дебора? И о чем размышляли Конрад с Валерией?

Вообще, положа руку на сердце, следовало признать, что визит к Ругерам его удивил. Даже если оставить в стороне случайную не случайность этой встречи и то, чем она, вопреки собственным предположениям Карла, обернулась, странными могли показаться и, естественно, показались ему две вещи. То, что никто в семье Ругеров — «Моей семье?!» — кажется, даже не удивился тому простому факту, что он, Карл, живет на свете уже сто лет. Вопрос этот не только не обсуждался, но и не был затронут, хотя бы и намеком.

«Но ведь Долгоидущие представляются обывателям едва ли не такими же сказочными персонажами, как морская дева или Хозяин Гор…»

И другое казалось ему теперь поразительным — как спокойно, без видимости напряжения, провели эти несколько часов в купеческом доме его спутники. Речь, разумеется, не шла о Деборе и Августе. Этим двоим, как бы ни различались их дороги, приходилось бывать и в гораздо более прозаических местах. Странным казалось поведение Конрада и Валерии, которые всем ходом своей жизни, казалось бы, были всего менее подготовлены к тому, чтобы так естественно и свободно чувствовать себя в гостях у «простого», пусть и очень богатого негоцианта. И не только не испытывать при этом никакого неудобства самим, но и не дать почувствовать хозяевам, какая пропасть, на самом деле, пролегла между великими боярами Флоры и «черной костью», какой им должны были представляться все эти крестьяне и горожане. Тем не менее, все так и было: не ощущалось неловкости. Во всяком случае, ее было не больше, чем может быть между не знакомыми прежде людьми, встретившимися в первый раз. И этому можно было только дивиться, как невидали или чуду, но объяснить было трудно. Разве что тем, что посредником между двумя, едва ли соприкасающимися мирами, выступал он сам…