Лазоревый грех - Гамильтон Лорел Кей. Страница 87

— Мюзетт первой нарушила мир. Я согласна.

Отчего у меня сердцебиение не стало ни на удар реже, когда она это сказала?

Следующие слова были произнесены мурлыкающим контральто, голосом, который как мех гладил кожу и скользил вдоль сознания.

— Вы действовали в рамках закона, и точно так же буду действовать я. Когда Мюзетт и ее свита вернутся ко мне, с ними поедет Ашер.

— Временно, — сказал Жан-Клод, но в его голосе слышалось сомнение.

— Non, Жан-Клод, он станет моим, как раньше.

Жан-Клод сделал медленный и глубокий вдох и так же медленно выдохнул.

— Согласно твоим собственным законам, ты не можешь никого отобрать на постоянной основе у того, кому этот кто-то принадлежит.

— Если бы он кому-нибудь принадлежал, закон был бы применим. Но он ничей не pomme de sang, не слуга и не любовник.

— Это не так, — возразил Жан-Клод. — Он наш любовник.

— Мюзетт связалась со мной и сообщила о вашей лжи, о вашей слабой попытке воспрепятствовать ей заполучить в свою постель Ашера.

Белль тоже умела чуять ложь, если эта ложь относилась к чему-то, ей понятному. Ни один вампир не может отличить правду от лжи, если речь идет о чем-либо, ему непонятном. Если, например, вампир не знает верности, то он не сможет судить о ней у других — в этом смысле. Я хотела сейчас дать ей нечто, что она понимает.

— Я не думаю, что это была слабая попытка.

Жан-Клод глянул на меня, и я мотнула головой ему в ответ. Он грациозно отступил в сторону, потому что знал, что у меня есть план, но голос его у меня в голове шепнул:

— Будь осторожна, ma petite.

Я и собиралась быть осторожной.

Белль повернула ко мне свое заемное тело:

— Значит, ты признаешь, что это была попытка обмануть Мюзетт?

— Нет, я говорю, что это не было слабо. Я дико смущалась, возбуждалась, наслаждалась и ужасалась. Оказаться в постели с Ашером — это было совсем не так, как я думала.

— Пока что ты не солгала, — сказала она, и голос ее был так сочен, будто в него можно погрузиться, лечь на землю и кататься по нему, как по мягкому, теплому, удушающему ковру. Ее голос чаровал, как могли чаровать голоса Ашера и Жан-Клода, но еще и пугал.

— Мы взяли Ашера в свою постель, и по европейским меркам мы любовники.

— По европейским меркам... — Вид у нее был несколько недоуменный, и ее собственное лицо проявилось под лицом Мюзетт. На этот раз оно было как маска, ощущение чего-то большего, более опасного. Я по воспоминаниям Жан-Клода знала, что Белль по размеру ненамного больше Мюзетт, но размер — это не главная характеристика Белль. — Я не понимаю, что значит «по европейским меркам».

Жан-Клод ответил:

— У американцев есть весьма своеобразная концепция, что лишь сношение между мужчиной и женщиной действительно является сексом. Все остальное не считается.

— Я ощущаю, что это правда, но мне трудно себе представить такую точку зрения.

— Мне тоже, и все же это правда. — И снова это галльское пожатие плеч.

Я еще добавила:

— То, что учуяла Мюзетт, не было ложью — это были мои переживания насчет того, что у нас с Ашером не произошло того, что нужно. Но можешь мне поверить, мы лежали в постели голые и мокрые.

Она обернулась ко мне этим незнакомым полулицом. Оно бы наводило больше страха, если бы не было окружено белокурыми кудряшками Мюзетт. Вид Ширли Темпл Белль никак не шел.

— Я тебе верю, но, по твоему собственному признанию, вы не любовники, то есть не любовники по твоим меркам. Таким образом, Ашер мой.

— Тебе же безразлична правда, я и забыла.

Медово-золотые глаза прищурились на меня:

— Ты ничего не забыла, малышка. Ты меня не знаешь.

— У меня есть воспоминания Жан-Клода, хоть и отрывочные. Их хватает. Мне бы следовало по ним понять, что правда в разговоре с тобой бесполезна.

Она пошла ко мне и на ходу будто накладывалась на тело Мюзетт. Теперь это было не только лицо, но и платье темно-золотого цвета, более длинные руки и бледные кисти с медного цвета ногтями. Она шла, как обернувший тело Мюзетт призрак, сквозь который проглядывала оставшаяся внутри женщина. Иллюзия не была полной — Белль Морт здесь не было, — но почти полной, и это нервировало.

Жан-Клод встал так, чтобы прикоснуться ко мне сзади, когда Белль Морт подошла и встала передо мной. Я отклонилась к нему, потому что она мне поставила первую метку, и это даже без физического контакта. Мне пришлось подавить желание обернуться руками Жан-Клода, как щитом.

Белль стояла так близко, что подол пышных юбок Мюзетт задевал мои ноги. Призрачное платье Белль будто стекало мне на туфли, щекотало лодыжки. Я не могла дышать.

Жан-Клод отодвинулся вместе со мной за пределы круга этой ползучей силы. Я крепко обернула себя его руками — хрен с ним, я боюсь.

— Если правда на меня не действует, то что действует, ma petite?

Я смогла заговорить. Голос был с придыханием, испуганный, но тут уж я ничего не могла поделать.

— Я ma petite Жан-Клода и больше ничья.

— Но все, что принадлежит ему, — мое. И ты моя ma petite.

Я решила не спорить сейчас на эту тему — есть более важные споры, которые мне необходимо выиграть.

— Ты спрашиваешь, что действует на тебя, если не действует правда?

— Oui, ma petite, я спросила тебя об этом.

— Секс или власть, — ответила я. — И то, и другое на тебя действует. Ты предпочитаешь получить и то, и другое, когда возможно.

— Ты мне предлагаешь секс? — мурлыкнула она, и от этого звука меня передернуло. Я прижалась сильнее к Жан-Клоду. Не хотелось мне играть с Белль никоим образом.

— Нет, — едва прошептала я.

Она потянулась ко мне — изящная белая ладонь с темно-медными ногтями и угадывающаяся рука Мюзетт под ней, будто кисть Белль была какой-то метафизической перчаткой.

Жан-Клод снова отодвинулся вместе со мной на долю доли дюйма, и длинные ногти на волосок не дотянулись до моей щеки.

Белль посмотрела на него. Ее длинные черные волосы зашевелились вдоль тела, будто ветер задул. Но ветра не было, это была ее сила.

— Ты боишься, что одним прикосновением я заберу ее у тебя?

— Нет, — ответил Жан-Клод. — Но я знаю, что может сделать твое прикосновение, Белль Морт, и не думаю, что Аните оно понравится.

Он назвал меня настоящим именем, чего почти никогда не делал. Быть может, потому что Белль назвала меня моим прозвищем, он не стал его произносить.

От ее гнева загорелся перед нами воздух, будто настоящим огнем, отбирая кислород у легких, не давая дышать, разве что если вдохнуть в легкие жар. Тогда они обгорят, и ты умрешь.

Тот же жар наполнил ее слова до такой степени, что я бы не удивилась, если бы они загорелись в воздухе.

— Разве я спрашивала, хочет ли она моего прикосновения?

— Нет, — ответил Жан-Клод совершенно безжизненным голосом, и я ощутила, как он уходит в себя, пусть даже руки его меня обнимают, но он уходит в ту тишину, куда прячется от всего. Я увидела мельком этот уголок тишины, и там было даже безмолвнее, чем в колодце, куда ухожу я, когда убиваю. Здесь даже не было белого шума — только безмолвие.

Пустота наполнилась запахом роз — сладким, таким сладким, что он заволакивал и душил. Я стала ловить ртом воздух, но ощущала только запах роз. Жан-Клод подхватил меня, чтобы я не упала. Аромат роз забивал ноздри, рот, горло. Невозможно было глотать, невозможно было дышать. Я бы вскрикнула, но воздуха не было.

Я услышала крик Жан-Клода «Прекрати!» и смех Белль. Даже в моем полузадушенном состоянии этот смех гладил тело, как опытная рука.

Меня схватила чья-то рука, и вдох прорвался в горло, прорвался через силу Белль. И снова-таки если бы этого воздуху хватило, я бы вскрикнула. Надо мной парило лицо Мики. И его рука была в моей.

— Non, mon chat, ты мой, как и она.

Белль опустилась на колени, протягивая руку к лицу Мики.

Жан-Клод потащил нас всех назад, и мы свалились у ее колен, но снова чуть дальше вытянутой руки. Хотя это «чуть» и было то, что надо.