Колыбель для мага - Шерстякова Ирина Петровна. Страница 30

-- - Год целый было плохо. Жена у Пека-кузнеца померла родами, и ребеночек ее... Бабка Хвостиха померла от живота, а дед Тэрик от грудной болезни. Болел еще народ, но поправились, крепкие. Ребятишек умерло много от горлового поветрия. А потом, к Солнцевороту, новая знахарка пришлепала, из Ахта, говорят. В Ахте много колдунов, видать, лишней оказалась или не ко двору пришлась. А может, правду кому нагадала не ту, что ждали. Не сказывает никому. Мы всем миром ей землянку отрыли, на холме, ближе который к дороге, в рощице, ты знаешь. Хотели домик отстроить, а она нет, землянку, мол. И место сама указала. Нравная очень. Она похуже Тэш будет, да и ты неплохо справлялась, даром что молоденькая, но нельзя без знахарки, да и не прогонишь, а тебя все не было. Староста все говорил, что тебя точно злые духи забрали.

Мать еще долго и обстоятельно рассказывала обо всех тетках, дядьях, сватьях и кумовьях, сестрах и братьях: кто женился, и каковы женихи и невесты, у кого сгорел амбар, кто у кого родился, мальчик или девочка, и подробно описывала детей, кто и у кого купил корову, у кого издохла лошадь, у кого ощенилась хорошая охотничья сука, и кто забрал щенков, о ценах на зерно и кудель на ярмарке в этом году и в прошлом, о новых налогах.

Аннеке почти не слушала. Слишком уж далека она была от жителей деревни и расстроилась из-за того, что ее место деревенской знахарки было занято. Вопрос о крыше над головой и куске хлеба встал перед ней со всей пугающей остротой. Но девушка рассудила, что сейчас весна, она успеет разбить огородик и как-нибудь год прокормится, а там судьба подарит ей шанс. Тут она поняла, что мать рассказывает ей о новых причудах графа Кэрила.

-- - Как это граф Кэрил? Он здесь, в замке? Он же должен быть в королевском дворце! - пере-била она мать.

-- - Как же, нужен он королю, - зашептала мать ей на ухо. - Как дочь за короля выдал, пожил при дворе годик, до рождения принца, а потом королю посмел указывать. Хорошо, король смилостивился, не захотел супругу огорчить, сослал его с глаз долой в отеческое имение, а не на плаху.

Сестра, с грохотом перемывающая и расставляющая на полках миски и горшки, недовольная тем, что Аннеке с матерью сидят как барыни и чешут языками вместо того, чтобы работать, чутким ухом уловила шепот и заворчала:

-- - Вы, маменька, молчите уж, не доводите до беды. Вот языки-то пораспустили с колдовкой своей любимой. Заявилась тут через семь-то лет, где только носило, а теперь еще несчастье накличет, да еще корми ее.

Практичная женщина тут же сообразила, что сестру придется кормить и одевать, а в хозяйстве от нее толку будет мало. Аннеке помнила сестру милой хорошенькой ласковой девочкой, только собирающейся замуж за такого же славного парня. Теперь это была крупная, раздавшаяся от родов, преждевременно состарившаяся женщина с красными лицом и руками и хриплым голосом. Ее муж, угрюмый, не сказавший еще ни одного слова мужик, заросший до глаз косматой черной бородой, сидел за столом и что-то строгал. По комнате ползало несколько чумазых детей, одетых из экономии в рванинку, да двое разновозрастных младенцев лежало в люльке. Наверное, тут были дети и сестры, и брата.

Аннеке подошла к сестре, обняла ее.

-- - Не сердись, сестрица. Давай тебе помогу. Что у тебя съем, все отработаю. Да и не задержусь я тут, вот огляжусь и пристроюсь где-нибудь. Может вам еще смогу помочь, все ж таки ремесло в руках имею.

Сестра смягчилась.

-- - Да живи, чего там... Чай, не чужие...

Она продолжала ворчать, но уже скорее жаловалась Аннеке на свою горькую судьбу, чем по-настоящему злилась. Тут заплакал один младенец, а следом, разбуженный, заорал и второй. Аннеке занялась ими, перепеленала младшего, сунула хлебную соску старшему и села качать колыбель. Подошла жена брата, тихая, робкая, миловидная женщина в простом льняном некрашеном платье и платке, с серыми волосами и глазами, забрала меньшого ребенка и начала его кормить, со страхом поглядывая на Аннеке. Аннеке качала старшего малыша и думала о Димире.

Первым ее порывом было бежать в замок и попытаться предотвратить встречу графа и мага. Она с ужасом представила, с каким гневом граф, потерпевший крушение своих надежд, обрушится на Димира. Теперь этот порыв прошел. Она рассудила, что маг уж как-нибудь обойдется без ее защиты, да еще будет недоволен ее появлением и вмешательством в его дела. А ей не мешало бы помочь себе самой. От Димира уж точно помощи не дождешься.

Наверное, он забыл о ее существовании, как только покинул пещеру. И вспомнит вновь, только если потребуется помощь, а оказать эту помощь кроме нее будет некому. Девушка подумала вдруг, как, должно быть, ранило Димира то обстоятельства, что ему, признанному магу, помогла какая-то девчонка-знахарка, которой к тому же совершенно незаслуженно достался могучий талисман.

Почему маг не забрал у нее талисман? Наверное, только потому, что не смог этого сделать. Видимо, Соль Мира может взять только тот, кому он по праву принадлежит. Ведь Димир, прикоснувшись к талисману, вскрикнул от боли.

Аннеке вздохнула. Помимо ее воли молодой красавец маг все время стоял у нее перед глазами. Девушке все казалось, что он рядом. Она даже чуть не попросила родных поставить на стол тарелку и для него.

От качания люльки у Аннеке закружилась голова, все вокруг затуманилось, а родные, собирающиеся спать, казалось, исполняют какой-то сложный магический танец в этом мерцающем тумане, их фигуры двоятся, каждая живет своей жизнью, из тумана выдвигается, делается все явственнее Димир, улыбается ей, его фигура и лицо тоже двоятся, и она видит, что второй - Файдиас, он ей тоже улыбается, приветственно машет рукой,.. подходит, обнимает ее, на нем черно-алая ... Голос матери сказал:

-- - Аннеке, ты засыпаешь, ложись, я постелила тебе рядом с собой.

Сон развеялся.

Аннеке лишь удивилась, с чего бы это ей приснился Файдиас, о котором она долгое время даже не вспоминала. Дети спали, закачанные ею до дурноты. Она сняла юбку и шаль и перебралась на лежанку. Мать, повозившись возле печи и сундука, покряхтев и помолившись Великой Матери перед домашним алтарем, легла с краю, отодвинув дочь к стене. Аннеке вдруг вспомнила, как маленькой девочкой так же лежала с матерью, возле стенки, водя пальчиком по лоскутному коврику на стене, то закрывая глаза, то вновь открывая. Нежная детская кожа улавливала переходы между цветами лоскутков.

Коврик заметно обветшал и выцвел, но все еще висел на старом месте. Аннеке даже нашла болтающуюся ниточку, которую сама же вытащила из полотна много лет назад. Ее охватило теплое щемящее чувство радости и любви, и она задремала.

Однако долго поспать не удалось. Аннеке проснулась оттого, что мать, разметавшись во сне, прижала ее к стене и придавила руку Рука затекла. Так же затекла и шея от неудобной жесткой подушки, больше похожей на полено. Если бы подушку можно было взбить, она стала бы удобнее, но это значило разбудить мать. Аннеке успела отвыкнуть делить с кем-то ложе. А мамина постель была к тому же очень узкой, даже на одного человека. Грубая домотканая простыня нещадно кололась, матрас, набитый соломой, умялся, перекосился и давил бока. Было очень жарко и душно, неприятно пахло луком, чесноком, потом и грязными пеленками. Со всех лавок несся разноголосый храп и сонное бормотанье.

Заплакал ребенок, и спавшая рядом с люлькой сестра, не вставая и толком не проснувшись, протянула руку, начала качать люльку и шушукать. К храпу и детскому плачу добавился скрип люльки. Аннеке попыталась, поворочавшись, устроиться поудобнее, но невольно толкнула мать. Та сквозь сон сердито заворчала. Девушка поняла, что здесь, в доме, она больше уже не уснет, тихонько встала, оделась и вышла из дома. Постояла, всей грудью вдыхая свежий ночной воздух с запахами лавров, апельсиновых цветов и роз, оплетших все стены дома. Вовсю звенели цикады.

Когда ночная прохлада вызвала легкий озноб, Аннеке зашла в хлев, взобралась по скрипучей ненадежной лестнице на сеновал, где оставалось еще довольно много прошлогоднего сена. И аромат сена за зиму не выдохся. Внизу дышала и переступала скотина, пахло навозом, но эти звуки и запахи почему-то не тревожили знахарку так, как звуки и запахи дома, который она должна была называть родным, и она скоро заснула без сновидений.