Обсидиановая бабочка - Гамильтон Лорел Кей. Страница 12

Медбрат Бен улыбался.

– Мы не думали, что нам пришлют полицейского такого… крошечного.

Я на него ощерилась.

– Такие вещи надо говорить с извиняющейся улыбкой!

Он сверкнул белыми зубами. От улыбки его лицо смягчилось, и он стал меньше похож на сестру Крэтчет и больше на человека.

– И я не коп.

Он стрельнул глазами на пистолет в кобуре – очень черный и очень заметный на фоне красной рубашки.

– Но пистолет у вас есть.

Я надела через голову рубашку с короткими рукавами, накрыв раздражающий его пистолет.

– Законы штата Нью-Мексико разрешают мне носить пистолет, если он не спрятан.

– Если вы не полицейский, зачем вам пистолет?

– Я истребитель вампиров.

Он протягивал мне халат с длинными рукавами. Я просунула в них руки. Он завязывался сзади, как обычно бывает у больничных халатов, и Бен завязал его на мне.

– Я думал, что вампиров пулями убить нельзя.

– Серебряные пули их могут остановить, а если вампир не слишком стар и силен, то можно пробить ему дыру в мозгах или в сердце. Иногда, – добавила я.

А то еще Бен неправильно меня поймет, попытается остановить рвущегося вампира серебряной пулей, и его сжуют за то, что он положился на мое мнение.

Довольно трудно было запихнуть мои волосы под пластиковый тесный чехол, но в конце концов получилось, хотя край пластика тер мне шею при каждом повороте головы. Бен попытался помочь мне надеть хирургические перчатки, но это я сама сделала без труда.

Он приподнял брови.

– Вам приходилось надевать такие перчатки.

Он не спрашивал, а утверждал.

– Я их надеваю на осмотр места преступления, когда не хочу потом выковыривать кровь из-под ногтей.

Он помог мне завязать сзади маску.

– На вашей работе вы должны были видеть много крови.

– Но уж точно меньше, чем вы. – Я повернулась, глянула на себя в маске на рту и носу. Только глаза остались непокрытыми. Бен посмотрел на меня с задумчивым видом.

– Я ведь не хирургическая сестра.

– А какая у вас специальность? – поинтересовалась я.

– Ожоговое отделение.

Я широко открыла глаза.

– У раненых ожоги?

Он покачал головой:

– Нет, но тела у них – сплошь открытые раны, как ожог. Лечение одно и то же.

– Как это – сплошь открытые раны?

Кто-то постучал по стеклу у меня за спиной, и я вздрогнула. Повернувшись, я увидела человека в таком же, как у меня, наряде, сердито глядящего на меня светлыми глазами. Он нажал кнопку интеркома, и его голос был достаточно ясен, чтобы услышать в нем раздражение.

– Если входите, то входите. Я хочу им снова дать успокоительное, а не могу, пока вы не попробуете их допросить, – так мне сказали.

Он отпустил кнопку и ушел за белую занавеску, которая закрывала вид в палату.

– Господи, как сегодня все рады меня видеть!

Бен натянул маску и сказал:

– Лично против вас он ничего не имеет. Доктор Эванс свое дело знает, он один из лучших.

Если хотите в больнице найти хорошего врача, не спрашивайте ни в справочной, ни у врачей. Спросите любую сестру. Сестры всегда знают, кто хороший врач, а кто нет. Ничего плохого они вслух не скажут, но если они дадут о враче хороший отзыв, это надежно, как в банке.

Бен тронул на стене что-то слишком большое, чтобы назвать это кнопкой, и двери распахнулись с таким звуком, будто открыли воздушный шлюз. Я шагнула внутрь, и двери с тем же звуком закрылись у меня за спиной. Передо мной была только белая штора.

Я не хотела ее отодвигать. Все здесь были чертовски выбиты из колеи. Там наверняка будет плохо. Тела как открытые раны, сказал Бен, но не ожог. Что же с ними случилось? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору.

Палата была белая, антисептическая, больничная донельзя. За ее стенами прибегали к каким-то уловкам, чтобы показать: дескать, это здание как здание – пастельные рисунки и все такое. Но здесь притворство кончалось, а реальность оказалась суровой.

В палате было шесть коек, каждая с пластиковым навесом над головой и торсом пациента. Возле ближайшей койки стоял доктор Эванс. В глубине палаты женщина в таком же хирургическом костюме смотрела на один из многих мигающих и попискивающих приборов, придвинутых к каждой койке. Она подняла глаза, и незначительная часть ее лица между маской и колпаком оказалась поразительно темной. Афроамериканка, но кроме того, что она не жирная, да еще ее роста, под всей этой сбруей больше ничего нельзя было увидеть. Встреть я ее без этой одежды, не узнала бы. Странная анонимность беспокоила – впрочем, может быть, только меня. Женщина опустила глаза и пошла к следующей койке, проверяя те же показания, что-то записывая в блокнот.

Я подошла к ближайшей койке. Доктор Эванс не повернулся, никак не прореагировал, что заметил мое присутствие. Над каждым пациентом, как шатер, висели белые простыни, поддерживаемые какой-то рамочной конструкцией.

Наконец доктор Эванс повернулся, и мне стало видно лицо пациента. Я заморгала – глаза отказывались это видеть или мозг отказывался воспринимать. Лицо было красное и сырое и должно было кровоточить, но крови не было. Будто я смотрела на кусок сырого мяса в форме человеческого лица, а не черепа. Нос был отрезан, остались кровавые дыры для вставленных внутрь трубок. Человек вращал глазами в орбитах, таращась на меня. Я не сразу сообразила, что у него срезаны веки.

Вдруг в палате стало тепло так, что маска начала меня душить. Мне хотелось сорвать ее, чтобы сделать вдох. Наверное, доктор уловил какое-то мое движение, потому что он перехватил мою руку.

– Ничего не снимайте. Я каждый раз рискую их жизнью, когда сюда входит новый человек. – Он отпустил мое запястье. – Так постарайтесь, чтобы я рисковал не зря. Расскажите мне, кто это сделал.

Я замотала головой, стараясь дышать медленно. Когда я смогла говорить, то спросила:

– Как выглядит остальное тело?

Он посмотрел на меня вопрошающими глазами. Я выдержала взгляд. Все лучше, чем смотреть на эту койку.

– Вы уже побледнели. Вы уверены, что хотите видеть остальное?

– Нет, – честно ответила я.

Даже по одним только глазам было заметно удивление.

– Мне ничего сейчас так не хочется, как повернуться и выйти из этой палаты, – сказала я. – Новые кошмары мне не нужны, доктор Эванс, но меня позвали высказать мнение эксперта. Его я не могу составить, пока не увижу всего. Если бы я могла без этого обойтись, то, поверьте мне, я бы не просила.

– И что вы думаете так узнать? – спросил он.

– Я здесь не для того, чтобы на них глазеть, доктор. Но я ищу разгадку, кто это сделал. Почти всегда ключи к разгадке – на телах жертв.

Человек на койке мелко задергался, мотая головой из стороны в сторону, будто ему было очень больно. Тихие беспомощные звуки доносились из безгубого рта. Я закрыла глаза и попыталась восстановить ровное дыхание.

– Пожалуйста, доктор. Я должна видеть.

Открыла глаза я как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отворачивает простыню. Он снимал ее, аккуратно складывая, дюйм за дюймом открывая тело пациента. Когда тело обнажилось до пояса, я уже знала, что с человека сняли кожу заживо. Я-то надеялась, что это будет только лицо, это само по себе уже было ужасно. Но чтобы ободрать тело взрослого мужчины, нужно чертовски много времени, нужна вечность, полная безумных криков, чтобы сделать это так хорошо и тщательно.

Когда простыня была снята с паха, я покачнулась – чуть-чуть. Это не был мужчина. Паховая область была гладкой и ободранной. Я поглядела на грудь – строение скелета мужское. Я затрясла головой и спросила:

– Это мужчина или женщина?

– Мужчина, – ответил доктор.

Я глядела, не могла не глядеть на половые органы, которых не было.

– Черт, – тихо произнесла я и снова закрыла глаза. Жарко было, очень жарко. С закрытыми глазами я слышала шипение кислорода, шепчущий шорох бахил сестры, подошедшей к нам, и тихие звуки с койки, где дергался пациент, привязанный мягкими ремнями за лодыжки и запястья.