Обсидиановая бабочка - Гамильтон Лорел Кей. Страница 95

Бернардо вжался в сиденье машины, отгораживаясь от той заварухи, которая затевалась в автомобиле.

– Ты хочешь, чтобы я его убил? – спросил Эдуард.

Голос его был так ровен, будто он просил меня передать ему соль. Я сама умею говорить отрешенно-безразличным голосом, но, как у Эдуарда, у меня не получается. На такое бесстрастие я еще не способна – пока что по крайней мере.

– Нет, – ответила я автоматически, потом добавила: – Так – нет.

Что-то мелькнуло в глазах Олафа, но это был не страх. Его скорее всего удивляло, почему я не сказала: давай пристрели его, или, может, что-то еще, чего я не уловила. Кто знает?

Эдуард вынул пистолет из руки Олафа, щелкнул предохранителем своего и отодвинулся, все еще стоя на коленях на сиденье.

– Тогда перестань его подначивать.

Олаф сел на свое место, медленно, почти неуклюже, будто опасаясь шевельнуться слишком резко. Ничто так не учит осторожности, как приставленный к голове ствол.

Олаф огладил свой пиджак, в котором, казалось, можно было задохнуться в такую теплую погоду.

– Я не буду обязан жизнью бабе.

Голос его прозвучал сдавленно, но четко.

Я убрала «файрстар» из щели между сиденьями.

– Последовательность – проклятие ограниченных умов, Олаф.

Он нахмурился – наверное, не узнал цитату.

Эдуард поглядел на нас обоих, укоризненно качая головой.

– Вы оба боитесь и потому ведете себя как дураки.

– Я не боюсь, – сказал Олаф.

– Аналогично, – сказала я.

Эдуард поморщился:

– Ты только что вылезла из больничной койки. Конечно, боишься. Гадаешь, не станет ли следующая встреча с монстром для тебя последней.

Я искоса и довольно неприветливо глянула на него.

Эдуард повернулся к гиганту:

– А ты, Олаф, боишься, что Анита круче и крепче тебя.

– Неправда!

– Ты стал тихий-тихий, когда мы увидели кровавую баню в больнице, когда ты услышал, что там сделала Анита, узнал, после каких ранений она выжила. Ты стал думать: на что же она способна? На то же, что и ты? Или даже на большее?

– Баба она, – сказал Олаф, и голос его прозвучал сдавленно из-за душивших горло темных чувств. – Не может она того, что я могу. И уж тем более не может больше. Так просто не бывает.

– Эдуард, не устраивай соревнование, – попросила я.

– Потому что ты его проиграешь, – сказал Олаф.

– Заниматься с тобой армрестлингом я не буду. Но я перестану тебя подкалывать. И прошу прощения.

Олаф заморгал, будто не понял сказанного. Вряд ли он исчерпал свое знание английского – скорее мозги перегрузил.

– Мне не нужна твоя жалость.

Я уже не «баба» и не «она», ко мне уже можно обратиться прямо. Что ж, начало положено.

– Это не жалость. Я вела себя неправильно. Эдуард прав. Я боюсь, а сцепиться с тобой – хорошее средство отвлечься.

Он мотнул головой:

– Не понимаю.

– Если это тебя утешит, я тебя тоже не всегда понимаю.

Эдуард наградил нас улыбкой Теда:

– А теперь поцелуйтесь и помиритесь.

Наши мрачные лица повернулись к нему, и мы одновременно сказали «Не перегибай» и «Черта с два».

– Отлично, – сказал Эдуард, поглядел на пистолет Олафа у себя в руке, потом протянул ему, пристально и тяжело глядя в глаза. – Олаф, мне нужно, чтобы ты меня прикрывал. Ты на это способен?

Олаф кивнул и медленно взял пистолет из руки Эдуарда.

– Я тебя прикрываю, пока эта тварь не сдохнет. А потом поговорим.

– Жду с нетерпением, – кивнул Эдуард.

Я посмотрела на Бернардо, но по его непроницаемому лицу вряд ли можно было догадаться, что у него на уме. Скорее всего он подумал о том же, что и я: Олаф предупредил сейчас Эдуарда, что после завершения дела он попытается Эдуарда убить. И тот с этим согласился. Вот и все.

– Какая большая дружная семья, – нарушила я молчание, затопившее салон.

Эдуард пристегнулся и снова взялся за руль, сверкнув на меня лучистыми глазами Теда.

– Как любая семья, мы можем и подраться между собой, но гораздо вероятнее убьем чужака.

– На самом деле, – сказала я, – почти все убийства совершаются любящими и любимыми родственниками.

– Или супругами, не будем забывать супругов, – сказал Эдуард, включая передачу и аккуратно въезжая в редкий поток машин.

– Я же сказала, любящими и любимыми.

– Ты еще сказала «родственниками», а у мужа с женой общей крови нет.

– Какая разница – одна телесная жидкость или другая? Мы убиваем тех, кто нам всего ближе.

– Мы не близки, – сказал Олаф.

– Нет, не близки, – согласилась я.

– Но я все равно тебя ненавижу.

Я произнесла, не оборачиваясь:

– Взаимно.

– А я думал, что вы никогда ни в чем друг с другом не согласитесь, – сказал Бернардо. Весело сказал, шутливо. Никто не засмеялся.

46

В свете утра покрашенный в черное фасад бара имел усталый вид. Видно было, что краска потрескалась и облезает. И фасад бара казался таким же заброшенным, как и все дома на улице. Может, это не Ники Бако вытеснил отсюда все заведения, а само так вышло. Стоя здесь, в мягком утреннем тепле, я почувствовала то, чего не заметила тогда ночью. Будто улицу использовали, выжали досуха в мистической сцене. В последний раз, когда я здесь была, у меня было отчетливое ощущение, что это Бако выкачал из улицы все жизненные силы, но если бы так оно было, то ему не хватало бы энергии себя поддержать. Или эти отрицательные энергии вернулись в конце концов обратно. Почти все системы магии или мистицизма содержат правила поведения, что можно делать и чего нельзя. Если нарушаешь их, то на свой страх и риск. Ведуны называют это тройным правилом: что сделаешь другим, вернется к тебе троекратно. Буддисты называют кармой. Христиане – расплатой за свои грехи. А я говорю: что уходит, то и придет. И это действительно так, сами знаете.

«Файрстар» я заткнула спереди под штаны без кобуры, потому что пистолет оказывается выше и не так вдавливается. Эдуард одолжил мне кобуру для браунинга, и я повесила ее на бедро, хотя стала похожа на ковбоя с Дикого Запада с пистолетами накрест. Впрочем, черная тенниска спускалась достаточно низко и прикрывала их. Для меня почти все рубашки длинноваты, если их не заправлять. Вид несколько неряшливый, зато пистолеты не слишком заметны, если не приглядываться. Тенниска слишком облегающая, чтобы они не выпирали, хотя Эдуард позаботился привезти мой черный пиджак, который помог их замаскировать. Последний раз, когда я выходила с пистолетами, за мной была полицейская поддержка, но сейчас мы вносили оружие в бар, что полностью противоречит законам штата Нью-Мексико. Я, впрочем, не очень беспокоилась, но все же мне бы не хотелось, чтобы сегодняшний день полиция выбрала для обхода.

И еще у меня были наручные ножны с ножами. Рамирес собрал в том аду все мои ножи и отдал Эдуарду, который их оттер, вычистил, смазал и отточил до последнего дюйма. Большой нож пришлось оставить в машине, потому что я не могла придумать, как его внести скрыто, а являться с чем-то вроде короткого меча прямо в руках было бы чересчур агрессивно.

Эдуард дал мне даже зажигательную гранату – сунуть в карман пиджака. Она уравновесила «дерринджер» в правом кармане, и пиджак на ходу не перекашивало. И «дерринджер» тоже был его идеей, хотя я привезла с собой его из Сент-Луиса. Я не думала, что он мне сегодня обязательно понадобится, но привыкла с Эдуардом не спорить, когда он предлагал мне оружие. Если он говорил, что оно может понадобиться, то обычно оказывался прав. Страшновато, если вспомнить гранату, правда?

Будто по невидимому сигналу Олаф подошел и попробовал дверь бара. Заперто. Он дважды постучал так, что дверь задребезжала. И встал прямо перед дверью. Я бы, после того как видела ствол обреза в прошлый раз, так не поступила. То ли Олаф про обрез не слышал, то ли ему было плевать. Может, он старался быть муи мачо, чтобы произвести впечатление на меня, а то и на себя самого. Если бы он был больше в себе уверен, его не так легко было бы достать.