Пляска смерти - Гамильтон Лорел Кей. Страница 25

— Ты отказался выполнить ее прямой приказ. При ее дворе до сих пор говорят об этом.

Он кивнул:

— Даже для столь слабого, как я, есть вещи, которые он делать не будет.

И ощущение потери и скорби отразилось на его лице.

Мы приложились щекой к его руке на подлокотнике кресла, мы подняли глаза, глядя ему в лицо. Рука его под нашей щекой не шевельнулась, будто он даже дышать перестал.

— Позволь мне поделиться единственным моим даром с единственным моим другом.

Он постарался не выразить на лице желания, но преуспел лишь наполовину.

— Ты не обязан это делать, Жан-Клод. Я сказал то, что сказал. Это мой дар тебе.

Рука его напряглась — будто тело старалось сохранить неподвижность, а рука его не послушалась.

— Я знаю, что ты предпочитаешь женщин.

— Как и ты, — ответил Огги.

— Да, но Белль своими личными мужчинами с другими женщинами не делится.

Огги улыбнулся — улыбкой дружеской, но не более. Она никак не отвечала растущему напряжению в руке, лежащей под нашей щекой. И голосом очень спокойным он ответил:

— Кроме тех случаев, когда она хочет, чтобы мы эту женщину соблазнили.

Мы тоже улыбнулись.

— Ради денег, земель или политики, oui. — Мы улыбались той же улыбкой, выработанной столетиями в ее постели, столетиями роли пешек в ее великих планах. — Я единственный из ее линии, кто унаследовал ardeur в полной его мощи, Огюстин, а в этой новой Америке никого нет нашей крови.

— Значит, последняя возможность ощутить вкус ardeur’а для меня и быть с другим мастером линии Белль Морт для тебя — сегодня.

Мы кивнули, щека наша потерлась о его руку.

Он отобрал руку — бережно.

— Ты испуган, — сказал он, и лицо его смягчилось от удивления.

— Да.

— Зачем же ты покидаешь ее?

— Потому что не могу остаться — чтобы оба они меня ненавидели.

— Оба?

Мы не могли скрыть слез — только отвернуться. Огюстин опустился с нами на пол, он держал нас, а мы рыдали.

— Не Белль разбила твое сердце. Это Ашер.

За много месяцев мы плакали первый раз. Плакали в его объятиях, и он целовал нас, снимая наши слезы, и мы искали утешения в тех единственных руках, которым верили. В руках единственного друга.

Вернулись воспоминания о них обоих на простынях, но на этот раз это меня не шокировало — я была готова, знала, чего ждать. И знала, что этот Жан-Клод двадцать лет провел в счастливом единении с Ашером и Джулианной. Этот Жан-Клод потерял Джулианну и Ашера — ее сожгли как ведьму, а Ашера пожирала ненависть к Жан-Клоду, что тот опоздал ее спасти. И этот Жан-Клод тоже все время обвинял себя. Жан-Клод доставил раненого Ашера ко двору Белль Морт, чтобы спасти его жизнь, а платой за спасение было то, что Жан-Клод стал на сто лет мальчиком для битья. Этот Жан-Клод, лежащий в постели Огюстина, утратил все и всех, кого любил. Он уцепился за единственное утешение, которое мог найти, и не мне было на него ворчать.

Воспоминание стало бледнеть, потому что не секс был мне важен, не Жан-Клод, даже не Огюстин, а само переживание. Я вынырнула из него, в глотке колотился пульс.

— Если это воспоминание, почему тогда почти больно из него выходить?

— Не знаю, ma petite, но времени у нас немного. Остановить воспоминание я не могу, но могу его направить. Я хотел, чтобы ты поняла, что между нами случилось, потому что не могу остановить того, что случится сейчас. Мы сражались с ней за время, чтобы смягчить для тебя удар.

— Мы?

Я посмотрела на Огюстина, и в его глазах прочла скорбь, как, бывало, читала вожделение в глазах Жан-Клода.

— Мы будем держаться, сколько сможем, Жан-Клод, но поспеши. Что бы ты ни делал, постарайся быстрее.

Это был голос Ашера, но скорби в нем было не меньше, чем в глазах Огюстина. Я посмотрела на Ашера и увидела на его лице едва заметные красноватые следы вампирских слез. И тут я поняла, что воспоминание это пришло ко всем, кто здесь был.

— Прости меня, Анита, — сказал Огюстин и посмотрел поверх меня на Жан-Клода. — Простите меня, оба.

— За что именно? — спросила я.

— За это, — ответил он тихо, и стало так, будто они оба задерживали дыхание и выдохнули одновременно. Они сбросили щиты, воля каждого из них сломалась, и ardeur вдруг заревел, сжигая нас всех.

Кажется, я слышала смех — мрачный и раскатистый смех Белль где-то глубоко-глубоко у меня в голове.

Глава девятая

Налетел ardeur, и упала одежда. Сшитые на заказ кожаные ножны слетели с меня со всем прочим, и все мы свалились на ковер, руки и рты, и ничего больше. Тяжелый, из стекла и металла кофейный столик отлетел в сторону пушинкой.

Я придавила мускулистое тело Огги к ковру, навалилась голая сверху, ощущая, как он уже тверд и готов, но мне хотелось начать с другого конца. Мы поцеловались, и губы у него были именно такие полные и спелые, как казались на вид. Целовал он меня осторожно, хотя я знала, что его ведет ardeur и то, чего ему хочется, осторожным никак не назвать.

Я лизнула его в шею, поцеловала, опускаясь ниже, плечи, грудь. Дошла до сосков, бледных и твердых на выпуклости груди. Никогда я еще не была ни с кем, кто так серьезно занимался бы железом. Как будто из-за всех этих мышц кожа была более тугой, и труднее было прихватить ее зубами, но труд того стоил.

Я присосалась к соску, и Огги вскинулся с пола, испустил вопль. Глаза у него расширились, удивленные, руки искали, за что схватиться. Одну эту ищущую руку схватил кто-то, и я знала, кто это, еще до того, как Огги вытащил его на свет. Он притянул Жан-Клода к себе, вниз, и я поползла ниже по его телу. Пролизала, прокусала дорожку по животу, а Огги впился в Жан-Клода поцелуем — я сделала что-то, от чего он приподнялся с пола, и их рты соприкоснулись, так что мне было хорошо видно. Никогда раньше не видела, как мужчины целуются — вот так вот. Губами и языком. За все те месяцы, что Ашер был в нашей постели, они пару раз, быть может, подались друг к другу — но тут же остановились. Но я ни разу не спросила, чьи чувства они при этом щадят — мои или свои. Сейчас, когда Жан-Клод взял лицо Огги в ладони и целовал так взасос… у меня от этого внизу стянуло резко, быстро, почти мини-оргазмом. Одна умная подруга мне сказала, что твердить постоянно, будто мне не нравится лежать в постели с двумя мужчинами сразу, — глуповато. Случай дамы, которая слишком бурно возражает. Мое тело отреагировало за меня — как только я увидела их поцелуй. Мне говорили, что так бывает с мужчинами, когда они видят поцелуй двух женщин, — а я чем хуже?

Глаза Огги вылезали из орбит от ощущений. Жан-Клод тут же попытался закрыть метки, насколько это позволял ardeur, но я оторвалась от тела Огги и сказала:

— Нет, не надо, не закрывай. Сделаем это, сделаем все. Он это начал, не мы, но давай закончим, что начато.

— Ты знаешь, о чем просишь, ma petite?

Я кивнула, потом покачала головой.

— Не знаю, но не стану потом жаловаться.

— Прошу тебя, — с мольбой произнес Огги, — не останавливайся, Бога ради, не останавливайся.

Мы с Жан-Клодом переглянулись. Какой-то момент он смотрел на меня оценивающим взглядом, потом кивнул:

— Как скажешь, ma petite. Потому что ты права: он заступил за границы гостеприимства. — И строго посмотрел на Огги: — Огюстин плохой мальчик, он напустил ardeur на ma petite.

Огги кивнул, стискивая руку Жан-Клода.

— Так давно это было, Жан-Клод, так давно! И никогда мне к ней не вернуться.

— Мы должны питаться от тебя, Огюстин, и так, чтобы ни один другой приезжий мастер больше на такое не осмелился.

Он кивнул, хотя вряд ли понял, что имел в виду Жан-Клод. А Жан-Клод сдерживал ardeur — настолько, чтобы можно было думать — хоть немного. Когда он его отпустит, ardeur захватит нас полностью, и не будет шанса передумать.

— Он будет предостережением другим гостям, Жан-Клод, иначе мы не переживем этого съезда. Это твои друзья, и они чуть не подчинили нас своей воле.