Поцелуй теней - Гамильтон Лорел Кей. Страница 72

Он улыбнулся, опустил глаза, но когда он их поднял снова, они были все еще серьезны.

– Мерри, что ты задумала?

Вопрос был неожиданным, и я не пыталась скрыть удивление.

– Мой единственный план на сегодняшнее торжество – остаться в живых и невредимых. Другого нет.

Он прищурился:

– Я тебе верю.

Но голос его не был уверенным, будто он на самом деле не верил мне ни капельки. Потом он улыбнулся:

– Дойл, я первым предложил ей руку. А ты вмешался.

Дойл начал что-то говорить, но я отреагировала первой.

– Я могу взять под руку обоих, Рис.

Улыбка его расплылась до ушей. Он предложил мне руку, и я приняла ее. Беря его под руку, я заметила, что делаю это правой – той, что с кольцом. Но на Риса оно не среагировало. Так и осталось красивым кусочком холодного металла.

Рис увидел кольцо, и глаза у него полезли на лоб:

– Это же...

– Именно так, – спокойно сказал Дойл.

– Но... – начал Рис.

– Что? – спросила я.

– Все по желанию королевы, – сказал Дойл.

– Загадки ранят мое сердце, – произнесла я.

Рис скопировал интонацию Хэмфри Богарта:

– Тогда запасись аспирином, детка, потому что вечер только начинается.

Я посмотрела на него:

– Ни в каком фильме Богарт этого не говорил.

– Нет, – сказал Рис своим обычным голосом. – Это моя импровизация.

Я чуть сжала его руку:

– Знаешь, кажется, я по тебе скучала.

– Я знаю, что я скучал. При Дворе никто толком не знает, что такое черный фильм.

– Я знаю, – отозвался Дойл.

Мы оба посмотрели на него.

– Это значит фильм на черном фоне, да?

Мы с Рисом переглянулись и принялись хохотать. Шли по коридору под раскаты собственного смеха. Дойл не смеялся с нами. Он повторял что-то вроде: "Ну, действительно же на темном фоне?"

Поэтому последние несколько ярдов до покоев моей тетки были почти веселыми.

Глава 27

За открытой двустворчатой дверью каменная облицовка переменилась. Покои моей тети – моей королевы – были из черного камня. Блестящий, почти стеклистый камень, который, казалось, разлетится от грубого прикосновения. Его можно было ударить сталью, и только полетели бы холодные искры. Он похож на обсидиан, но куда как крепче.

Холод стоял как можно ближе к двери и как можно дальше от королевы. Стоял навытяжку – сверкающая серебряная статуя в этой черноте, но что-то в его позе говорило, что не зря он встал возле двери. Может быть, чтобы быстро убраться.

Кровать стояла у дальней стены, хотя она так плотно была закрыта простынями, одеялами и даже мехами, что неясно было, кровать это или просто огромная куча покрывал. В кровати был мужчина – молодой. Волосы цвета летнего дня, длинные на макушке и коротко остриженные ниже – стрижка роликобежца. Золотистое тело, загорелое на летнем солнышке или, быть может, под кварцем. Одна тонкая рука отброшена в сторону, кисть расслаблена. Казалось, что он спит глубоким сном и что он до ужаса юн. Если ему еще нет восемнадцати, то по законам любого штата это преступление, потому что моя тетушка – фейри, а люди не доверяют фейри своих детей.

Королева поднялась из-за него, медленно восходя из гнезда простыней и разлива черного меха лишь чуть более темного, чем волосы, обрамляющие ее бледное лицо. Она свернула эти волосы вокруг головы как черную корону, и только три длинных локона спадали на спину. Лиф ее платья очень был похож на черный винил "веселой вдовы" плюс две тонкие полосы черной материи, скорее подчеркивающие белизну плеч, нежели скрывающие их. Широкая плотная юбка тянулась сзади коротким треном. Выглядела она будто кожаная, но двигалась как матерчатая. Руки королевы облекали кожаные перчатки до самых плеч. Губы у нее были красные, глаза идеально подведены черным. А сами глаза переливались тремя оттенками серого: уголь, грозовое облако и зимнее небо. Последний был настолько светел, что даже казался белым. На фоне черной косметики глаза казались невозможными.

Когда-то королева могла одеваться в паутину, тьму, тени – кусочки того, над чем она властвовала. Но сейчас она держалась модельных платьев, сшитых ее личным портным. Еще один признак, насколько упала наша власть. Мой дядя, король Благого Двора, все еще умел одеваться в свет и иллюзию. Некоторые считали это доказательством, что Благой Двор сильнее Неблагого. Всякий, кто так думал, тщательно следил, чтобы не произнести этого при тете Андаис.

Когда она поднялась, стал виден другой мужчина, хотя этот был сидхе, а не смертный. Эймон, консорт королевы. Волосы у него были черные, и они густой мягкой волной лежали по сторонам белого лица. Веки опухли от сна... или от чего-то другого.

Холод и Рис бросились встать возле королевы. Каждый из них взял ее облитую кожей руку. Они приподняли королеву за локти и запястья и перенесли через блондина. Черная юбка всколыхнулась вокруг нее, мелькнули черные нижние юбки и пара лакированных сандалий, оставлявших почти всю ногу босой. Стражи изящно поставили ее на пол, и я бы не удивилась, если бы в этот момент заиграла музыка и появились из ниоткуда танцующие. Моя тетя вполне была способна на такие иллюзии.

Я упала на колено, и платье у меня оказалось достаточно просторным, чтобы жест не вышел неловким. Материал должен был сразу расправиться, когда я встану, и это была одна из причин, почему я выбрала это платье. Подвязка выделялась под материей, но видна была только она – нож оставался скрыт. Я пока не стала склонять голову. Королева устраивала представление и хотела, чтобы на него смотрели.

Даже по современным меркам королева Андаис – женщина высокая: шесть футов. Кожа ее сияла как полированный алебастр. Совершенная чернота бровей и густых ресниц создавала поразительный контраст.

Я склонила наконец голову, потому что это от меня ожидалось, и держала ее склоненной, так что мне был виден только пол и моя собственная нога. Слышно было, как шуршит по полу юбка королевы, как зацокали каблуки, когда она сошла с ковра на каменный пол. Почему у нее не было ковра от стены до стены – не знаю. Нижние юбки похрустывали и шелестели на ходу, будто это был кринолин, царапучий и неудобный.

Наконец возле моей ноги показались колышущиеся складки юбки. Прозвучал голос королевы – сочное, низкое контральто:

– Привет тебе, принцесса Мередит Ник-Эссус, Дитя Мира, Погибель Бесабы, дитя моего брата.

Я держала голову склоненной и должна была держать, пока мне не будет велено поднять ее. Она не назвала меня племянницей, хотя и признала родство. Это было лишь слегка оскорбительно – не упомянуть наше фамильное родство, но, пока она не назовет меня племянницей, я не могу назвать ее теткой.

– Привет тебе, королева Андаис, Королева Воздуха и Тьмы, Возлюбленная Белой Плоти, сестра Эссуса, моего отца. Я вернулась из земель запада по твоему зову. Что угодно тебе будет от меня?

– Никогда не могла понять, как у тебя это получается.

– Что, моя королева? – Я не отрывала глаз от пола.

– Как у тебя получается говорить совершенно правильные слова совершенно правильным тоном и при этом звучать неискренне, будто тебе это ужасно, ужасно все надоело.

– Мои извинения, если я оскорбила тебя, моя королева.

Лучшего ответа на обвинение я не могла найти, потому что мне это все действительно ужасно, ужасно надоело. Я только не хотела ясно показывать этого голосом. Я продолжала стоять на колене, со склоненной головой, ожидая от королевы разрешения встать. Даже на двухдюймовых каблуках трудно долго простоять на одном колене. Очень трудно, чтобы ноги не качались. Если бы Андаис пожелала, она меня могла бы оставить в такой позе на часы, пока вся моя нога не онемеет, кроме точки дикой боли в коленке, на которую приходилась почти вся тяжесть тела. Моим рекордом было шесть часов на коленях за нарушение комендантского часа, когда мне было семнадцать. Простояла бы и дольше, да только я то ли заснула, то ли упала в обморок – до сих пор не знаю.