Злыднев Мир. Дилогия (СИ) - Чекрыгин Егор. Страница 35

– А вот тут у нашего Большого Шишки, недавно завелась очень интересная родственница. До того интересная, – что он ее все время на руках носит. – Я в упор посмотрел на Большую Шишку, заставив его вздрогнуть. – Если догадался, о ком я. – Будь любезен, принеси!

Тот мгновенно сорвался с мести и вылетел в открытую дверь. А я остался один на один с Одноухим, явно пребывавшем в некоторой растерянности. С одной стороны он еще толком не остыв, оставался моим боевым псом. Но с другой стороны, в глубине его души опять начал пробуждаться старый матерый волчара.

– Жаль, очень жаль, что ты так и не удосужился осмотреть ту поляну. …Предпочел мясцом разжиться, а долгом пренебрег. – Я не обвинял. Я констатировал факты.

– Так ведь…., – начал было он свою старую песню. Но я его прервал. – Без жратвы, мы вполне могли бы обойтись. А вот сведения, – они для нас были бы бесценны!

– Но ведь…

– Прости конечно, – возможно набитое брюхо, для тебя важнее чем жизнь Полтинника, – мой голос набирал силу, – ведь в конце концов он всего лишь твой старый, преданный друг и командир, десятки раз вытаскивавший тебя из лап смерти. – (Хотел конфликта, – получи). – Но впредь, если ты конечно намерен оставаться в отряде, будь любезен ставить долг на первое место, а брюхо на второе.

Мои несправедливые обвинения, усиленные чувством вины, разбудили наконец в нем неконтролируемую ярость. (Я читал в его душе, словно в книжке!!!!!!). – Он вскочил, и впившись в меня своим страшным взглядом, зарычал что‑то вроде; – Да как ты смеешь? Да кто ты такой?

Еще вчера, увидев этот обращенный на меня инфернальный взгляд, я наверное просто рухнул бы без чувств. Но это было вчера. А сегодня этот взгляд мог бы принадлежать, да хоть самому Злыдню хозяину Ада, – я его не боялся.

Проклятье! Да сегодня я чувствовал в себе такой подъем и такие силы, что мог бы затушить адское пламя одним плевком. Так что Одноухому, с его трижды ужасным взглядом нечего было и думать тягаться со мной.

Я в свою очередь воткнул в него свой, полный силы и презрения взгляд и почувствовав нужный момент, влепил пощечину. Смачную и звонкую.

Этого он не ожидал. Попробуй я ему врезать кулаком или, (еще хуже), рубануть мечом, – он бы среагировал мгновенно, не оставив от меня даже мокрого места. Но пощечина…, вот чего он абсолютно не ждал. Да и знал ли он вообще, – что это такое? Получал их раньше?

Удар кулаком, – может вырубить тебя. Ты даже не почувствуешь боли, замертво рухнув на пол. И только потом очнувшись, выплюнув выбитые зубы и стирая кровь с разбитых губ, задумаешься…., о жизни, о мести, о том как подстеречь, устроить хорошую засаду…. В общем, – реагируешь по‑мужски, на обычную мужскую ситуацию….

А вот пощечина. Есть в ней что‑то для обычного мужика ненормальное. Это скорее демонстративный акт презрения и превосходства воли над грубой силой. Легкая боль, и отдавшийся в ушах звон пощечины, останавливают получше любого удара кулаком, заставляют задуматься…, о том, кто же ты такой, что тебя даже не удостаивают нормальной зуботычины. я впервые на себе почувствовал что такое хорошая пощечина, когда….. . Впрочем не будем обо мне.

Вот и мой дорогой Одноухий задумался. Сначала в его замечательных глазах бешеной собаки появилось непонимание, затем растерянность. Спустя некоторое время, все произошедшие события и изменения как то утряслись в его голове, разобрались по старшинству, и заняли подобающие места. Он осознал и принял произошедшие перемены, и обрел четкое понимание своего места в нашей, пусть небольшой, но весьма перспективной стае. И в этот момент я понял, – теперь мне неважно кем будет Одноухий, – волком, или волкодавом. Потому что теперь, отныне и до тех пор, пока я сам не дам слабину, – Я буду его вожаком.

И он это тоже понял. И легко смирился с этой участью. Потому что всегда, всю свою жизнь кому‑то подчинялся. Привык подчиняться и в глубине души никогда не хотел быть вожаком. Я понял это. Понял по его глазам, или как‑то еще. Но понял.

Но тут, наше краткое, хотя и весьма занимательное выяснение отношений, прервал приход Большого Шишки, со своей неизменной бабкой под мышкой.

…Кажется бабусе не нравилось ездить под мышкой Большого Шишки. …И вполне возможно, что она очень хотела поведать об этом всему миру. …И может быть поведала бы. Если бы Большой Шишка, помня предыдущие перлы ораторского мастерства, изрыгаемые бабкой, не заткнул ей рот своей здоровенной ручищей. Поэтому старой ведьме пришлось ограничиться арсеналом мимики и жеста. Весьма впрочем ограниченному, поскольку жесты сводились к тумакам по разным частям большого Шишкинского тела, а мимика кажется символизировала бабкино желание прогрызть ладонь, закрывающую дорогу ее свободолюбивому гласу.

Некоторое время я любовался на эту сцену. Затем жестом приказал опустить бабку на пол. Взъерошенная и слегка помятая бабуся вздыбила шерсть, выгнула спину и видимо собралась прошипеть что‑то очень нехорошее и обидное для всех нас. Но я оборвал ее.

– Молчать! – приказал я ей ТЕМ голосом, которым некоторое время назад, привык повелевать. – Кажется ты чем‑то недовольна? ….Да? Странно! Потому что я тоже недоволен тобой.

– ………– попыталась было что‑то сказать старуха. Но я ей опять этого не позволил.

– Молчать!!! Некоторое время назад, твоим заботам был поручен лежащий здесь больной. И в чем проявилась твоя забота? В том, что ты бросила его одного? А сама убежала дрыхнуть в свое ведьминское логово? Ну что ж, если ты так относишься к своим обязанностям, – мне придется сменить лекаря. …Убей ее! – приказал я Большому Шишке, искренне надеясь, что у него хватит ума не приводить мой приговор в исполнение. (Впрочем, как я убедился, дураком он не был, а даже напротив, частенько умудрялся удивлять даже хорошо знающих его людей).

И тут он тоже не оплошал. – Медленно и неторопливо его знаменитый меч начал покидать ножны…. Не знаю где и когда он его достал. И почему никогда не говорил об этом. Но этот меч был чем‑то вроде легенды не только в нашей полусотне, но и во всем тумене, вызывая удивление и восторг своими размерами, даже у опытных вояк. (Сколько баек порассказали нам в отряде про этот меч!).

И сейчас, все внимание присутствующих, приковало к себе это неотвратимо ползущее лезвие. С хищным металлическим шипением, выползало оно из ножен, отбрасывая солнечные зайчики на стены избы. Наконец эти долгие и мучительные, (кое для кого), мгновения закончились. Меч был вынут, и со страшным лязгом опущен острием клинка на деревянный пол избы. Его гарда оказалась где‑то примерно над бабкиной головой. А в широком, хорошо отполированном лезвии появилось искаженное страхом и кривизной поверхности отражение старушки, в полный рост.

…Тут главное, что бы бабка со страху язык не проглотила, или того хуже, – совсем бы не окочурилась. – Подумалось мне. – Пора пожалуй, бросить ей соломинку. – Что ж…, – сказал я зловещим голосом. – Если кто‑то предпочитает валяться, пренебрегая своим долгом, – она получит шанс вдоволь поваляться в могиле…..

Ключевым словом здесь было, – «если». И мои бойцы это смекнули. И бросились умолять меня, – «Простить деревенскую дуру», «Пожалеть полоумную знахарку», особо упирая на то что, – «Тащиться по такой жаре за новым лекарем…., а тут уже…, вроде как. И не извольте беспокоиться, – она исправится!».

Что ж, – сердце мое не камень, – я простил. Простил, но не совсем. Ясно дав понять, что это пока только отсрочка приговора.

– Прежде чем я приму окончательное решение. Я должен убедиться в твоей компетенции. Какую Школу магов ты закончила?

– Да оборони меня Защитники, батюшка. Да какая такая еще прости ты там Школа? Да у меня и мамка и бабка, и до нее еще ее бабка и…., без всяких Школ лечить умели. И меня с малолетства к семейному делу прижучивали. А вот значит, моей двоюродной тетки племянница, так та вообще….

– Короче! Для того чтобы понять, что ты потомственная ведьма, и все твои предки были не лучше, – достаточно просто взглянуть на тебя! Не говоря уж о том, что бы послушать. Но ведьмовская родословная меня мало интересует. Я спросил тебя о том, где ты училась колдовать? И какова природа твоего колдовства?