Злыднев Мир. Дилогия (СИ) - Чекрыгин Егор. Страница 83

Да пожалуй, немного‑немало, – хребет, или стержень, на котором держалось все его существование.

Когда он так ловко и умело обличал неправедность действий Княжны, – он даже и не подозревал, что после ее ухода, таким же сомнениям подвергнется и вся праведность его поступков.

Конечно он и раньше прекрасно сознавал, что творит добро насильственными методами. Но всегда считал это меньшим злом, по сравнению со Злом, которому противостоял.

Он и раньше видел, что не все, кто попадают под удар его Армии, – являются Злом, – но считал это допустимыми потерями во имя Цели.

Он и раньше знал, а иногда и был свидетелем того, как его «добрые» солдатики, поступают с подвернувшимися им под руку, (вернее, не совсем под руку), бабцами и девицами, но чем‑то существенным это не считал. (В конце‑концов, подобное происходило во всех армиях, всех времен). И тем горше было ему представлять, что творили его «добрые» солдатики с НЕЙ. И только это, заставляло его еще чувствовать хоть что‑то. И это «что‑то», разрушало ту преграду между Соколом и окружающим миром, которую он так успешно воздвиг, и так старательно отстаивал.

И все это доставляло БОЛЬ.

– Слышь Куренок, это ты что ли? – этот голос, внезапно раздавшийся откуда‑то из‑под днища телеги, не сразу дошел до воспаленного сознания нашего героя. – Ты меня небось и не узнал, – а это я, – Полтинник.

Голос мертвого Полтинника, раздававшийся словно бы из ниоткуда, мог означать только одно, – крыша съехала окончательно и бесповоротно и надежды на просветление уже нет.

– А я тебя придурка, – сразу узнал. Каким ты был в день Последней Битвы, таким и остался,– тощий, дерганный и по уши в дерьме.

– Неужели даже ты Полтинник, явился с того света, что бы издеваться надо мной?

– Насчет того света, это ты загнул. Я туда не спешу. А насчет поиздеваться… Я вообще‑то просто шел мимо, а тут смотрю знакомая физиономия, дай думаю подсоблю старому армейскому корешу. Ну а поиздеваться по‑дружески, это уж извини, – мое законное право.

– Что ты хочешь от меня, неуспокоенная душа? Что я сделал тебе в той жизни, что и после смерти ты преследуешь меня?

– Э, да ты по всему видать крышей тронулся, надеюсь от радости. Ну да ничего, у меня тут есть специалист, он твою крышу подлечит. А пока, давай‑ка откроем твою клеточку, а то ты тут торчишь как гребанная канарейка, – позоришь нашу славную, отдельную полусотню.

Ну‑ка Старик, поколдуй над замком. – Возникшая из темноты фигура, что‑то сделала с замком клетки и дверь отворилась.

– Ну Куренок, ты чё там застрял, – задница к полу прилипла? Давай, вылезай на свет божий!

Сокол, которому уже было все равно, молча подчинился команде своего мертвого командира, вылез из клетки и встал в полный рост посреди площади. Голова с непривычки кружилась, а ноги были ватными от слабости. Но все это его не слишком беспокоило.

– Ты это Куренок, не торчи как каланча‑то, пригнись маленько, а то об охране Старик позаботился, они до утра проспят, но мало ли чего. И давай, если ножки слушаются, держись в тени и тихонечко топай за мной.

– Куда мы пойдем?

– Ну для начала, до ближайшей, относительно чистой канавы, тебя отмыть надо, а то ты смердишь как Злыднева задница. А потом на западную сторону, там спустимся на веревке со стены, пока они пропажу не заметили, и до ближайшего леса. Ну а уж там посмотрим, если захочешь, – пойдешь куда глаза глядят, а захочешь с нами.

Троица беглецов‑рецидивистов, – пробралась на западную сторону города. Залезла на почти не охраняемую стену, спустилась по каким‑то, уже приготовленным веревкам вниз, переплыли через ров с водой, (от пребывания в этой воде, общий уровень чистоты Сокола, вряд ли изменился). На том берегу их встретил сумрачный мужик с оседланными конями. На этих конях они и доскакали до ближайшего леса, и только когда большая половина ночи уже подошла к концу, остановились на ночлег.

– Ну вроде шухер миновал. Хотя и не первый раз от Ярла ноги делаем, а Злыдень ведает, – все равно стремно. – Сказал слезая с седла Полтинник. – Слышь, Кудрявый, ты давай займись костром, я позабочусь о конях и приготовлю ночлег, а Старик пусть посмотрит нашего горемыку, а то он и из седла сам вылезти не может. Давай‑ка подсобим.

Заботливые, но не слишком нежные руки сдернули Сокола с коня, и прислонили к дереву. И пока загадочный Старик «смотрел» его, на полянке весело засверкал костерок, и вкусно запахло еловым лапником.

«Смотрение», как быстро понял Сокол, заключалось в том, что Старик буквально, внимательно посмотрел на своего пациента, а потом поводил вокруг него руками.

Как ни странно, но от этого «смотрения» и вождения руками, тот действительно почувствовал некоторое облегчение и значительный прилив сил.

Он даже сам смог подняться и подойти к огню, где ему была немедленно вручена плошка с какой‑то горячей и очень вкусной жидкостью, отдававшей какими‑то травами и ягодами. А пилась так, словно бы каждый глоток растворяется в теле Сокола еще до того, как успевает дойти до желудка. Он буквально влил в себя изрядных размеров чашку, и почувствовав удивительную легкость во всем теле, молча протянул ее обратно, за добавкой.

Старик одобрительно кивнул, и налил в ту же чашку, из того же котелка. Но на этот раз напиток пах чем‑то мясным и хлебным, и вдохнув этот запах, больной ощутил жуткий голод. Который и утолил содержимым чаши.

Все его спутники тем временем, «причастились» из того же котелка, и сразу приобрели сытый и довольный вид.

– Ну вот, листочек схрумкали, можно и на боковую. – Подвел итоги дня Полтинник. – Знакомиться и делиться воспоминаниями будем завтра.

Впервые за много месяцев, сон Сокола был спокойным и счастливым. Никакие кошмары и видения не мучили его в эту ночь. А если и снилось ему что‑то, то это «что‑то» было очень хорошим и приятным, потому что спал Сокол с улыбкой на лице, и с ней же проснулся.

Он чувствовал себя удивительно отдохнувшим и радостным. Боль от залеченных на скорую руку ран, которая терзала его после Его Последней Битвы прошла. А душевная боль от разочарований и поражения, словно бы притупилась и была едва заметна.

Он не знал точно, – жив ли он и чудом спасен друзьями, или уже мертв, и его мертвые друзья пришли за ним чтобы препроводить в загробный мир. Но сейчас его это и не волновало. Но не по той же причине что и вчера. Вчера ему было все равно, потому что у него уже не осталось ни надежд, ни устремлений.

А сейчас ему было на все наплевать, потому что он был счастлив. И если это была жизнь, – он готов был жить, а если смерть, – то эта смерть была прекрасна, и стоила всех прижизненных мучений.

Утро только начиналось, и свет еще едва проникал сквозь густые кроны деревьев. Но все уже были на ногах, бодрые и полные сил, словно и не удирали от возможной погони большую часть ночи.

– Ну как, – спросил сумрачный спутник Полтинника, который при свете дня совсем не казался таким уж сумрачным. – Опять чайку из листика, или пожрем как положено?

– Сам же знаешь, что сидеть все время на листиках нельзя. – Ответил ему Полтинник. – А ты как дите малое … Так не только жрать, но и срать совсем разучишься.

– Да уж велика наука! Это может тебя Седой, – срать в академиях обучали, а у меня к этому делу, еще с младенческих лет талант проявился, только пеленки успевали менять. Только, Злыдень его побери, – талант этот мне большого успеха в жизни не принес, так что невелика беда его и лишится.

Сказали же тебе Чудные – нельзя все время на листиках сидеть, вредно для здоровья. Да и запас их у нас не бесконечен, а когда мы еще в Гиблые Земли попадем, да и попадем ли вообще? Так что давай‑ка, – вари кашу.

– Ладно, если ты такой скупердяй, что для друга маленького листочка пожалел, – Злыдень с тобой, сварю я тебе кашу. Только чур, – котелок ты мыть будешь!

– Тебе бы Кудрявый по купеческой линии бы двинуть, а то ты не поторговавшись и не пёрнешь. Так и будешь сидеть да раздуваться, пока покупатель не найдется.