Иствикские ведьмы - Апдайк Джон. Страница 14

– Александра, – начал он, намеренно придав голосу как можно более глубокое, низкое звучание, – я так мечтал увидеть вас здесь сегодня вечером.

Он вожделел ее. Ему надоело трахать Сьюки. Нервничая от исполнения своей увертюры, Парсли поднял руку, чтобы поскрести элегантно причесанную голову, и намеченная им жертва, не упустив случая, мысленно рванула дешевый ремешок его шикарной позолоченной «омеги». Он почувствовал, что часы соскальзывают с руки, и успел подхватить дорогой аксессуар, к счастью запутавшийся в шейном платке, не давшем ему упасть. Это позволило Александре выиграть время, и она прошмыгнула мимо преподобного, бросив мимолетный взгляд на смазанное пятно его удивленного лица – жалкого, как она вспоминала впоследствии не без чувства вины: будто, согласившись спать с ним, она могла спасти его. Потом выскользнула наружу, на свежий воздух, благословенный черный воздух.

Ночь была безлунной. Сверчки стрекотали бесконечную монотонную бессмысленную песню. Фары машин, мчащихся по Кокумскассок-уэй, скользили по острому частоколу сбросивших уже почти всю листву кустов, застывших у входа в церковь, в перемежающихся вспышках света те напоминали челюсти диковинных животных или увеличенные до неправдоподобных размеров сплетенные щупальца и ноги насекомых. В воздухе стоял легкий аромат сидра, забродившего под кожицей не снятых вовремя и попадавших с деревьев яблок, гниющих теперь в заброшенных садах, подступавших сзади к церковной усадьбе, на пустующей земле, ждущей своих пользователей. Горбатыми панцирями чернели на гравиевой площадке ожидавшие хозяев автомобили.

Собственный маленький «субару» представлялся Александре тоннелем тыквенного цвета, в дальнем конце которого маячили тишина ее деревенской кухни, приветственная дробь хвоста Коула, дыхание спящих или притворяющихся спящими у себя в комнатах детей, которые выключили телевизор в тот момент, когда свет от фар ее машины скользнул по окнам. Она наведается к ним, к каждому в своей комнате и в своей постели, а потом достанет двадцать новоиспеченных «малышек», хитро составленных так, что никакие две из них не касаются друг друга и не обнаруживают никакой связи между собой, из шведской печки, все еще тикающей, остывая, и словно бы рассказывающей ей обо всем, что происходило в доме, пока ее не было, – потому что время течет везде, не только в том рукаве дельты, в котором дрейфуем мы. Затем, исполнив свой долг по отношению к «малышкам», к своему мочевому пузырю и зубам, она взойдет на простор своего, принадлежащего ей одной постельного королевства, королевства без короля. Александра читала нескончаемую книгу некоей дамы с тремя именами и аэрографической фотографией автора в блестящем жакете на обложке; несколько страничек этих нескончаемых приключений, происходящих среди утесов и замков, каждый вечер помогали ей преодолеть порог бессознательного. Во сне она простиралась вдаль и вширь, вырастала над крышами домов, видела себя в помещениях, смутно проступавших из вороха прошлого, но казавшихся такими же реальными, как ее собственное присутствие в них – существа, до краев наполненного неясной печалью. Вот она достает из маминой шкатулки для рукоделия игольник в форме сердечка или, глядя на снежные вершины гор, ждет звонка от давно покойного друга детства. В снах предзнаменования выделывали курбеты вокруг нее так же безвкусно-витиевато, как в парках с аттракционами рекламные фигуры в костюмах из папье-маше, кривляясь, приманивают простаков. Но мы никогда не предвкушаем снов – а если предвкушаем, то не более чем приключений в загробной жизни, обещанных нам сочинителями небылиц.

Гравий хрустнул у Александры за спиной. Темная мужская фигура тронула мягкую плоть ее предплечья; прикосновение было ледяным, а может, ее просто лихорадило. От испуга Александра подпрыгнула. Мужчина сдавленно хихикнул.

– Там, внутри, только что случилась дьявольская штука. Старушенция, у которой минуту назад рассыпалось жемчужное ожерелье, разволновавшись, упала, наступив на ремешок собственных туфель, и все испугались, что она сломала шейку бедра.

– Как печально, – ответила Александра искренне, но отвлеченно, ее дух витал далеко, а сердце колотилось от испуга, вызванного его внезапным прикосновением.

Даррил ван Хорн низко склонился к ней и впечатал слова прямо в самое ухо:

– Не забудьте, голубушка. Надо мыслить крупно. Я зайду в галерею и проверю. Будем поддерживать связь. Пока-пока.

– Ты пошла? – с хмурым удовольствием спросила у Джейн взволнованная Александра. Они говорили по телефону.

– Почему бы нет? – твердо ответила Джейн. – У него действительно оказались ноты ми-минорной сонаты Брамса, и он изумительно играет. Как Либерейс, только без всех этих ужимок. Никогда бы не подумала: когда смотришь на его руки, кажется, что они ничего не умеют делать, а вот поди ж ты.

– Вы были одни? У меня перед глазами так и стоит та реклама. – Она имела в виду рекламу какой-то парфюмерии, на которой молодой скрипач соблазнял свою аккомпаниаторшу в платье с глубоким декольте.

– Не будь вульгарной, Александра. Он не испытывает ко мне никакого сексуального влечения. К тому же в доме было столько рабочих, включая и твоего друга Джо Марино в своей неизменной клетчатой шляпе с пером. А с мыса позади дома непрерывно доносился грохот, оттуда убирают валуны. Судя по всему, там придется произвести немало взрывных работ.

– Как ему удалось все уладить, ведь это заповедная топь?

– Не знаю, дорогая, но у него есть разрешение. Оно приколото к стволу дерева на самом виду.

– Бедные цапли!

– О, Лекса, в их распоряжении весь остальной Род-Айленд, гнездись – не хочу. Для чего нужна природа, если она не может приспосабливаться?

– Она может приспосабливаться, но лишь до определенного предела. А потом начинает страдать.

Шелестящее золото октября заглядывало в ее кухонное окно; крупные резные листья винограда, обвивавшего арку, начинали ржаветь от краев к середине. Левее, в направлении болота, небольшая березовая рощица под порывом ветра испустила пригоршню ярких острых стрелок, которые, кружась и мерцая, планировали на лужайку.

– Как долго ты у него была?

– О-о, – протянула Джейн, собираясь соврать. – Около часа. Может, часа полтора. Он действительно чувствует музыку, и, когда остаешься с ним наедине, манера его поведения перестает быть такой клоунской, какой она могла показаться тогда, после концерта. Он сказал, что в церкви, даже в униатской, у него мурашки бегают по коже. Думаю, несмотря на склонность к блефу, он весьма робок.

– Лапочка. Ты никогда не сдаешься, правда?

Александра представила, как губы Джейн Смарт в негодовании на дюйм отстранились от телефонной трубки. Бакелит – первый из синтетических полимеров, как сказал этот человек. Между тем Джейн продолжала с шипением в голосе:

– Вопрос не в том, сдаюсь я или нет, суть в том, чтобы делать свое дело. Ты делаешь свое дело в одиночестве, тоскливо слоняясь по саду в мужских брюках или стряпая свои маленькие безделушки, но чтобы заниматься музыкой, необходимы партнеры. Другие люди.

– Они не безделушки, и я не слоняюсь по саду.

Джейн продолжала:

– Вы со Сьюки всегда насмехаетесь над тем, что я общаюсь с Реем Неффом, но ведь, пока этот, другой мужчина не появился здесь, единственным человеком в городе, с которым я могла музицировать, был именно Рей.

Александра возразила:

– Это скульптуры, а ты только потому, что они не такие крупные, как у Колдера или Мура, позволяешь себе отзываться о них вульгарно и так же, как этот как-там-его, подразумеваешь, что мне следует делать вещи помасштабнее, чтобы какая-нибудь дорогая нью-йоркская галерея могла содрать с меня пятьдесят процентов, если они действительно будут продаваться, в чем я сильно сомневаюсь. Нынче все зависит от моды и грубого напора.

– Это он тебе сказал? Значит, тебе он тоже сделал предложение?

– Я бы не назвала это предложением – просто типично нью-йоркская предприимчивость и привычка совать свой нос куда не просят. Им там всем приходится быть заодно, во всем.