Иствикские ведьмы - Апдайк Джон. Страница 2

Любовниками Александры в последние годы, после развода, чаще всего были бездомные мужья, отбившиеся от жен, которым до того принадлежали. Ее собственный бывший муж, Освальд Споффорд, покоился высоко на кухонной полке, в банке с плотно завинченной крышкой, в виде многоцветного праха. В прах превратила его Александра, когда ее могущество развернулось в полную мощь после их переезда в Иствик из Нориджа, штат Коннектикут. Оззи знал все о хроме и перешел с завода сантехники, находившегося в этом холмистом городе с избытком островерхих белых церквей, к конкуренту своего хозяина, на завод шлакобетонных блоков, растянувшийся на полмили к югу от Провиденса посреди причудливых промышленных пустырей этого небольшого штата. Переехали они семь лет назад. Здесь, в Род-Айленде, сила стала расти и заполнять Александру, словно газ – безвоздушное пространство, и, пока ее дорогой Оззи ежедневно мотался своим обычным маршрутом на работу и обратно по шоссе № 4, она сократила его сначала до размеров обычного мужчины, с которого тут же спала, растворившись в соленом воздухе иствикской матриархальной красоты, броня патриархального защитника, а потом – до размеров ребенка, чьи всегдашние нужды и такое же всегдашнее смирение перед лицом принимаемых Александрой решений сделали его жалким и безоговорочно управляемым. Он совершенно утратил контакт с ширящейся внутри ее вселенной, стал на равных с их сыновьями участвовать в деятельности лиги малышей и играть в кегли за команду сантехнической компании. По мере того как Александра заводила себе сначала одного, первого, потом других любовников, ее муж-рогоносец все больше скукоживался и ссыхался, превратившись наконец в куклу, по ночам лежавшую в ее широченной гостеприимной кровати, как раскрашенное бревно, подобранное в придорожной траве, или набитый опилками игрушечный крокодил. К моменту их официального развода ее бывший господин и повелитель превратился просто в прах – «материю не на своем месте», как давным-давно назвала это ее мать, – некую полихромную пудру, которую Александра смела в кучку, ссыпала в банку и хранила теперь в качестве сувенира.

Другие ведьмы тоже прошли в своих браках через сходную трансформацию; бывший муженек Джейн Смарт, Сэм, висел в погребе у нее на ранчо среди сушеных трав и прочих колдовских ингредиентов. От него иногда отщипывали самую малость – не более щепотки – и добавляли в приворотное зелье для пикантности; а Сьюки Ружмонт упокоила своего в пластике и использовала теперь в качестве настольной салфетки. Это последнее событие произошло не так давно; Александра еще живо представляла Монти на каком-нибудь званом коктейле – хлопчатобумажный пиджак в полоску и петрушечно-зеленые обтягивающие брюки – громко изрекающим глупости по поводу подробностей дневных партий в гольф и яростно поносящим медлительные женские пары, которые задерживали их весь день и не дали довести игру до конца. Он ненавидел «энергичных» женщин: губернаторов, истеричных демонстранток против войны, тех, кого он именовал леди-доктор, а также леди Берд Джонсон [1] и даже Линду Берд и Люси Бейнз [2]. Всех их Монти считал мужиками в юбках. Витийствуя, он обнажал прекрасные зубы – крупные и очень ровные, не искусственные, а когда раздевался, его ноги оказывались трогательно тонкими, синеватыми и гораздо менее мускулистыми, чем его загорелые руки игрока в гольф. И сморщенные на границе с ягодицами бедра, напоминающие дряхлеющую плоть женщины средних лет. Он был одним из первых любовников Александры. Теперь, ставя чашку черного как смоль кофе Сьюки на блестящую пластиковую салфетку в пиджачную полоску и глядя на остающийся на ней отчетливый кружок, она ощущала странное чувство удовлетворения.

Иствикский воздух наделял женщин особой силой. Александра нигде еще такого не испытывала, если не считать уголка штата Вайоминг, через который проезжала с родителями, когда ей было лет одиннадцать. Ее выпустили из машины попи́сать возле придорожных зарослей полыни, и, глядя, как на торжественно-сухой земле вмиг образовалось неровное пятно темной влаги, она подумала: это ничего. Оно испарится. Природа поглотит его. То детское ощущение осталось с ней навсегда вместе со сладким привкусом тамошней придорожной полыни. Иствик, в свою очередь, беспрерывно осыпало поцелуями море. Док-стрит с ультрамодными магазинами, в которых курились ароматические свечи, с нацеленными в летних туристов козырьками из тонированного стекла, со старомодным алюминиевым вагончиком-закусочной, примыкающим к булочной, с цирюльней, расположенной рядом с мастерской по изготовлению рамок, с лязгающей печатным станком редакцией газеты, с длиннющим темным магазином скобяных товаров, принадлежащим армянам, была причудливо пронизана соленой водой, которая скользила, шлепалась и хлюпала в дренажных канавах и билась о сваи. На них частично опирались некоторые дома, а переменчивые, с прожилками водяные блики мерцали и подрагивали на лицах местных матрон, выносящих из магазина «Бей-Сьюперетт» сумки с апельсиновым соком, обезжиренным молоком, закусочным мясом, стопроцентно пшеничным хлебом и сигаретами с фильтром. Главный супермаркет, где закупали продукты на неделю, располагался в глубине, в той части города, которую населяли фермеры. Здесь в XVIII веке плантаторы-аристократы, богатые рабами и стадами, наносили друг другу визиты верхом, а впереди галопом мчался раб, который последовательно открывал перед хозяином ворота изгородей. Теперь витающие над заасфальтированными акрами автомобильной стоянки супермаркета выхлопные газы, окрашенные свинцовыми парами, вытеснили из памяти свежий воздух, озонированный капустными и картофельными полями. Там, где на протяжении жизни многих поколений пышно произрастал маис – выдающееся сельскохозяйственное изобретение индейцев, – маленькие фабрики с глухими стенами, называвшиеся как-нибудь вроде «Дейтапроб» или «Компьютек», выпускали теперь свою продукцию, производившуюся из таких микроскопических составляющих, что рабочим приходилось носить шапочки, чтобы упавшая с головы перхоть не нарушила тончайших электромеханических процессов.

В Род-Айленде, известном как самый маленький из пятидесяти штатов, на удивление сохранились безбрежные американские просторы, почти неезженые дороги посреди протяженных индустриальных пейзажей, заброшенные усадьбы и покинутые дома, пустынные земли, поспешно пересекаемые ровными черными лентами шоссе, поросшие вереском болота и безлюдные пляжи по обе стороны залива, который ровным клином врезался в самое сердце штата, вершиной указывая на столицу, столь многозначительно нареченную [3]. «Окурок творения» и «сточная труба Новой Англии» – так называл эти края Коттон Мэзер. Никогда не претендовавшая на суверенитет, основанная изгоями вроде недолго прожившей колдуньи Анны Хатчинсон, эта земля испещрена морщинами и окутана покровом множества тайн. Самый распространенный здесь дорожный знак – две стрелы, направленные в противоположные стороны. Заболоченные и бедные районы чередуются с курортами для сверхбогатых. Являясь убежищем квакеров и составляющих сухой остаток пуританизма людей, не признающих социально обусловленной морали, этот штат управляется католиками, чьи краснокирпичные викторианские церкви, словно грузовые суда на рейде, вырисовываются на фоне местной ублюдочной архитектуры. Здесь сохранился тот глубоко въевшийся в прибрежную гальку еще со времен Великой депрессии зеленовато-металлический флер, какого нет больше нигде. Стоит вам пересечь границу штата, не важно где – в Потакете или Уэстерли, – и вы мгновенно ощущаете едва заметную перемену: какую-то бесшабашную расхристанность, презрение к внешнему виду, фантастическую беззаботность. За деревянными трущобами нередко зияют лунные пейзажи, где разве что одинокий рекламный щит зеленщика, маячащий у дороги призраком минувшего лета, выдает тоскливое и разрушительное присутствие человека.

По одному из таких мест, прихватив своего черного лабрадора Коула [4], и ехала сейчас Александра в тыквенного цвета фургоне «субару», чтобы тайком взглянуть на старинный дом Леноксов. Оставив последнюю порцию простерилизованных банок с соусом остывать на кухонной стойке, она прикрепила к холодильнику магнитом в форме фигурки Снупи записку для своих четверых детей: «Молоко в хол-ке, ореос [5] – в хлебнице, буду через час. Люблю».