Соблазненные луной - Гамильтон Лорел Кей. Страница 24

Посреди выложенного кафелем кухонного стола красовалась чаша, до ужаса неуместная в идеальной белизне современной кухни. Дойл расстелил под чашей прихваченную с собой наволочку, но клочок черного шелка положения не спасал. Под ярким светом потолочных светильников чаша выглядела как раз тем, чем и была, – древней реликвией, случайно попавшей на модерновый угловой столик для завтраков, за которым едва могли усесться четыре человека одновременно. Такой предмет требовал по крайней мере необозримого обеденного стола из темного полированного дерева, а вокруг – грубо оштукатуренных стен с развешенными щитами и алебардами. Часы с кошачьей мордочкой на циферблате и хвостом вместо маятника к чаше никак не подходили, зато подходили к белым фаянсовым кружкам, разрисованным котятами. Мэви никогда не держала кошек, но могу поспорить, что дизайнером у нее был кошколюб.

Гален приготовил чай, кофе и горячий шоколад. Мы нависли каждый над своей кружкой с соответствующей жидкостью и уставились на мягко светящуюся чашу. Никто, похоже, не жаждал нарушить молчание. Тиканье часов только подчеркивало тишину.

– Когда-то это был котел, – сказал Дойл, и я выплеснула чай себе на халат. Не только я, впрочем. Гален выдал всем пострадавшим бумажные полотенца. Промокая пятно на сером шелковом халате, Холод выругался тихо, но с чувством. У нас у всех халаты были шелковые, помеченные монограммами. Подарки Мэви. Поутру мы уезжали на работу, а возвращаясь, находили пакеты с подарками.

Без подарков оставался только Шалфей. Отчасти, думаю, потому, что он – эльф-крошка, а большинство сидхе обращают на них не больше внимания, чем на насекомых, которыми они прикидываются. Именно поэтому феи-крошки – такие чудесные шпионы: их попросту не замечают. Другая причина была в том, что никто не сказал Мэви о способности Шалфея вырастать почти в рост человека. Может, знай она об этом, она относилась бы к нему повнимательней – она страдала по плоти фейри как раз достаточно. А может, и нет. Благие гораздо привередливей нас в выборе любовников из других фейри. Но способность кое-кого из подданных Нисевин принимать человеческий рост тщательно держалась в секрете. Насколько я была в курсе, из сидхе об этом знали только те, кто сидел сейчас за нашим столом.

Шалфей сидел на краю кухонного шкафа, болтая ногами в воздухе. Крылья медленно раскрывались и закрывались, как часто с ним бывало в задумчивости. Он осторожно нагнулся красивым личиком к кружке горячего шоколада, поставленной с ним рядом: боялся окунуть в шоколадную пену желтые локоны до плеч. Маленькие фейри, кажется, все питают страсть к сладкому. Одет он был в крошечную юбочку из чего-то вроде бледно-голубого шифона или, может, паутины – настолько тонкой была ткань. Шалфей много одежды не носил, но то, что на нем было надето, всегда было соткано тоньше, чем любой шелк.

Мой халат был алого шелка, и мне повезло – я умудрилась пролить горячий чай скорее на грудь, чем на халат. Ожог был не очень сильный, а вытереть чай с груди не в пример проще, чем с халата. С шелка пятно от чая фиг выведешь.

– Как это – котел? – переспросила я.

За Дойла ответил Рис:

– В один прекрасный день вместо котла, черного и древнего, каким ему и полагалось быть, в святилище оказался сияющий новизной кубок. – Он ткнул в сторону чаши салфеткой в кофейных пятнах. Рис стоял голый посреди кухни, потирая обожженную грудь. Всякие глупости вроде халата его не волновали.

Дойл, одетый только в черные джинсы, сидел справа от меня.

– Король Света и Иллюзий решил, что котел украли. Он едва не объявил нам войну. – Чай в чашке Дойла оставался нетронутым. – Но никто котла не воровал. Он просто изменился.

Я отхлебнула чаю из собственной чашки.

– Хочешь сказать, так же, как менялась Черная Карета Ночной Охоты? Из колесницы – в карету, когда не осталось достойных возничих для колесниц, а не так давно из кареты – в черный лимузин?

– Да, – подтвердил Дойл, наконец отпивая чай. Глаза у него словно прикипели к чаше, будто ничто другое внимания не заслуживало.

– У древней магии есть свой разум, – тихо сказал Китто из кресла слева от меня. Кружку с горячим шоколадом он держал обеими руками, как ребенок. Коленки он подогнул к груди, и от его бордовых пижамных трусиков виднелась только тонкая шелковая полоска.

– Что могут знать о реликвиях гоблины? – с отзвуком старой вражды хмыкнул Рис.

– У нас есть свои предметы силы, – тихо сказал Китто.

Рис открыл рот, но Дойл оборвал его:

– Хватит. Сегодня – без свар. Сегодня, когда к нам вернулось одно из величайших сокровищ сидхе.

На этом все снова заткнулись. Никогда еще не видела, чтобы мои стражи не нашли, что сказать.

– Я думала, вы обрадуетесь. А вы будто на похоронах сидите! – Почему испугалась я сама, я знала. Я всю жизнь имела дело с магией, но еще ни разу мой сон не воплощался наяву. Мне это не понравилось. Пусть там хоть величайшее сокровище в мире – мне не нравилось, что предмет из моего сна стал настоящим и перешел в реальный мир.

– Ты все еще не понимаешь, – сказал Дойл. – Это – котел. Котел, который никогда не пустеет. Котел, который может накормить тысячи человек сразу. Котел, который может воскресить павшего воина, хоть тот и восстанет безмолвным. Это реликвия нашего народа, предмет первичной силы. Когда-то давно он возник у нас, появился из ниоткуда, как и Черная Карета, как многое другое. А потом он исчез – и мы потеряли возможность кормить наших последователей и впервые увидели голод.

Он поднялся, повернулся к окну, прижал к стеклу ладони и склонил лицо – будто хотел слиться в поцелуе с тьмой за окном.

– Мы уже не жили в Ирландии, когда разразился великий голод, но если б у нас оставался котел, я бы закинул его на спину и поплыл через океан.

В его голосе впервые на моей памяти различался намек на ирландский акцент. Сидхе обычно гордятся тем, что говорят без всякого акцента. Дойла никогда нельзя было отнести по произношению к какой-то этнической группе.

– Ты имеешь в виду Картофельный голод? – спросила я.

– Да, – почти прорычал он.

Он скорбел о людях, умерших за два столетия до моего рождения. Но для него боль была такой же острой, словно это случилось неделю назад. Я уже замечала, что бессмертные хранят чувства – любовь, ненависть, скорбь – дольше, чем люди. Дольше людской жизни. Для них время будто по-другому течет, и хоть я сидела бок о бок с ними, хоть жила вместе с ними, но время мы воспринимали по-разному.

Он заговорил не оборачиваясь, будто не к нам обращался, а к тьме за окном:

– Что делать богам, если они вдруг обнаруживают, что больше не в силах ответить на молитвы своих последователей? Если им приходится видеть, как умирают или страдают от болезней люди, которых они легко исцелили бы всего неделю назад? Ты слишком юна, Мередит, и даже Гален слишком молод, вы не сумеете по-настоящему понять, каково это. Вы не виноваты. Не виноваты. – Последние слова он прошептал прямо в стекло, наконец уткнувшись в него лбом.

Я встала со стула и подошла к нему. Он дернулся от моего прикосновения, но отодвинулся от окна, позволив мне обвить его руками за талию и прижаться покрепче. Он разрешил мне себя обнять, но был по-прежнему напряжен. Я старалась его успокоить, но он не принимал моего сочувствия.

Я проговорила, прижавшись щекой к теплой гладкой спине:

– Я слышала, что когда-то котел был не один. Что было как минимум три главных котла. И они изменили форму одновременно, превратившись в кубки. Мой отец винил в этом истории о Святом Граале из Артуровского цикла. Всеобщая вера во что-то может влиять на положение вещей. Плоть влияет на дух.

Под мои абстрактные рассуждения Дойла понемногу отпустило. Скорбь чуть утихла.

– Да, – сказал он. – Но первый котел назывался великим, ему было под силу все, что делали другие котлы. Два других котла могли меньше. Один исцелял и кормил, а другой был полон сокровищами – золотом и тому подобным. – Тон, которым он произнес последние слова, ясно показывал, что золото и тому подобное Дойл не считает и вполовину таким же ценным, как способность исцелить и накормить.