Тринадцатая реальность (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович. Страница 39

– Храбрый, полезный для нас, но глупый поступок, – сказал Ухтомский. – Я еще недоумевал, почему Сергей Александрович не остановил сына.

– Да, их бы не оставили в покое, – согласился Шувалов. – Мы им собрались помочь, когда получили сообщение от одного из преподавателей университета, которые отбирали для нас перспективных студентов. Он сообщил, что его навестил старший Мещерский с сыном. Сергей Александрович был с ним дружен и поэтому обратился, когда возникла нужда.

– А можно покороче? – спросил Абамелек-Лазарев. – Мы вам и так поверим.

– Боюсь, Сергей Семенович, что не поверите, – усмехнулся Шувалов. – Я сам до сих пор не верю, хотя не могу игнорировать факты и верю тем, кто о них доложил.

– Вы нас уже заинтриговали, Иван Павлович, – сказал Елецкий. – Переходите к делу.

– Перехожу, – согласился Шувалов. – Старший Мещерский сказал своему другу, что в его сына вселилась личность старика, который умер в каком-то другом мире.

– Действительно, какой-то бред, – сказал Ухтомский. – Какой другой мир, Луна, что ли, или Марс? И как могут в одном теле быть две души?

– Давайте, меня никто не будет перебивать, и я вам быстро все расскажу, – предложил Шувалов. – Мир вроде похожий на наш, но более развитый, а вселилась не душа, а личность. Он получил память прожившего там человека, который имел техническое образование и знал то, до чего наша наука дойдет еще нескоро. Конечно, преподаватель в это не поверил, но согласился проверить мальчишку. В результате проверки он убедился, что вчерашний выпускник гимназии сведущ в науках не меньше его самого. После этого экзамена младший Мещерский выложил своему экзаменатору какую-то теорию со всеми доказательствами. Я в науке не смыслю, но он был потрясен и сразу же доложил нам. Мы им все равно хотели помочь, поэтому решили отправить всю семью на третий объект и проверить молодого Мещерского по полной программе. Мы ничего не теряли, но если бы этот бред подтвердился...

– Судя по тому, что вы сказали в самом начале, он подтвердился? – спросил Ухтомский.

– Сразу же, – подтвердил Шувалов. – Сейчас вся научная группа задействована на проверку того, что он им выкладывает. В перечне сотня тем, включая военные. Правда, он подробно расписал только одну, от которой там все сошли с ума, а потом отказался с нами работать. Но, думаю, это ненадолго.

– А в чем дело? – спросил Абамелек-Лазарев. – Молодой человек чем-то недоволен?

– Он недоволен тем, как обошлись с его семьей, – пояснил Вяземский. – Сначала на его отца повесили убийство Дюкре, поставив Мещерских в безвыходное положение, а потом и англичан и устроили этот пожар. Родственникам никто ничего не сообщал, поэтому им не пришлось симулировать горе. К тому же у Мещерских изъяли сертификат на два миллиона, пообещав его когда-нибудь отдать. Я бы на их месте тоже обиделся. Перестарался брат нашего Ивана Павловича, которому поручено выправить ошибки. Вам обо всем сообщили для сведения. После того как возьмем власть, третий объект нужно убирать. Оставим только охрану и уголовных, распустим часть рабочих, а всех остальных переведем туда, где будут возможности развернуть масштабные работы, сохранив при этом секретность. Понятно, что перед этим полностью определимся с Мещерским, чтобы не осталось ни малейших сомнений.

– Алексей, к тебе пришли, – из-за двери позвала мама.

– Сейчас узнаю, кому я нужен, – сказал я сидевшей за пианино Вере и вышел из нашей музыкальной комнаты.

Пришедших, а точнее приехавших на «форде», было трое: незнакомый мне мужчина лет пятидесяти с приятным лицом и два рядовых нашей охраны.

– Возьмите и распишитесь, – сказал мне мужчина, отдавая пакет и раскрытую тетрадь.

– Подождите, – ответил я, – сейчас хоть посмотрю, за что расписываюсь.

Во вскрытом пакете лежали бумаги с цветными гербовыми разводами и иероглифами. Присмотревшись, я нашел на них английский текст. Так, сертификаты нам вернули.

– Писем не передавали? – спросил я, ставя роспись в его тетради.

– Есть письма, – ответил он. – Сейчас вам отдам. А это аппарат звукозаписи. Для вас гораздо удобнее будет магнитный, поэтому его и передали. Если нужно, записи потом нетрудно перенести на пластинки. Всего хорошего!

Они забрались в свой форд и уехали, а я взял в одну руку бумаги, а в другую – тяжеленный чемодан с эбонитовой ручкой и зашел в дом.

– Что это у тебя? – спросил встретивший меня в коридоре отец.

– Это наши деньги, – ответил я, отдавая ему пакет, – а это письмо от Катерины. Вряд ли нас будут водить за нос, но ты все-таки проверь, она его писала или нет. А с остальным буду сейчас разбираться.

– Почта, – сказал я жене, заходя в бывший кабинет. – Это от отца, а это от брата.

– Наконец-то! – воскликнула она, взяв у меня конверты. – Не могли ответить раньше. А что это за чемодан?

– Судя по словам того, кто мне его вручил, это магнитофон. Интересно, что в нем, если он такой неподъемный?

Я положил аппарат на столик, открыл замок и откинул крышку. Оказалось, что это на самом деле чемодан, а магнитофон был гораздо меньше. Остальное место занимали бобины с лентой. В отдельном кармашке лежали квадратный микрофон со шнуром и книга с описанием. Прежде чем заняться самим аппаратом, я внимательно прочитал инструкцию и посмотрел электрические схемы, которые были вшиты в самом конце. К моему удивлению, магнитофон оказался вполне приличным: судя по схеме, в нем даже было высокочастотное подмагничивание. Лента была бумажная с красноватым магнитным покрытием. Я установил одну бобину, включил магнитофон и, следуя инструкции, записал свой голос. Получилось довольно похоже. Вряд ли бобины хватит больше чем на пару песен, но для нас их не пожалели, положили целый десяток. Лишь бы она не рвалась.

– Что пишут родные? – спросил я у почему-то притихшей жены.

– У них все в порядке, – ответила она. – Только непонятно как-то написано.

– Можно почитать? – спросил я и прочитал письмо от Николая Дмитриевича.

Несомненно, писал он, но я сразу понял, что ее смутило. В одном письме было столько нежных слов, сколько он вряд ли говорил дочери за год. Им запретили писать о наших похоронах, они и не писали, но письма были пропитаны нежностью и любовью.

– Все нормально, – сказал я, возвращая ей письмо. – Просто соскучились. Нам сегодня вернули документы по японским вкладам и выполнили остальные мои условия, а это значит конец свободе!

– Ты же все эти дни понемногу печатал, – сказала жена.

– Этого хватит на пару дней, а потом нужно опять стучать одним пальцем. Но теперь у нас есть магнитофон и можно записать нашу первую разученную песню.

Первой нашей песней была песня «Ах, если б жить» из репертуара Киркорова, которую мы пели в два голоса. Получилось здорово, но в записи, конечно, будет уже не то.

– Хорошо, – сказала Вера, мечтательно глядя в потолок. – Песню разучили, и ее уже можно записать, письма такие получила, как будто побывала дома... Если бы еще ты не приставал со своей борьбой, было бы совсем хорошо!

– Слишком хорошо – тоже нехорошо, – сказал я. – Счастья не должно быть слишком много, иначе его никто не оценит, а поэтому бросаем музыку и идем заниматься борьбой! Где наши кимоно?

Борьбой пока назывался комплекс упражнений, который я разработал для своей благоверной. Мышц у нее не было совсем, а с растяжками было немного получше. Я поставил историческую задачу – за пару месяцев привести ее тело в порядок.

– Куда такое годится? – вопрошал я, задрав ей блузку. – Посмотри на себя в зеркало. Замечательная фигурка, на которую не отреагирует только покойник, но где мышцы? Живот плоский только пока не поешь, а потом вываливается брюшко! И на боках уже начало что-то нарастать, и это не мышцы, а жир. Ешь ты не намного меньше меня и при этом совсем не двигаешься. Всю работу по дому делают другие, а ты только весь день валяешься в кровати или где-нибудь сидишь. Знаешь, во что ты превратишься через десять лет, если не умрешь от родов?