Словенка (СИ) - Романовская Ольга. Страница 15
— Сказывала же я, что с датчанами плавала, от них и узнала.
Гореслава не нашлась, что ответить, подняла кузовок и быстро зашагала по тропинке мимо коровьего стада.
Прямо у ворот столкнулись они с Хватом. Он девок не заметил, налетел на них; чуть кузовки девушки не выронили.
— Да что же случилось, Хват Добрынич, раз ты перед собой ничего не замечаешь? — спросила Наумовна, шишку на лбу потирая. — Не пожар ли?
— Молчи, накаркаешь, девка. Кузнец с кузнечихой вернулись да не одни. Отец твой с ними с чадью.
Как стрела из лука пущенная, до крыльца Гореслава добежала, кузовок на лавку поставила и к воротам вернулась; Миланья ещё до крыльца дойти не успела.
— Сказывай, где они, — бросилась Наумовна к Хвату.
— В граде, у князя. Дань они привезли, чтобы жить спокойно под защитой его.
— Давно ли они в Черене?
— Как вы по грибы ушли, так Егор телегу их и заприметил. Идём, тебя туда звали.
… В первый раз зашла за ворота града Гореслава, всё ей здесь ново было: хоромины большие, гридница, палаты княжеские — ведь привыкла она к низенькими избёнкам, которые у некоторых соседей наполовину в землю ушли. Хват же, видимо, часто тут бывал, так перебрасывался парой слов с отроками, сторонкой воротших кметей обходил. Возле хоромины одной телегу Наумовна заприметила и Саврасую узнала. На соломе сидел Стоян, игрушку какую-то рассматривал. Пригляделась Гореслава — да это гудок; Добрыня Всеславич для детей вырезал такие.
— Гореславушка, ты ли, сестрёнка, — обрадовался Наумыч. — Когда ты из дому-то бежала, то батюшка сильно осерчал, а теперь прошло: Мудрёна Братиловна с ним поговорила. Скоро ли воротишься?
— В грудень. Люб мне город этот.
— Ужели больше печища нашего?
Промолчала Наумовна, да и что говорить: родной дом всегда милее любого другого места.
Первым во влазню вошёл Хват, за ним и Гореслава. Темно там было, девка чуть о всход не споткнулась. "Сюда", — сказал Добрынич и отворил какую-то дверь. Они вошли в комнату полутёмную, одним окном лишь освещаемую. Вдоль стен были лавки и скамьи, а у супротивной стены — стол из дубовых досок и несколько стольцов.
Родные Гореславы рядом со столом на скамьях сидели; кузнец же — на стольце супротив Вышеслава. Кузнечихи нигде не было.
— Зачем девку сюда привёл? — бросил Вышеслав, сурово глянув на Хвата. Парень взгляд этот выдержал, глаза не потупил.
— Не знал я, что гости ещё стоят пред княжескими очами.
— Иди. Во влазне обождёте.
Снова Гореслава во влазне тёмной, к стене нетесаной прислонилась. Слышала она, как по всходу вверх да вниз кто-то топал, смеялся.
— Кто это? — спросила девка.
— Глуздени малые, сестреницы княжеской сыновья да дочери.
Дверь во влазню отворилась; ветер осенний внутрь ворвался, закружил по кутам. Гореслава обернулась и увидела Изяслава.
Кметь сначала не заметил её, ко всходу пошёл, но, увидев, остановился.
— Что ты тут делаешь? — бросил он сурово.
Гореслава опешила, не нашлась, что ответить, так оробела вдруг пред ним.
— Со мной пришла, — ответил за неё Хват.
Что тут сделалось с Изяславом! Побледнел сразу, словно сёстры-лихорадки налетели, кулаки крепко сжал.
— Правду ль бает? — спросил Наумовну.
— Правду, — тихо она прошептала.
Кметь, покойно до сей минуты стоявший, вперёд прыгнул, чуть Хвата о стену не ринул.
— Из-за чего в драку лезешь, чем не угодил? — спросил младший Добрынич. — Подумал, что ли, что девка эта моя?
— То, что дружок ты её, знаю.
Меток был удар Изяславов, прямо по лицу парню пришёлся. Отступил на шаг Хват, за скулу ухватился.
— Не гуляю я с ним, не девка я его, — закричала Гореслава, испугавшись, что кметь Добрынича убьёт. — Друг он мне, привёл у батюшке родному, что дань князю привёз.
Изяслав ещё раз ударить хотел, но руку остановил.
— Его спасти хочешь или правду говоришь?
— Правду.
— Простишь ли?
— За что мне, девке глупой, кметя доброго прощать?
— За то, что раз с другой прошёлся. Придёшь ли сегодня ввечеру?
Помолчала Гореслава, задумалась, но под взглядом тяжёлым отказать не смогла. "Приду", — сказала. Да и как ей кметю отказать, счастье ведь это великое.
… Наума Гореслава во дворе дожидалась. От Стояна узнала, что живут Любава с Власом в новой избе, что только в начале хмуреня всем родом строить закончили. Ярослава же всё ещё незамужней ходила: с Любимом она крепко поссорилась, а Увар не хотел её к себе брать. Ходила теперь девка да губы кусала. Потом мальчишка огляделся по сторонам и вынул из-за пазухи оберег, протянул сестре. "Мать велела передать", — сказал он. Гореслава взяла его и крепко сжала. Потом к поясу прикрепит — вечная память о доме.
8
Наум Добрынич недолго в Черене прогостил: родное печище к себе манило. Но за те дни, что прожил он в доме плотника, натерпелась от него дочка укоров справедливых. Да разве отец не накажет дщерь родную за то, что из дома бежала, ей же в прок пойдёт.
От Стояна, не державшего обиды на сестру, узнала Гореслава, что Радий из печища ушёл.
— Говорят, что будто видели, как он с матерью простился, дверь в клеть поленом привалил, собрал свои пожитки и вместе с Лайко в лес ушёл. Сказывают его родные, что до снега первого вернётся.
… Проводила Наумовна родных студёным утром, обещала в грудне домой вернутся. Снова потекла у неё прежняя жизнь; вот только горюшко близёхонько ходило.
Как-то ввечеру собираясь к Изяславу, надела Гореслава на палец колечко, Светозаром подаренное, больно уж захотелось ей перед девками им похвастаться. Вышла за ворота, как вдруг повстречался ей свей рыжебородый, что к Добрыне Всеславичу когда-то заходил.
— Здравствуй, горлица, — Сигурд ухмыльнулся. — Куда идёшь?
Наумовна от страха слова вымолвить не могла. Свей почувствовал страх её и ближе подошёл. Девушке показалось, что недобро он на неё смотрел.
— Спеши я, не с руки с тобой говорить, — наконец сказала она.
Сигурд чуть посторонился, но уходить не хотел.
— Как тебя зовут? — спросил он.
Гореслава промолчала. Захотелось ей поскорей уйти; она сторонкой, вдоль тынов мимо него прошла. Чувствовала, что свей вслед ей смотрел, поэтому шагу прибавила.
Эльгу Наумовна встретила у Быстрой; она венки из полевых травинок плела.
— Зачем былинки напрасно губишь? — спросила Гореслава. — Матушка-земля не для того их растила, а солнышко согревало.
— Гадаю я о судьбе своей будущей. Коли к берегу прибьёт — здесь останусь, а уплывут — не жить мне в Черене.
— Поздно ты гадать собралась, лето-то уж миновало.
— В наших краях лето на вашу осень похоже.
— В каких краях?
— В Норэгре, земле Северной откуда отец мой родом.
— Ум у тебя мешается.
— Нет, не у меня, а у матери. Она хочет пешком по Неву идти, его искать.
— А что же тятя твой, не смотрит, что ли, за ней?
— Птице рыбу не понять. Уйдёт она, не удержишь. Но если мать уйдёт, то и меня никто не увидит.
— Уйдёшь? Никому не скажешь?
— Не скажу даже Зарнице, иначе ко двору вицей пригонят. Ох, тяжко мне!
Эльга вздохнула и пошла вдоль берега.
Подул сивер; Гореслава плечами передёрнула и к граду пошла. Очень хотелось ей на Изяслава хотя бы издали посмотреть. Налетел тарок, косу на грудь перекинул. Девушка пожалела, что платок не взяла.
Увидела она Изяслава на бережку; сидел он в обнимку с новой милой. А она, змея подколодная, к нему жалась, что-то про комоня его долгогривого шептала. Комоня! Все коня конём звали, а эта супостатка — комонем. А красивая была девка: кожа словно куржевина, а щёки огнём горят, только вот конопатая, а волос — рыжий. Гореслава пригляделась и вспомнила, как звали бесстыжую. Сирота девка была, без роду, без племени; жила на выселках через избу от Весёлы с малым братцем. Все её Найдёной кликали, чем могли, помогали. Видала её Наумовна несколько раз, когда за водой на реку ходила. Ну, сейчас узнает эта Найдёна, что не на того парня глянула, как бы ей песни проголосные петь не пришлось из-за красоты потерянной. Гореслава тихонько к другу милому и подруженьке рыжей подошла и за пояс девку дёрнула.