Дом Для Демиурга. Том первый - Апраксина Татьяна. Страница 102

Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет — заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.

Плюхали по смеси снега с грязью лошади, падали на плащ Марты последние в этом году снежинки, крупные и пушистые. Вились в небе заполошные галки, предчувствующие весну. В этом году она обещала быть ранней. Навстречу попались две тяжело груженые телеги. Торговцы узнали баронессу и отсалютовали хлыстами, всадница кивнула с улыбкой. Она ехала рядом с братом Жаном, следом — трое солдат из замка, за ними — монахи. Замыкал процессию Хенриков помощник Эгберт, юнец вреднющий, но глазастый, как сам Хенрик.

Полянка в лесу ничем не отличалась от сотни подобных полянок по обеим берегам Ролены. Неудивительно, что обнаружить ее смогли только Блюдущие Чистоту с их особым нюхом, ну, или слухом, если все прочие братья были таковы, как юный монах Жан. Самая обычная проплешина между деревьями. Высокий орешник, кривоватые березки по краям поляны шириной в четыре десятка шагов. И — тишина. Ни скандальных галок, ни других птиц на пару миль вокруг.

Посреди поляны, в снегу — кострище. Точнее, это Марта сперва подумала, что кострище — а чем еще могло оказаться черное пятно? Но брат Жан жестом подозвал ее к себе, и баронесса увидела, что это снег почернел. Она стащила жесткую рукавицу и потерла глаза. Нет, черный снег никуда не делся. Баронесса Брулен склонилась, едва не ткнувшись носом в сугроб. Снежинки как снежинки, шесть концов, и блестят, как это свойственно замерзшей воде. Только вода была черной.

— Ахинея какая, — вздохнула Марта. — Расскажи кто, не поверила бы. Что это такое, брат Жан?

Монах был бледен, хотя, казалось бы, куда уж больше-то. Капюшон плаща он скинул, и видно было, что на висках набухли синие жилки. Губы побелели и плотно сжаты, в глазах страдание — словно у брата Жана ровно сейчас живот прихватило. Может, съел чего перед выездом? Ветчина несвежая оказалась?

— Обряд здесь проводили, — ответил подошедший Лысый монах. — Баронесса, могу я вас просить того… брата Жана не беспокоить?

— Да не буду, — Марта, подобрав юбку, пошла следом за монахом. Сапоги увязали в снегу по верхний край голенища. — Что его так скрутило-то?

— Понять нужно, куда след ведет, — невнятно объяснил Лысый.

Марта встала рядом со своей кобылой, со скуки разглядывая присыпанный снегом орешник. Высокие хлысты торчали как-то странновато, словно палки, воткнутые в землю. Приглядевшись, баронесса поняла, что они высохли на корню. Высохли и ветви одинокой ели, торчавшие в сторону полянки. Унылые желтоватые пятна на поредевшей хвое…

Недоброе дело сотворили в этом лесу.

Брат Жан наконец пошевелился. Слепым взглядом он обшарил лес и вскинул руку, указывая на восток. Не к Мариссель: туда было бы на юг. Монах, кажется, собирался идти напролом через лес, и Марта шагнула к нему, но на предплечье легла тяжелая лапа Красноносого. Судя по рукам и обветренной широкой физиономии, брат еще недавно был рыбаком.

— Нет, госпожа, не тревожьте его. Мы следом поедем, а он пусть идет. Верхом ему сбиться недолго…

— Да уж как скажете, — буркнула Марта. За бледненького монаха сердце болело, как за родного — вон, забрел уже в сугробы по пояс, небось, полны сапоги снега набрал, но не спорить же с Блюдущими: как ни крути, а им виднее.

Следом за братом Жаном, идущим по следу с целеустремленностью охотничьей собаки, ехали не меньше часа. Вдали уже показались крыши деревни — Марта пока не могла сообразить, какой. Может, Тольбе, может, Ахель. Молодой монах вдруг остановился и замер столбом. Только тогда Лысый подъехал к нему вплотную и попытался втащить в седло. Едва не уронил, бестолочь старая. На помощь пришел Эгберт и забрал полубесчувственного брата Жана к себе в седло.

Въехали в деревню. Особого переполоха не произвели: большинство жителей видали баронессу несколько раз в год, когда приезжали на торги. Устроено здесь все было вполне обычно: небольшая площадь в середине деревни, на ней маленькая беленая церковь, здание с зеленой крышей — управа, двухэтажный каменный дом старосты с петухом на флюгере… На площади стояла и единственная на всю деревню таверна, она же постоялый двор, она же читальня. К таверне и поехали: брата Жана нужно было уложить в постель.

Навстречу вышел староста, которому уже донесли, что приехали важные гости. Староста как староста, такой же обычный, как и деревня Тольбе. Рыжий, пузатый, в длинной темно-красной котте: видать, успел принарядиться. Плащ, на редкость добротный, не с кроличьим мехом, как обычно, а с чернобуркой, висел на сгибе руки и полами загребал снег. Видать, богато жили в Тольбе, что чернобурку валяли по земле…

— Добро пожаловать, госпожа баронесса, — в пояс поклонился староста. — Чем обязаны?

— А ничем хорошим, — прямо сказала Марта. Что-то ей в старосте не понравилось. Наверное, короткий испуганный взгляд, брошенный на троицу монахов. Эгберт помог баронессе спешиться, и она шагнула по вычищенной от снега брусчатке. — Пойдем, староста, в управу, говорить будем. Братья, вы со мной?

— Да, — ответил слегка ободрившийся брат Жан. Вот уж кому бы лечь да отдыхать, но если сам хочет…

— Как тебя зовут, староста?

— Петер Массе, ваша милость.

— Вот что, метр Массе… Вели-ка из таверны притащить обед на пятерых, — Эгберт обиженно скривился, — и вина горячего побольше. А остальных пусть устроят, и лошадей поставьте на конюшню.

— Да, ваша милость, все сделаем лучшим порядком…

В управе было чистенько. Добротная надежная мебель, основательная, как жители баронства, присыпанные свежими опилками полы, яркие клетчатые занавеси на окнах. Марта прошла в комнату с камином, сама пододвинула себе стул поближе к теплу и вытянула ноги. Молоденького монаха тоже устроили поближе к камину, остальные сели за длинный широкий стол. Баронесса пока молчала. Пусть говорят Блюдущие Чистоту, это их дело, а она послушает.

— Метр Массе, — начал Лысый. — Не хотите ли вы нам что-нибудь рассказать?

— Что? — исподлобья посмотрел на монаха староста. Рыжие кустистые брови почти прикрывали узкие глазки. — По вашему ведомству? Ничего не могу сказать.

— Ложь, метр Массе, плохое начало для беседы, — вздохнул брат Жан. Говорил он негромко, но вполне уверенно. Может, так даже было лучше — иногда чем тише говоришь, тем внимательнее слушают. — Никогда не лгите тем, кто может отличить ложь от правды. Вы же знаете, что некоторые жители Тольбе отступили от веры и закона. Зачем вы их покрываете? Сам вы не из них…

— Баронесса, ваша милость, что он такое говорит? — подскочил со стула Петер. — Почему?

Если бы Марта сама не видела синие трупы со льдом в глазницах, черный снег на поляне и брата Жана, ковылявшего через сугробы к дороге на Тольбе, она поверила бы старосте. Теперь — не верила.

— Скажи-ка мне, метр, у тебя люди в зиму не пропадали?

— Нет, ваша милость, с чего бы, зима теплая, волков нет…

— А если по спискам пересчитаю?

— Ну, некоторые уехали.

— Сколько? — спросила Марта. — И куда?

— Так ведь не все ж докладываются! Кто к купцам нанялся, кто в море ушел…

— Скольких нет дома? — повторила вопрос Марта.

— Троих, — ответил метр Массе.

Марта кивнула. Три трупа на берегу, трое отсутствующих. Хорошее совпадение. Может, конечно, все трое и ушли с караванами или подались на корабли, да только почему трое — не двое, не пятеро, не шестеро?