Дом Для Демиурга. Том первый - Апраксина Татьяна. Страница 24

— Добрые дела нам зачтутся на пути в царство вечного блаженства и покоя, — голосом проповедника сообщил Агайрон.

— Несомненно, граф, несомненно, — сделала постное лицо Мио. — Но, знаете ли, помимо посмертного воздаяния хотелось бы рассчитывать на что-то при жизни.

— Я мог бы поговорить с королем о возмещении расходов, — подавая герцогине собственноручно наполненный бокал, сказал Агайрон. — Если, любезная герцогиня, положение действительно опасное для процветания Алларэ.

— Полное разорение нам, конечно, не грозит, но запасы зерна и муки у нас действительно не столь велики, чтобы прокормить всех беженцев, — пожаловалась герцогиня.

Граф оживился. Чем дальше разговор заходил в хозяйственные темы, тем живее и бодрее он делался, а былая деревянность манер его оставила. Видимо, на этой прочной почве он чувствовал себя куда увереннее, чем в разговоре о королевском театре, новой моде и выходках придворной молодежи. Мио на мгновение представила себя женой графа, в унылом синем платье и бесформенном цикласе, длинными вечерами обсуждающей с супругом хозяйственные дела… зрелище так ее напугало, что она поперхнулась вином.

— Боюсь, что весной на север придется ввозить зерно из Сеории и даже из Меры, а цены по всей Собране вырастут втрое, а то и больше, — начал граф, и вдруг осекся. — Герцогиня, мне не хотелось бы, чтобы эти сведения вышли за пределы моего дома. Если кто-то узнает о том, что я сказал, и южане, и Скоринги, и Брулены начнут приберегать зерно, чтобы весной продать его подороже, а Его Величество едва ли станет назначать королевскую цену…

— Несомненно, мой дорогой граф, и речи быть не может! Я хорошо помню притчу о предавшем своего благодетеля, — улыбнулась Мио. Ну что, старый шест? Услуга за услугу, так что ты похлопочи перед королем, а я не стану распространять то, чего ты не должен был мне говорить. — Можете рассчитывать на полную конфиденциальность.

— Благодарю вас, герцогиня!

"А может быть, ты это нарочно? Не похож ты на человека, который способен потерять голову перед женскими прелестями, даже перед моими, не будем обольщаться и льстить себе. На уме у тебя северная кампания, новые расходы и поиск того угря, который присоветовал королю войну на собственной земле, а вовсе не мои прекрасные глаза. Но чего ж тебе тогда нужно-то? Да уж, хороший вопрос. По части загадочности ты сравнишься с Руи…".

— Знаете ли, граф, что мне пришло в голову? Я планирую провести последние теплые дни в загородном поместье. Не согласитесь ли вы отпустить со мной милую Анну?

Глупышка, до того тихо сидевшая в кресле, вскинула голову и уставилась на отца такими умоляющими глазами, что Мио с трудом подавила смешок. Нельзя же быть такой гусыней! Герцогиня Алларэ не была злой, но широко распахнутые глаза вызывали неприязнь и желание отказать, а не согласиться. На месте графа Мио так и поступила бы, просто для того, чтобы отучить девицу Агайрон выдавать свои чувства.

— Мы могли бы прекрасно провести время в уединении, тишине, отдохнуть от городской суеты… К тому же на обратном пути я хотела на несколько дней заехать в монастырь Милосердных сестер, чтобы духовно подготовиться к праздникам Сотворивших.

— Вы оказываете честь нашей семье, но не обременит ли вас общество Анны?

— Да что вы! — в притворном изумлении Мио подалась вперед к Агайрону, и, разумеется, он не смог не заглянуть в вырез ее платья, благопристойно прикрытый косынкой, но настолько прозрачной, что нехватку зрелища граф мог бы восполнить фантазией. — Мы с Анной так подружились! А вы сможете нанести нам визит, отдохнуть от государственных забот…

— Я буду рад, — граф встал и церемонно поклонился.

Мио тоже встала и, протягивая руку для поцелуя, чуть сморщила нос. Нельзя же так откровенно демонстрировать гостье, что визит подошел к концу. Да уж, агайрское бревно остается агайрским бревном, как с ним ни любезничай…

Больше, чем лошадей, баронесса Брулен боялась только куаферов и галантерейщиков. Даже на самом смирном коне она чувствовала себя жогларской медведицей, которую смеха ради пытаются взгромоздить в седло. Везде, где можно, она предпочитала ездить в открытой повозке, но нынче стояла слишком уж дурная погода. Готовясь к сезону штормов, погода пробовала силы в первом затяжном дожде, еще теплом, но обильном и с порывистым ветром. Пришлось велеть подать закрытый экипаж, громоздкий и неудобный.

Лучше всего в такую погоду сидеть дома и пить чай, как это принято в Брулене осенью и зимой: с молоком, солью и топленым салом, но седьмой день — праздничный, и именно в праздник баронесса должна присутствовать на таможне. Если называть вещи своими именами, то не просто на таможне, а на "черной", или "покаянной", ее половине, как говорили моряки.

Марта хотела взять с собой сына, но уже пора было выезжать, а служанка прибежала, сказав, что наследник спит, и разбудить его без помощи никак не выходит. Не слишком удивительное дело: вчера Элибо опять гульнул и домой явился поздно, да и не вчера, если подумать, а уже сегодня, всего за пару часов до рассвета. Разумеется, его теперь и барабанным боем не поднимешь. Баронесса привычно вздохнула, пожала плечами и махнула рукой:

— Пусть уж дрыхнет, без-здельник. Вина ему не давай, и всем скажи, чтоб не наливали. А будет просить опохмелиться, пусть рассол пьет. Скажи, я велела. Пошли, Хенрик, нечего рассусоливать…

Хенрик, управляющий замка, в отличие от любимого сыночка, когда надо — пил, а когда не надо, так и не пил, и в шестой день пил до обеда, а после обеда капли в рот не брал, зная, что подниматься спозаранку с больной головой — радости мало. А подниматься придется, как ни крути: в седьмой день можно к литургии не ходить, простится, а вот на таможню не ездить никак нельзя.

Король Лаэрт I, трудами которого Брулены из года в год каждую седмицу половину дня проводили на таможне, был изрядный шутник. До него контрабанда была вольным промыслом, приносившим доход кому угодно, но не короне. Короля с молодости до последнего вздоха интересовало решительно все, что творится в Собране, и до контрабандистов он тоже дотянулся, но сделал это так, что в тавернах и кабаках Брулена и по сей день первый тост пили "за королевскую милость!".

Товары, законным образом приобретенные купцами в Тамере и Оганде, могли попасть в страну, только если на каждый имелась купчая грамота, подписанная продавцом и покупателем, а после заверенная чиновником. Впридачу к купчей требовалась вторая грамота, которую выписывали на таможне, и снабжена она была неподделываемой печатью, которую налагал служитель Церкви. Как ни старайся — не обманешь; селедку лишнюю в грамоту не впишешь. Кто торговал честно, тот отправлялся со всем грузом прямиком на "белую" таможню, предъявлял грамоты, платил пошлину (для иноземных купцов побольше, для своих — поменьше) и отправлялся со всем товаром дальше, вольный, как ветер: торгуй, где хочешь и как хочешь. Перед короной чист.

Если же товар покупался не средь бела дня с ведома тамерского или огандского чиновника, а во мраке ночи или прочим тайным образом, и, разумеется, никаких грамот к нему не прилагалось, то официально хода в страну ему не было. Все короли Сеорны, начиная с Лаэрта, на гневные вопросы соседей-правителей пожимали плечами и отвечали, что никакой такой контрабанды в стране толком и нет, ни один товар без грамоты с гербом короны и печатью Церкви не попадает дальше портов Брулена, а преступники — ну что ж, боремся, всеми силами боремся…

И действительно — боролись, но боролись так, что соседям, особенно тамерцам, оставалось только грызть локти с досады и грозиться страшными карами. На то и существовала Покаянная Таможня, на которую любой мог привезти свой товар, сознаться, что да, закон нарушал, контрабанду возил, а теперь все осознал, желает искупить свою вину и начать новую честную жизнь, а товар — вот он, товар, готов отдать государству. За проявленное уважение к закону преступнику полагалось некое денежное вспомоществование (полностью окупавшее его расходы и дававшее прибыль). Товар же проходил через таможню и, с некоторой приятной наценкой в пользу короны, впрочем, не слишком большой, продавался купцам уже со всеми грамотами.