Сфинкс (СИ) - Моисеев Валерий Васильевич. Страница 47

— Отчего же Шлюшкин-то? — спросил Веревий, неприятно пораженный своей новой фамилией.

— Ну, не обессудь, голубчик, пачпорт тебе не я выправлял, а хозяин, — расхохотался Григорий. — Ему видней, почему он тебе такую фамилию определил.

— А, кто хозяин-то?

— Будешь много знать, скоро состаришься! — внезапно став серьезным ответил Григорий. — Для начала нацепи-ка ты братец картуз, да козырек надвинь так, чтобы из-под него рожи твоей душегубской видно не было. Да и буркалами своим не надо на меня так стрелять, не то в лоб получишь и сразу смирным станешь аки агнец божий, внял?

Веревий посчитав за лучшее промолчать, не стал спорить о том, кто кому скорее наваляет. Тем более что Григорий был с ним примерно одной комплекции и точно такого же медвежьего сложения. Кроме того, на данный момент, выполняя волю неведомого хозяина, тот занимался вызволением Веревия на свободу. Так, что пока и не грех помолчать было, а дальше еще неизвестно куда кривая вывезет. Может быть, еще придется его спасителю Григорию жестоко пожалеть о своих необдуманных словах да угрозах.

Натянув врученный ему картуз, Веревий поменял арестантское платье на изрядно поношенную поддевку, надел разбитые сапоги и превратился не то в спившегося приказчика, не то в приодевшегося бурлака.

Вскоре прибыла вторая телега с телом казненного арестанта. Его скоренько свалили в яму и принялись закидывать землей кладбищенские могильщики. Веревий в сопровождении Григория в это время уже отошли от кладбища на довольно-таки большое расстояние и теперь торопились в сторону притулившегося на обочине города ямского двора.

Там спросив комнату Григорий, заплатил хозяину за неделю вперед и велел прислать к ним цирюльника. Прибывшему вскоре вертлявому малому он велел обрить бороду и усы Веревия, к чему тот незамедлительно и приступил. В силу того, что в данном заведении постоянно обретались весьма подозрительные личности, по большей части, бывшие в большом неладу с законом, можно было не опасаться, что цирюльник сболтнет кому-либо о подозрительных постояльцах. Все же Григорий заплатил ему сверху запрошенного, как он выразился, «для конспирации» и, наказав держать язык за зубами, отпустил восвояси.

Веревий без привычной бороды и усов стал практически неузнаваем. Он долго смотрел на свое отражение в щербатом зеркале гостиничного номера и качал головой, сокрушенно оглаживая, лысые до непотребства щеки и подбородок.

— А теперь, в баню смывать твои грехи! — сказал Григорий, с усмешкой наблюдавший за манипуляциями Веревия перед зеркалом. — Не боись, теперь тебя без бороды и родная мать не признала бы! Смотри только не вздумай сдуру начать здороваться с кем-нибудь в городе! Тогда пиши пропало, все наше с тобой инкогнито. Кликнут полицию, запрут тебя в острог по новой, но стеречь будут так, что и мышь не проскочит. А после удавят тебя, но на этот раз уже по-настоящему без всяких фокусов! И сволокут тебя брат Силантий на погост, где закопают без гроба, церковного отпевания в безымянной могиле, словно какую-нибудь шавку подзаборную!

Веревий внял предостережениям своего ментора, и помывка в городских общественных банях прошла как нельзя более удачно. Переодевшись в новое платье, Веревий почувствовал себя как бы заново родившимся. После этого Григорий повел его в «Асторию» где в номерах проживал его загадочный хозяин.

Против чаяния, хозяин оказался достаточно молодым господином. В его осанке и гордой посадке головы чувствовалась дворянская кровь. Высокий лоб с уже наметившейся залысиной обрамляли светлые волнистые волосы. Длинный породистый нос с горбинкой вместе с холодными голубыми глазами, расположенными необычайно близко друг от друга, придавали его лицу выражение строгое, если не сказать, угрожающее. Безгубый тонкий рот, кривился в презрительной усмешке, которая казалось, никогда не покидала его лица.

Хозяин принял его, в своих номерах, расположившись на венском стуле, возле большого круглого стола. Закинув ногу на ногу, он некоторое время изучал вошедшего, барабаня длинными тонкими пальцами по колену. На безымянном пальце правой руки у него горел золой перстень с огромным солитером.

— Ну, здравствуй, Силантий! — продолжая оценивающе рассматривать сделанное им, приобретение промолвил хозяин. — Меня зовут, Константином Петровичем. Большего тебе знать пока не надобно. Сразу же расставим все точки над «и». С этого самого момента я для тебя и царь, и бог, и отец родной, на закуску! Ты делаешь все, что я тебе говорю, не задавая глупых вопросов. Дышишь, когда я велю, грустишь, радуешься и испытываешь всю гамму эмоций, лишь по моему дозволению. Для того, чтобы спасти твою никчемную шею от пенькового галстука мне пришлось отвалить огромную сумму. Ты даже не представляешь, насколько жадны наши чиновники и вельможи, которых мне пришлось подмазать, в обмен на твое освобождение! Одно рекомендательное письмо от Великого Князя, чего только стоило. Самое любопытное, что его сиятельство наверняка не получил из этой огромной суммы ни копейки, будучи свято уверен, что подписывает письмо радея о государственном благе.

Видимо устав от длинной речи Константин Петрович сделал нетерпеливый жест указательным пальцем Григорию. При этом бриллиант в его перстне, ослепительно сверкнул всеми своими безупречными гранями. Григорий с расторопностью искушенного официанта подскочил к столу и, взяв с подноса графин с водкой, ловко наполнил хрустальную рюмку. Константин Петрович опрокинул ее содержимое в свой аристократический рот, после чего поморщился и театрально пощелкал пальцами. Григорий тут же с почтением протянул ему серебряную вилку с нацепленным на нее тончайшим срезом балыка, взятого с тарелки стоявшей тут же на подносе.

Благодарно кивнув, Константин Петрович, тщательно разжевал закуску и, проглотив ее, продолжил:

— Тебя, Силантий, наверняка уже давно гложет один единственный вопрос — чего именно от тебя нужно этому столичному хлыщу? То бишь мне. Я прав? Только не лги мне, иначе я разочаруюсь в тебе. А люди, которые меня разочаровывают, как правило, долго не живут. Такая вот прослеживается любопытная закономерность, не так ли Григорий?

Григорий, придав своему лицу крайне глубокомысленно выражение, подобострастно кивнул.

— Я, конечно же, очень извиняюсь, Константин Петрович, — наконец-то решился подать голос Веревий. — Но если мне будет дозволено, я бы очень хотел знать, для чего я вам нужен?

— Григорий, друг мой! Поди, в ресторацию и выпей водки за мое здоровье, — Константин Петрович, кряхтя, полез во внутренний карман сюртука, достал оттуда бумажник и, разложив его, выудил оттуда ассигнацию, которую протянул Григорию. — А мы с Силантием тем временем обсудим этот так интересующий его вопрос.

Терпеливо дождавшись, когда Григорий выйдет из номера, Константин Петрович, кивнул Веревию на стоящий поодаль точно такой же, как у него венский стул:

— Садись поближе, нам предстоит долгий и непростой разговор. В зависимости от того как он пройдет, будет засвистеть вся твоя будущность, Силантий. Прежде чем отвечать на мои вопросы советую хорошенько подумать и быть предельно откровенным. Итак, ты готов?

Веревий к тому времени придвинувший стул к Константину Петровичу, присел на самый его краешек, который скрипнул под его немалым весом.

— Спрашивайте, и я отвечу вам все как на духу, — придав лицу выражение, по его мнению, соответствующее высшей степени правдивости сказал он.

— Что же, хорошо, — одобрительно кивнул Константин Петрович, после чего в упор, глядя Веревию в глаза, спросил, — Тебе известно, о том, что Карл Крейцер исчез из своей камеры накануне казни?

— Так он на свободе? — Веревий в сильнейшем волнении вскочил со своего места.

Константин Петрович нетерпеливо велел ему указательным пальцем сесть обратно.

— Вижу, что ты не знал, о том, что твой друг избежал эшафота. Быть может тебе будет любопытно узнать также о том, что в камере был найден разорванный в клочья труп сокамерника Крейцера, а также четверо разорванных на куски солдат из числа тюремной охраны. И ничего более! Причем надзиратели, все как один, божатся, что арестант из здания тюрьмы, никуда не выходил. И ты знаешь, я склонен им верить. Так скажи мне, Силантий, куда же подевался Карл Крейцер?