Эхо войны. - Шумилова Ольга Александровна "Solali". Страница 46

Тварь просто откусила себе лапу. Густая зеленоватая кровь полилась на пол, исходя ядовитыми парами. Тварь развернула возникшие из ниоткуда крылья и с треском — тем самым треском — поднялась в воздух, гоня испарения ко мне. Крылья слились в одно трепещущее марево, как у стаи среброкрылок в небе, перед глазами поплыло, колени подкосились, но на курок я нажать успела. Веер плазменных брызг накрыл защитное кольцо, твари взвыли в агонии, и из центра вверх, в разлом, рванулась темная фигура, разворачивая огромные крылья.

Ядовитая дрянь добралась до меня еще раньше — я почувствовала это по тому, как начало разъедать кожу на уже не защищенной воротом разорванной «чешуи» шее, медленно подбираясь к лицу, на плечах и правом бедре, где перекусили сенсорные кольца. Найдя щель в броне, она поползла под ней, оставляя за собой вздувающиеся пузыри и язвы. Тело горело, будто прожигаемое плазмой насквозь, и я закинула голову к небу и завопила, срывая горло, кровящими изъязвленными руками сдирая с головы шлем.

Недобитая тварь медленно, натужно поползла ко мне на обугленных обрубках лап. Мелькнули вытянутые серповидные когти, будто закрывая мои закатившиеся глаза.

Как же обидно, демоны ее разде…

Глава четырнадцатая

Темные покатые холмы были занавешены туманом, редкой серой пеленой с привкусом едкого дыма.

Мы стояли на низком пригорке, Смерть смотрела мне в лицо и говорила: «Думай».

Я отвечала: «Нет». Смерть говорила: «Думай»…

— Я подумала. Нет.

— Хочешь стать призраком?…

— Почему?

— Тебя ждут слишком многие.

— Меня никто не ждет.

— Лжешь. Много женщин, много мужчин.

Смерть повторяла: «Лжешь». Я говорила: «Все равно».

Мерцает фонарь, освещая идеально–ровный круг, чернеет на гладком лбу богини повязка. Светлеют холмы, покрываются травой. Уходит туман, сизой струйкой просачивается меж пальцев. Она уходит вслед за туманом, бросая на ходу:

— Мала еще сама решать. Живи! А там посмотрим…

О боги!

Посланница на коленях стоит у потухшего кострища и онемевшими от холода пальцами торопливо сгребает во вьючный мешок связки мехов и свертки с камнями.

Убийцу спугнула двухдюжинная стая скальных оборотней. Она видела его следы у западной тропы, ведущей к правому отрогу Хрустальной горы.

Окоченевшие пальцы медленно перебирают мешочки и свертки. В истоптанный снег падают кровавыми каплями самоцветы, мешаясь с настоящей кровью — скальники едва не оторвали убийце руку со скорострелом, которого хватило лишь на одного самца.

Посланница не знает этого, но кровь успокаивала. Она шепчет про себя и загибает пальцы.

Все здесь, даже верительные грамоты. Можно спускаться в долину, к замку.

Кроме… Свитка.

Стоя на коленях, она поворачивается к западной тропе и долго смотрит на едва присыпанный снегом четкий след с кровавой оторочкой.

Нет. Она не имеет права рисковать. Он все еще много сильнее ее.

Она доберется до замка и перескажет то, что происходит на родине, на словах. Попросит у магов помощи и провожатого. И тогда нагонит его.

Потому что всего пересказать невозможно.

В детстве, когда я набивала синяки и шишки, зарабатывала ссадины в драках с уличными парнями, мать хваталась за голову и призывала в свидетели всех богов Мира. Отец лишь хмыкал и щедро поливал мои боевые раны чем–то гадким и зверски жгучим из большой зеленой бутыли.

Сейчас, много лет спустя, казалось, что меня выкупали в этом «чем–то» целиком.

Я открыла глаза, увидела над собой густо–синее небо в прорехах низких туч и тихо порадовалась. Значит, вижу. И, все же — живу.

На лицо упала тень. В сознании возникла чужая мысль:

Вы очнулись.

Я скосила глаза в сторону. Качнулись на ветру белокурые волосы, сверкнули радостью кроткие глаза. Коэни.

Они…?

Вы убили всех.

Никто… не вернулся? И… не привел еще одну стаю?

«Никто»? Коэни вопросительно приподнял брови и слегка качнул головой. Внутри не было никого. И — не знаю. Возможно, нас просто не догнали.

Не догнали?… Где мы?

Видите ли, фарра…Мы решили попытаться все же взлететь. Мне удалось перевернуть модуль, а фарру Точе — привести двигатели в рабочее состояние…Ненадолго. Мы смогли взлететь и пролететь некоторое расстояние, но, боюсь, не слишком большое. Мы у Зеркала Слез.

Красное озеро, да. Я прикрыла глаза, вспоминая карту. Ночью… Мы пролетали его ночью, в первые сутки, я была у консоли. Не так уж мало. У самой границы Второй Полярной — внешнего круга зоны вечных снегов. Еще каких–то несколько часов на дайре, и мы бы попали в зону действия передатчиков.

Без дайра несколько часов могут растянуться на неделю или две. Радовало одно — мы отгорожены от Ледяной Корки широким незамерзающим проливом, и навряд ли те твари рискнут так удаляться от гнезда. Но, боги мои, как же Тайл рисковал… Двигатели ведь могли отказать и в воздухе.

Я приподняла голову и прислушалась. Посмотрела на терпеливо ждущего юношу.

Я оглохла, так ведь?

Фарра, вы…

И вообще, дайте мне зеркало.

Фарра…

Если нет, возьми у Зимы. У него есть точно.

Как скажете, фарра.

Коэни коротко поклонился и отошел. А я наконец осмотрелась. Серые холмы, покрытые короткой, чахлой травой, припорошенной ранним снегом — лето у Зеркала Слез коротко, и кончается, едва начавшись. Берег, седой от инея и выступившей соли, кроваво–алое зеркало под тоненькой корочкой льда.

Я опустила голову и посмотрела вниз. На мне лежало как минимум три пледа, доходя почти до подбородка. «Чешуи» уже не было, за это я могла поручиться головой, а вот что было — сказать затрудняюсь. Одно точно — мне вкололи лошадиную дозу «смертных» обезболивающих из армейской аптечки. Только от них пропадает осязание, а тело немеет, будто чужое — их вкалывают умирающим от тяжелых ранений на поле боя.

Что лучше всего говорит о наших делах на данный момент.

Вернулся Коэни, пряча глаза, протянул небольшой квадратик в пластиковой оправе. Я всмотрелась в свое отражение. Повернулась правым боком, левым. И сказала вслух вдруг появившемуся рядом Ремо:

— Вот теперь никакой Латбер на меня уже не позарится.

Едва спекшиеся края разорванной щеки располосовали лицо багровыми потеками. Правое веко опустилось и как–то странно обвисло. А остальное… О, остальное было выше всяческих похвал — его фактически не было. Лицо было будто покрыто маской — цвета сырого мяса и грязно–желтого гноя. Язвы, пузыри, ожоги и слезшая кожа — все было покрыто тонкой, будто лакированной корочкой, отливающей зеленью.

Можно было не смотреть, как выглядит остальное — отсутствующий хвост даю на отсечение, что так же.

— Я ведь смогу двигаться, ходить? Или мне в придачу к этому что–нибудь отгрызли, пока я валялась в отключке?

Ответил Ремо, хотя ответ я не услышала, а прочитала по губам:

— Нет. Все в порядке.

Я кивнула Коэни, чтобы убрал зеркало. Посмотрела на их лица и устало сказала, опуская голову на лежанку:

— Идиоты вы. Ходить я смогу, глаза не пострадали, слух восстановят в любой городской больнице. Я здорова, еще и вас переживу, если пережила болевой шок и отравление. Это всего лишь красота, которой и не было.

Мужчина и мальчик переглянулись.

Не обязательно ждать до больницы. Фарр Точе сказал, что на одно ухо слух восстановить сможет прямо здесь. Правда, только наполовину.

Тем более. Не стройте похоронных лиц, я не буду стреляться.

Коэни помолчал, а потом сказал вслух:

— Вы достойны восхищения. Больше, чем кто–либо другой.