Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - Кууне Янис. Страница 50

– Что ты молчишь, как ошметок грязи на свиной жопе? – рявкнул на него Костолом: – Говори немедленно, ягонская падаль.

Ноздри Рыжего Люта начали дрожать. Волькша хорошо знал, что за этим последует: еще немного и Ольгерд вспыхнет, как сухая стружка.

– Конечно, болотные твои кишки, – измывался тем временем норманн: – Ты даже говорить не умеешь! Или от страха уже в портки наложил? Ну, как? Ну, как, я вас спрашиваю, можно учить весь этот сброд кригсконст, [199] когда они даже рта не раскрывают?!

– Вот ты, безмозглый червяк, сын коровы и лягушки, – вновь насел он на Ольгерда: – можешь ли ты выйти против меня один на один?

Этот вопрос ответа не предполагал. И потому голос Олькши прозвучал особенно неожиданно:

– Да хоть сейчас.

Наряднический двор застыл в оцепенении. Даже княжьи люди в изумлении притихли. Выйти против Костолома – было все равно, что драться с медведем за малину.

– Что ты сказал? – взревел Ронунг: – Как ты посмел вообще открыть свой рот, пригодный только для пережевывания коровьего говна!? Да ты знаешь, кто я такой?

В этот миг что-то похожее на жалость шевельнулось в душе Костолома. Этот рыжий, самонадеянный дикарь чем-то напомнил ему его самого в молодости. Ронунгу даже захотелось дать парню случай спасти свою жизнь и здоровье.

– Ты знаешь, кто я такой? – еще суровее спросил он Ольгерда, буравя наглеца глазами: – Кто-нибудь скажет ему, кто я такой?

Костолом загадал, что тот, кто подаст голос и будет его жертвой. А этот рыжий пусть живет.

– Ты – болтливая и гнилая бочка с дрянной брагой, – громко ответил Олькша, делая шаг вперед: – Ты – дырявое ведро, в которое даже мочиться нельзя, потому как все вытечет наземь. От тебя не больше пользы, чем от огородного пугала с языком.

Князь и дружинники прыснули со смеху. Нарядники же, напротив, втянули головы в плечи: после таких речей достаться могло не только строптивцу, но и всем, кто подвернется под руку.

– Да я тебя заставлю жрать говно, выдавливая его тебе в рот из твоей же задницы! – взбесился Ронунг, хватая Олькшу за грудки.

В следующее мгновение он оказался позади обидчика и локтем сдавил парню шею. Ольгерд побагровел, но сумел пропихнуть руки под захват. Какое-то время они боролись, и вскоре железные клещи, сдавливавшие горло Олькши, стали разжиматься. Улучив мгновение, Хорсович выскочил из-под душившей руки и с силой ткнул Костолома в бок. Тот отлетел, но на ногах устоял. Пока норманн готовился к новому нападению, Ольгерд успел немного перевести дух.

Противники обменялись ударами чудовищной силы, однако оба остались стоять. У Олькши из носа текла кровь. Ронунг облизывал разбитые губы.

Точно два зубра, они стояли друг против друга и шумно выпускали пар из ноздрей. Но время играло за норманна. В отличие от Ольгерда, ему было, что вспоминать из боевого искусства. А так как силы у соперников были равны, как два птичьих крыла, то победа неминуемо должно была достаться тому, кто сумеет добавить к силе хотя бы немного мастерства.

Так и случилось. И очень скоро Ронунг вспомнил и подсечки, и удары локтем в развороте, и еще многое из того, чему он должен был все эти годы учить княжеских нарядников. Только недюжинная выносливость еще держала Ольгерда на ногах. Он уже не пытался нападать. Он только защищался. Но с каждым мгновением эта защита становилась все слабее и слабее. Очень скоро Костолом сломает ее и тогда полностью оправдает свое прозвище.

От ужаса и беспомощности Волькша сжимал и разжимал кулаки. Его не оставляло ощущение, что в рукавицы набилась земля. Земля?! Точно! Та самая пригоршня Ладонинской супеси, которая была у него кулаке в Ярилов день! Неужели он с тех пор ни разу не надевал руковиц? Выходило, что так. Нет! Слава Стрече, что это было так!

Волькша скинул рукавицы и аккуратно высыпал землю себе на ладонь. Ее было не много. Но достаточно, чтобы придать кулаку силу. В следующее мгновение сын Годины-толмача сделал шаг из ряда нарядников.

К этому времени бой уже превратился в избиение. Когда Ронунг поднял Ольгерда над головой, тот уже почти не сопротивлялся. Костолом бросил его что было силы на землю, подставляя на его лету согнутое колено. Если бы парень падал спиной вниз, его хребет переломился бы от такого удара. Но, он летел вниз животом. Олькша упал и затих. Норманн наклонился над ним, чтобы вновь поднять в воздух и переломать-таки его спину, но тут чья-то нога пнула дядьку пониже спины. От удара он потерял равновесие и упал на карачки, как раз над Ольгердом.

Со стороны княжеской дружины опять раздался смех.

Ронунг перекувырнулся и вскочил на ноги. Несколько мгновений он тупо моргал глазами, силясь поверить в то, что видит. На него двигался воробей! Ну, не воробей, конечно, но щуплый сероглазый парнишка, прибить которого одним ударом Костолом мог бы, даже будучи мертвецки пьяным.

– Да я тебя…! – разошелся Ронунг.

– Знаю. Про говно. Хотелось бы посмотреть, – беззлобно ответил воробей, описывая круг вокруг дядьки.

От его спокойствия, от воспоминания о полученном пинке гнев едва не выдавил глаза Костолома из черепа. Норманн был на полторы головы выше обидчика, на двадцать лет старше и в три раза тяжелее. Да он раздавит парня как пиявку, как клопа, как болотный гнус. Одной рукой. Одним пальцем. Раз и нет.

Когда Ронунг бросился на Волькшу, он думал только о том, как бы пострашнее искалечить мелкого выскочку. Однако за полшага до своей хрупкой цели он со всего разгона точно наткнулся животом на торец оглобли. Так ему показалось. На самом деле это Волкан нанес ему удар в пузо и отскочил. От внезапной боли Костолом согнулся в три погибели. И тут произошло нечто еще более странное: какая-то невероятная сила вонзилась ему в челюсть снизу и стремительно потащила вверх. Норманн оторвался от земли, перекувырнулся в воздухе и бесчувственным телом упал прямо на завитушки конского навоза.

– Ну, как тебе говно? – спросил у него Волькша, отряхивая с ладони супесь: – Извини, что не твое.

Воры

Ольгерд оправился после драки дня за три. Сказались многолетние «уроки» Хорса. Даже нос его оказался не сломанным. Сразу после потасовки с Ронунгом у него нестерпимо болели потроха, и по нужде он ходил кровью, – удар коленом достиг цели. Но дворовый знахарь отпоил верзилу какими-то взварами, и кровотечение остановилось. А через седмицу боль начала утихать.

Когда Ольгерд вошел в столовую палату, все нарядники, даже те, кто уже успел отрастить на этой службе изрядную бороду, притихли, точно перед ними явился сам Костолом. В другое время Рыжий Лют не преминул бы воспользоваться всеобщим страхом и утвердил бы свое негласное главенство над нарядническим двором. Однако в тот миг его мучило два вопроса: как встать, сесть или лечь, чтобы унять резь в пузе, и где Волькша?

О потрясающем ударе своего приятеля, соседа и сродника он узнал на следующий день после норманнского «урока боевого искусства». Если бы он мог, то вместе с дружинниками, пришедшими его навестить, хохотал бы над словами, которыми Волкан окончательно размазал Ронунга по конскому навозу. Но он лишь растягивал свои, покрытые коростой губищи в улыбке. Не нашлось у него сил искренне порадоваться и той вести, что принес ему Мстислав с сотоварищами: отныне он был причислен к дружинникам личной княжеской сотни.

– Как очухаешься, забирай свои пожитки с наряднического двора и приходи в княжьи терема, – сказал ему на прощанье знатный сотник.

«Ради такого нечаянного повышения стоило и глаза лишиться», – думал Ольгерд, корчась от разрывавшей его утробной немочи. Но мысль о почете, выпавшем на его Долю, усмирила боль почище заклинаний иного волхва.

Вот только куда запропастился Волькша? Он не надолго забегал вечером того злосчастного дня. Наскоро осведомился, как себя чувствует Рыжий Лют и не надо ли чем помочь. Но поскольку в то время резь у Олькши в кишках была едва переносима, разговор не сложился. Волкан ушел и с тех пор больше не появлялся. Это могло означать все, что угодно от большой княжьей милости и до немилосердного государева гнева, вплоть до заключения Годиновича в правила.