Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ) - Некрас Виктор. Страница 21
— Ты! — задохнулся гридень. — Изменник князю своему!
— Кому?! — с лёгким презрением переспросил старый Басюра, приподнимая седую бровь. — Я Господину Великому Новгороду служу, а не тому, кого из Киева пришлют. И не тебе, пёс княжий, на меня гавкать! Убери своих с моста!
— А ты попробуй убери их сам, — неприятно усмехнулся Кориат в предчувствии крови. То, что без неё не обойдётся, он понял сразу же, как увидел Басюру. Не простит ему Басюра кровь своего сына…
За спиной войта раздались возмущённые крики — кривичи готовы были уже ринуть на слом, уставя копья. Кориат чуть побледнел — то ли сдержат его кмети натиск всей кривской силы, то ли нет… хотя в узости-то моста…
Но додумать помешали.
В глубине Славенского конца встал восторженный вопль. Он медленно катился по городу, приближаясь к мосту, и войт холодно усмехнулся, как человек, вдруг осознавший в себе дополнительную силу, а Кориат побледнело ещё больше. Оба прекрасно поняли, ЧТО означал этот крик.
На мост с кривской стороны въехал всадник. Вороной конь — ни единого белого волоска — алое корзно и величавая осанка, серебряные пластинчатые доспехи.
Князь Всеслав!
Полоцкий оборотень приближался, раздвигая кривских кметей конём, словно корабль — воду. Всеслав подъехал вплоть к войту и гридню. Басюра тут же отступил назад, чуть склонив голову перед прямым потомком Велеса.
Кориат встретился с князем взглядами. Пронзительный взгляд тёмно-зелёных глаз из-под густых бровей. Тёмно-русые волосы — длинные, вопреки войскому обычаю (Велесов потомок и не мог бы иначе). Короткая мягкая бородка не может скрыть по-волевому выпяченную каменно-твёрдую челюсть.
Гридень не выдержал первым. Отвёл глаза. Потупил взгляд.
— Слава! — грянули голоса кривских воев.
И тут же подхватили голоса сзади:
— Слава!
Кориат затравленно оборотился — из-за домов и заплотов, из дворов и переулков выходили оружные посадские.
Словене.
Кориат на миг от неожиданности даже дыхание потерял. Потом понял. Понял, отчего по городу всю зиму и весну то тут, то там видели вездесущих и неуловимых ведунов.
Крещёные, но не забывшие своих древних богов новогородцы шли встречать своего князя.
Гридень сглотнул, отчаянно глядя в холодные зелёные глаза полоцкого князя, и рванул из ножен меч.
А опричь князя рыжий гридень уже нацеливался впереймы Кориату, тоже бросая руку к рукояти меча.
Но их обоих опередил старый Басюра. Нагой клинок в его руке метнулся стремительной змеёй, и в горле Кориата возникла острая режущая боль, а ноги вдруг ослабели и уже не могли держать тело в седле.
Всеслав даже не шелохнулся, только мановением руки остановил рванувшегося к уже упавшему ливу рыжего Несмеяна.
— Покинь… тут уже ни добавить, ни прибавить…
На Софии заполошно бил колокол. Епископ стоял на паперти, разглядывая растекающуюся по городу кривскую рать. Шли мимо собора полочане и менчане, шли витебчане и плесковичи. Сильную рать собрал нынче полоцкий оборотень, сильную…
И хоть бы один, мимо собора проходя, шапку снял альбо перекрестился! Епископ бессильно сжимал кулаки, в злобе кусал губы. Верно, верно доносили из Полоцка слухачи про язычество Всеславле, истинную правду говорил и полоцкий епископ Мина… вспомнив про полоцкого епископа, Стефан улыбнулся уголками рта — верно сделал, что отправил его в Киев — пусть митрополит да великий князь послушают про полоцкое нечестие.
Города удержать не удалось. Когда хмурые, прячущие глаза кмети принесли на епископский двор окровавленное тело Кориата, Стефан понял, что это — конец. И тут же пошёл к Святой Софии, благо идти было недалеко — жизнь окончить хотелось около святыни.
Сзади — шорох. Тонкий слух ромея заслышал его даже сквозь гулкий набат колоколов. Стефан оборотился и столкнулся с тоскливым и кротким, словно обрезанным взглядом настоятеля собора.
— Чего тебе?..
— Что же делается-то, кир Стефане?.. — со сдавленным страхом спросил настоятель, крестясь. — Ведь это же — язычников нахождение!
— Оно, сыне, оно, — вздохнул епископ и тоже перекрестился, размашисто овевая лицо широкими рукавами саккоса. Подумал и сказал. — Ты б убрал звонаря-то со звонницы… неровён час — стрелой снимут.
Настоятель чуть приоткрыл рот от удивления, но ни сказать, ни сделать ничего не успел — у паперти остановились несколько богато одетых всадников, с любопытством разглядывающих собор. А епископ с не меньшим любопытство разглядывал их.
Передний, от которого так и тянет величием, княжьей статью и чем-то неописуемым и непонятным, присущим только владыкам, невидимым, но враз заметным (на Востоке это называют — фарр), зеленоглазый, в серебряной броне и алом корзне — это, несомненно, сам полоцкий оборотень, князь Всеслав Брячиславич.
А как интересно, его христианское имя? — вовсе уж не к месту подумалось епископу. У всех русских князей есть христианское имя из святцев, а опричь него — княжье имя, предписанное обычаями рода, имя, под которым князя обычно и знают все его подданные, имя, которое и ходит у всех на слуху. Ничего страшного, со временем этот обычай отомрёт, — говорил себе Стефан, — а сам отмирать не захочет — поможем. Но ему и в страшном сне не могло бы привидеться, что полоцкий князь, владыка восьмой части Руси, господин пятого по значению русского города, правнук святого Владимира Крестителя, прозванного в крещении Василием, может быть не только отвергшим крещение язычником, но и не крещённым вовсе.
Рядом с Всеславом — мальчишка лет тринадцати, сильно похожий на князя лицом, тоже в алом корзне и на таком же вороном коне — это, конечно, старший сын оборотня, княжич Брячислав. И опять же, не христианское имя, не из святцев! Его крестильного имени Стефан не знал тоже.
Ещё один варварский обычай в княжьем роду, вроде как от почтения к предкам — называть старшего сына именем деда по отцу… а потом второго — именем деда по матери, а третьего — именем отца…
Ничего, отомрёт и это…
Остальные всадники были епископу безразличны — должно быть, полоцкая родовая да войская господа какая-нибудь.
Всеслав покосился на звонницу, чуть шевельнул плечом — и тут же двое гридней, русый и рыжий, чем-то неуловимо друг на друга похожие, хоть и разные и лицом, и глазами — готовно выступили из кучки конных. Князь только указал им на звонницу глазами, не промолвив ни слова, но рыжий гридень тут же потянул из налучья лук.
Епископ задохнулся от возмущения, рванул душивший его ворот. Дорогая резная пуговица рыбьего зуба отлетела куда-то в сторону, сухо застучала по ступеням паперти.
Как?!!
Этот… этот язычник! нечестивец! посмеет осквернить Святую София кровью невинного человека, божьего служителя?! В его, епископа, присутствии?!
Гридень, меж тем, глянул на господина вопрошающе и, уловив едва заметное воспрещающее покачивание головы, потянул из тула срезень — стрелу с широколёзым наконечником, способную при попадании в шею и без головы оставить.
— Княже… — шагнул епископ, но опоздал.
Стрела глухо свистнула, и звон стал стихать — колокола Святой Софии были тяжелы и чтобы смолкнуть, им нужно было время — даже утеряв руку звонаря, они продолжали раскачиваться.
Все невольно вскинули головы, ожидая увидеть висящее на баляснике окровавленное тело звонаря, но увидели только его изумлённое лицо. Звонарь был жив — широкий срезень, способный с одного удара отворить из человека разом всю кровь, перерубил верёвку колоколов, и теперь звон стихал.
Епископ снова глянул на Всеслава, столкнулся с бездонным холодным взглядом полоцкого князя и ужаснулся неведомой силе, глядящей из этих зелёных глаз.
А Всеслав Брячиславич чуть покосился назад, на только что замеченного Стефаном старика в длинных одеждах, увешанного оберегами, с посохом в руке и в ритуальном шеломе из бычьего черепа с рогами.
Волхв!
Епископ вмиг отвердел. А князь, получив короткий согласный кивок волхва, спешился и уже подымался по ступеням на паперть. И следом за ним подымались гридни. И волхв!