Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ) - Некрас Виктор. Страница 29

— "Волчата"! — сказал наставник Хмель и тоже смолк.

— Десять дней тому наша полоцкая рать разбила новогородского князя Мстислава Изяславича на реке Черехе около Плескова, — в глазах Яся вновь сверкнуло торжество.

— А седмицу тому князь Всеслав Брячиславич взял Новгород, — закончил наставник Хмель.

Над двором взлетел торжествующий вопль полутора десятков мальчишечьих голосов — более чем у половины "волчат" отцы и старшие братья были в рати князя Всеслава.

— Опричь того, князь Всеслав Брячиславич и волхв Славимир ослепили христианский храм Софии и вырвали ему язык, — наставник Хмель откровенно сиял. Он долго ждал этого. Почти всю жизнь. — Сняли колокола и паника… паникадила и принесли в жертвенный дар храму Пятерых!

Новый вопль вышел не тише прежнего. С пронзительными криками взвились в воздух птицы на окрестных деревьях.

— Это большая победа князя Всеслава, — сказал наставник Хмель. — Это и наша с вами победа — думаю, никому не надо объяснять, почему.

— Но есть и иное, — наставник Ясь глянул на "волчат" хмуро, и крики смолкли. — Такого нам не простят. Ни Всеславу Брячиславичу, ни всей кривской земле, ни… ни людям родной веры вообще.

— Грядёт большая война, "волчата", — сказал наставник Хмель взаболь. — И вы должны быть к ней готовы. И потому мы должны ускорить обучение.

Теперь на дворе было тихо, как на жальнике.

Они пришли. Всего двое, хотя Невзор невольно ждал большего. Никогда ещё про Урюпу не говорили, будто он может привести против одного человека ватагу. Но где-то внутри у человека всё равно сидит маленькое, гаденькое ожидание подлости от других, даже самых благородных людей… и только он сам может выпустить его наружу и дать (альбо не дать!) ему перерасти в злобу.

Их было всего двое.

Урюпа.

И, конечно, Милюта.

Подошли.

Остановились, непонятно глядя на Невзора.

Сын Несмеяна шагнул навстречь, сжимая кулаки. А вот Серый даже головы не поднял. Странно.

— Погоди, — сказал негромко Урюпа, и Невзор остановился, озадаченно глядя на вожака "волчат". — Я хочу помириться, Невзоре…

Невзор удивлённо распахнул глаза — мириться в таких случаях средь мальчишек, а уж тем более среди "волчат" было просто не принято.

— Я прошу у тебя прощения, Невзор, сын Несмеяна, за свои слова, — торжественно сказал Урюпа. Оборотился, смахнул с нерасколотой берёзовой чурки мелкие щепочки и сел и присел. Милюта остался стоять.

— Я тоже прошу у тебя прощения, — сказал он, подчиняясь властному взгляду Урюпы. — Ты можешь ударить меня, сын гридня Несмеяна. Я не стану защищаться.

Невелика честь ударить того, кто не защищается.

— Зачем? — спросил Невзор тихо.

Урюпа понял, задумался на несколько мгновений, озадаченно почесал согнутым пальцем покрытый юношеским пушком подбородок:

— Ты мне нравишься, Невзоре. Ты сильный. Умный. Ты прирождённый воин.

Невзор молчал.

— Я хочу быть твоим другом, — закончил Урюпа.

— И я хочу быть твоим другом, — весело улыбнулся Милюта.

— То, что сегодня сказали Старые, — Урюпа несколько мгновений помолчал. — Грядёт большая война…

— Мой отец тоже так говорит, — сказал Невзор сумрачно. — Потому он меня так рано в войский дом и привёл…

— Грядёт большая война, — повторил Урюпа, согласно наклонив голову. — Я хочу, чтобы у меня за спиной было больше друзей…

Невзор помолчал несколько мгновений. Потом шагнул навстречь и решительно протянул руку.

Пять всадников остановились у опушки леса. Из леса тянуло смолой, от озера — сыростью и прохладой. Кони фыркали, косились в чащу, туда, где в сумраке, прячется неведомая опасность — шептала им многовековая память. Всадники тоже озирались: кто — с любопытством, кто — настороженно, а кто и со страхом. Про эти места ходили странные и страшные слухи не только в Ростове альбо Суздале — по всему Залесью: передавали с оглядкой рассказы про оборотней, про заблудные поляны, про леших и диких, заросших шерстью людей. И про человеческие требы, промеж того…

Наконец, передний, совсем молодой парень (и пятнадцати не дашь, со стороны-то глядя!) богато, но не роскошно одетый, решительно разомкнул губы:

— Всё. Дальше я один.

— Не нравится мне это, княже, — процедил коренастый гридень с серебряной гривной на шее, а дружина поддержала его нестройным гулом.

— Но-но! — одёрнул князь кметей, а к гридню подъехал вплоть. — Ну чего ты, Ставко Гордятич? Всё будет хорошо. Просто им нужно, чтоб я был один.

— Да для чего тебе вообще к ним ехать, Владимире Всеволодич?!

Князь отвёл глаза.

— Надо, наставниче…

— Ну хоть кого-нибудь одного возьми… — пестун стукнул по седельной раме рукоятью плети.

Князь на мгновение вскинул и снова опустил глаза. Ни единого кметя с собой брать было не для чего, разве только для того, чтоб пестуна послушать. Если случится чего, так один кметь не спасёт.

— Нет, Ставко, — решительно отверг. — Никому ехать со мной не надо.

Лес, всё ещё зелёный, невзирая на осень — конец ревуна-месяца, листопад на носу! — ответил согласным шумом листвы.

Князь решительно ступил в лодку и оттолкнулся от берега веслом, держа к каменистому острову в двух перестрелах от берега.

Владимир привыкал к Залесью.

Когда отец сообщил ему, что он поедет князем в Ростов, Владимир опешил. Сначала — радость! Не ждал такого, совсем не ждал. Большая честь, в тринадцать лет стол получить. А после пришло понимание — Ростов?! Этот же дальше, чем Тьмуторокань даже, где-то у лешего на рогах (если они у него есть)! И разочарование — сколько там русичей-то живёт, в той ростовской земле, сколько силы у него будет? Чудь да меря, мордва да весь!

А отец говорил, изредка умно взглядывая своими острыми синими глазами — в мать пошёл Всеволод князь, в княгиню Ингигерду.

— Большая то удача для нашего дома, Владимире. Мы сейчас у великого князя в чести будем… да и по силе уже будем равны Святославу… если не сильнее даже.

И верно ведь… Святослав ненамного сильнее отца ратным числом, а переяславские вои черниговским не уступят… если не превзойдут их. У Святослава один сын на столе, на тьмутороканском — Глеб, и у Всеволода Владимир на столе ростовском будет… Только вот Тьмуторокань к Чернигову ближе, чем Ростов к Переяславлю…

— Отче?! — воскликнул вдруг Владимир, поняв, о ЧЁМ он думает. — Мы что, с дядей Святославом ратиться будем?!

— Тс-с-с! — Всеволод Ярославич вскинул палец к губам. — Нет, Владимире, ратиться со Святославом мы, конечно, не будем… но они с великим князем оч-чень немирно живут! И потому нам надо быть не слабее их! Мало ли чего?

На мгновение у Мономаха возникло и выросло чувство неприязни к отцу, только на миг! Такое же, как тогда, когда к ним перебежал после смерти Ростислава Владимирича гридень Вышата. Он рассказал про задумки Всеслава и про то, что нынче ратное нахождение от полочан будет грозить Новгороду. Владимир тогда сказал, что надо сообщить дяде, но отец, несколько мгновений подумав, решительно отверг:

— Нет!

— Но почему?

— Потому, Владимире, — задумчиво сказал отец. — Всеслав не будет знать, что нам известно, да и нету у него иного пути. Пусть он Мстиславу Изяславичу рога посшибает… да и великого князя окоротит заодно. А там и от наших мечей никогда не денется…

И кто знает, что теперь прорастёт из того отцова поступка? Однако же ко благу переяславского дома Всеслав уже сыграл — не возьми он Новгорода, не был бы великий князь столь сговорчив. Умён Всеволод Ярославич!

Только что же, отец иного стола не мог у дяди Изяслава для него выпросить? Хоть Волынь бы, что ли, альбо Туров… а то Ростов… край земли, дебрь мерянская!

Пока до Залесья добирались, Мономах и совсем приуныл — ехать пришлось через непролазную дебрь, без малого четыреста вёрст через вятицкую крепь лесную — несколько раз бывало, что и плутали, а то и под стрелами доводилось стоять. Там, в вятицкой земле не все и про киевских великих князей слыхали, не то, чтобы там дань Киеву платить, альбо креститься…