Ювелир. Тень Серафима (СИ) - Корнева Наталья. Страница 131

И, достигнув сегодня своего апогея, с каждым последующим днем белая луна будет понемногу убывать, таять, чернеть, - до тех пор, пока в небе не останется только её смутно угадывающийся силуэт - круглый слепой глаз, бессильный разглядеть хоть что-то, творящееся на порочной земле. Таков закон. Этот процесс необратим, неостановим и оттого особенно страшен. И с каждым новым восходом луны, по капле утрачивающей силы, Карл будет терять своё нечеловеческое зрение, - с помощью которого мог видеть даже то, что скрыто, - его резкость, четкость, остроту… до тех самых пор, пока над головой его не поднимется темная, слепая луна…

В этот магический миг волк ослепнет вместе с нею.

***

Проснувшись, Себастьян не обнаружил своего спасителя рядом. Место за гончарным кругом пустовало, и вся округлая комнатка выглядела какой-то сиротливой без хозяина.

Ювелир медленно поднялся на ноги, придирчиво оценивая своё состояние. Кажется, всё было в порядке: он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Самое интересное, не хотелось ни есть, ни пить. Хоть убей, Себастьян не помнил, когда в последний раз принимал пищу, но сей факт не вызвал в нем ни малейшего беспокойства.

Вместо этого отчаянно хотелось свежего воздуха. В Маяке пахло землей и сырым мхом. Ювелир принял решение выйти наружу и осмотреться, а заодно размять застывшие от бездействия мышцы. Может, и гончар где-то поблизости отыщется.

Выйдя из Маяка, сильф остолбенел. Первое, что бросилось ему в глаза - луна. Стояла тьма, и яркое ночное светило совершало свое небесное путешествие среди звезд, которые были особенно хорошо видны за пределами городов. Но главным было вовсе не это.

Мрачную ночную реальность Виросы освещал обращенный к земле полный, идеально круглый лик луны. Луна была тяжелой и спелой, как в дни осеннего урожая. Луна созрела для жатвы. Больше того - луна ждала жатвы.

Когда Серафим последний раз видел её, в ночь накануне убийства святого отца и бегства из Ледума, левый бок светила был немного скошен, и едва начинались десятые лунные сутки. Сейчас же совершенно очевидно наступили пятнадцатые. Это означало, что между этими двумя событиями, по ощущениям между вчера и сегодня, куда-то делось пять дней. Пять дней! Возможно ли, что он проспал в Маяке всё это время?!

Кстати о Маяках…

Себастьян обратил взгляд назад, с внезапно ожившим интересом рассматривая свое убежище. Впервые он находился в такой непосредственной близости от загадочного сооружения. Прежде всего, удивили размеры Маяка: сильф сравнительно долго спускался вниз по металлической винтовой лестнице, а потому был уверен, что сигнальная башня довольно высока. Однако это оказалось не так: маяк едва достигал нижней трети исполинских деревьев Виросы, и выглядел даже каким-то игрушечным. И почему так пугают людей, да и не только их, эти безобидные конструкции? Ювелир вот не ощущал ничего дурного. Возможно, это просто следы исчезнувших когда-то неведомых цивилизаций, не несущие в себе никакой опасности. Последние уцелевшие следы, которые еще не стерло время.

Характер поверхности Маяка немедленно привлек внимание сильфа. Прикоснувшись рукой к неведомому темному минералу, он ощутил его спокойную прохладу, перетекавшую через ладонь внутрь тела. Какая своеобразная фактура! А цвет - черный, будто проросший изнутри волокнами гипсово-белой плесени. Ювелир не узнавал этот строительный камень, обладавший не только магнетической красотой, но и столь невероятной прочностью, что столетия не коснулись его. Возможно, какая-то редкая горная порода, залегающая так глубоко, что добраться до неё не представляется возможным. Или уже исчерпанная. В любом случае, неудивительно, что Маяки манили к себе целые орды исследователей: камень обладал скрытой активностью. Она казалась незначительной, но чуткое восприятие ювелира позволяло ему различить мягкие вибрации, ощутить кожей излучение, слабое, но пронизывающее насквозь.

Кругом установилась тишина. Ветер, перебиравший где-то в вышине переплетенные ветви деревьев, словно струны, вдруг замолк. Себастьян подспудно почувствовал перемены и хотел было насторожиться, но не успел.

В следующий миг Маяк зажег свет.

Это событие совершенно неожиданно переполнило сильфа жгучим восторгом, заставило забыть обо всем на свете. Это было неописуемое состояние, похожее на религиозный экстаз. Запрокинув голову, ювелир смотрел и смотрел на мистическое свечение, заполнившее притихший лес. Первое время свет от Маяка был каким-то надломленным, прерывистым, от частого мерцания у Себастьяна даже разболелась голова, но эта пульсирующая в такт вспышкам, волнами накатывающая боль была почти приятна. В глазах рябило, сияние всё усиливалось, нарастало, выходя на новый уровень, и наконец слилось в непрерывный ореол, окутавший изголовье башни. Ореол этот был зелен, как водная мята, а распространившийся повсюду прохладный свет имел прозрачно-серый с желтизной оттенок хризолита.

Себастьян с изумлением заозирался вокруг. Не только мягкий мятный свет, но и аромат заполонил лес, делая ночь пронзительно-свежей. Ощущение опьянения пропало, однако глаза бесстыже продолжали обманывать его. Пейзажи Виросы постепенно таяли, растворялись в мятном тумане. Реальность исчезла. Туман медленно обретал форму, облекался в призрачную плоть иного. Смутно знакомую плоть.

Вода. Никогда прежде ювелир не видел столько воды. Словно святые Изначальные Воды, из которых Создатель сотворил жизнь и всё сущее, хлынули ниоткуда и вольно разливались вокруг. Святые Изначальные Воды, которые сам Создатель впоследствии увел из своего мира, разгневавшись на его бесчисленные пороки.

Что за чертовщина тут происходит? Мысли скакали бешеным галопом, пока вдруг не остановились - резко, будто наткнувшись на непреодолимый барьер. Полночь открылась, как старая рана.

Из туманного прибоя появилась женщина.

Из рук её, напоминающих тонкие хрупкие ветви, росли неземные цветы. Глаза, похожие на ручьи, зеленые в сумраке древнего леса, отдавали обманчиво мягкой прохладой - успокаивающей разгоряченную плоть, и незаметно, исподволь принуждающей застывать сердце. Ничто в ней не напоминало о человеке, всё было невозможным, невообразимым, но, тем не менее, Себастьян немедленно узнал её.

- Моник? - почти обреченно выдохнул он.

- Я принимаю тот образ, который ты в состоянии вместить и воспринять, не повредившись в рассудке, - фантом говорил размеренно и монотонно, однако голос этот был слишком дорог ювелиру, до судорог дорог, чтобы оставить равнодушным. Вновь всколыхнул он, казалось, окончательно похороненные воспоминания. - Я принимала также образ женщины по имени Моник.

- Зачем ты здесь? - Себастьяну было тревожно от этого разговора. Вид некогда близкого, любимого человека причинял сильную боль. По-прежнему, он слишком задевал за живое.

- Никто не приходит к маяку случайно. Свет его влечет тех, чьи души заплутали в пути. Здесь существует несуществующее. Здесь происходит то, что не произошло и не произойдет никогда. Не стоит относиться к этому слишком серьезно. Но и совсем упускать из виду не стоит.

- И всё-таки - зачем? - продолжал настаивать сильф.

- Неужели ты не знаешь ответов, Себастьян? - в свою очередь вопросил фантом. - Неужели ты не звал меня, не ожидал этой встречи? Неужели тебе нечего сказать мне?

Неожиданно сильф осознал, что, несмотря на абсолютную эмоциональную невыразительность этого голоса, он имел не только отчетливый цвет, но и форму, и даже фактуру. Удлиненные фигуры, чуть угловатые, но грациозные, поплыли перед глазами, и светло-синий цвет их был холодным и свежим.

Некоторое время Себастьян молчал, заполненный этими образами, ошеломленный этими внезапно открывшимися новыми органами чувств.

- Моник… я потерял тебя так внезапно, так рано… - за прошедшие годы ювелир размышлял и сожалел столь о многом, что сейчас, имея возможность излить душу, с огромным трудом подбирал слова. - Возможно, я мог бы спасти тебя тогда, но - увы - я предпочел бежать. Прости. Чувство вины без жалости изводило меня все эти годы. И действительно, я был виновен пред тобой. Я отдал бы всё, чтобы было иначе, чтобы выменять тебя на любые блага, на саму свою жизнь, но… со смертью и временем сложно спорить. Это сросшиеся спинами близнецы, смотрящие в разные стороны, но… всё же они одно. Я выпил нашу чашу страданий в одиночестве, и я верю, что тебе ничего не досталось… что ты не узнала боли. Ведь так?