Конан и Гнев Сета - Делез Морис. Страница 16

Конн бежал за ним, стараясь не отставать и не глядеть на то, что привлекало внимание отца. Король же останавливался, приподнимал прикрывавшие раны тряпицы и, что-то выяснив, быстро шел дальше. Ему не потребовалось обойти всех, чтобы уяснить для себя то, что он хотел знать: раны были четырех типов.

Аккуратный удар клинком по шее, перерубавший шейную жилку, стрела; поражавшая почему-то непременно в голову,— так погибли многие.

Конан задумался и рассеянно посмотрел на повешенную, отметив про себя, что было еще что-то странное в ее облике.

У некоторых людей головы оказались размозжены примерно так, как это описывал Мэгил… И это было неприятней всего: похоже, жрец не зря остался с ним. Он чувствовал, каким образом станут разворачиваться события.

Однако большинство людей было убито иначе. Людей жрали живьем, загрызая насмерть. На их трупы действительно было страшно смотреть — откушенные конечности, выеденные внутренности, разгрызенные черепа…

После первого же трупа Конн отвернулся и порадовался тому, что так и не успел поужинать. Дальше он лишь следовал за отцом, но старался не смотреть вниз. Конан же видел такое и прежде, правда, в меньших количествах, а потому думал о другом. Если первые три вида ран были оставлены людьми, то загрызало жителей Лирона явно нечеловеческое существо.

Раздумывая об этом, король шагал вперед, в то время как Конн шел рядом и если давно уже старался не смотреть по сторонам, то теперь пытался и не дышать. Густой, удушливый запах паленой человеческой плоти, с самого начала висевший в воздухе, на подходе к храму стал просто нестерпимым. Принц посмотрел на отца, но король словно и не ощущал вони. Он смотрел на повешенную и ловил упорно не авшуюся мысль, пока не понял, что ему казалось странным: труп женщины выглядел невесомым и раскачивался от несильного ветерка, словно внутри и в самом деле ничего не было.

— Кто это?— спросил киммериец, ни к кому не обращаясь, но ему тотчас ответили.

— Та девушка, что поднесла тебе рог с вином,— услышал Конан и невольно вздрогнул, хотя, наверное, и ожидал этого.

Девушка была и оставалась для него никем. Он даже имени ее не знал и все-таки… Зачем все это? И почему выделили именно ее, красавицу, встречавшую короля?

— С нее сняли кожу,— угрюмо заговорил сотник,— набили травой и это чучело повесили. Она была единственной, кто остался в живых, когда мы пришли сюда.— Он помялся.— Нам пришлось избавить ее от страданий.

Конан поднял глаза и посмотрел на лицо повешенной. Оно было грубо залатано, густо закрашено белилами, поверх которых широкими небрежными мазками были набросаны карикатурные черты… Король вгляделся в них.

— Кром!— взревел он, словно смертельно раненный киммерийский медведь, и окружавшие его люди в испуге отпрянули.— Коня мне!— Король яростно заозирался, но кто-то уже вел под уздцы вороного.— Живо!

Одним движением вскочил он в седло, обернувшись только затем, чтобы крикнуть: «Присмотрите за Конном!»— и ударил жеребца ладонью по крупу. Тот слегка покосился на седока («Чего это ты, братец? Будто я сам не знаю, что нужно делать?») и взял с места в карьер. Конан даже не оглянулся, чтобы посмотреть, поскакал ли кто следом. Ему было все равно. Перед глазами словно застыла картина: покачивающееся на ветру чучело бедной девушки, на забелёленном лице которой вульгарно намалеваны черты Зенобии.

Предупреждение это было настолько недвусмысленным, что сердце Конана бешено заколотилось в груди, к любую минуту готовое выскочить наружу.

Вороной несся, как черный демон ночи, но киммерийцу казалось, что они топчутся на месте, и даже бешеный ветер, бивший в грудь, не в силах оказался охладить его пылающее лицо.

Киммериец возблагодарил Крома за то, что тихое место, избранное ими для отдыха, находилось не слишком далеко от Лирона. Его не покидала дикая мысль, что население городка было уничтожено только для того, чтобы заманить туда Конана, разлучить его с Зенобией и оставить ее без его защиты, и от этой мысли ему становилось страшно… Страшно, потому что заставляло его думать о том, что сейчас происходит там, в то время как сам он здесь. Все это могло означать только одно: кто-то из прежних врагов всерьез принялся за него, но прежде чем разобраться с самим Конаном, решил причинить ему боль, сильнее которой измыслить невозможно,— расправиться с его женой и сыном.

Могучее животное несло его вперед, не сбавляя, а временами даже наращивая темп бега, как будто не знало, что такое усталость.

Наконец, где-то впереди засверкали огни, неожиданно яркие, предвещавшие беду, и Конану показалось даже, что он видит дым далекого пожарища, уходящего в высокое ночное небо. Ему вспомнилось, что в Лироне храм подожгли последним и на вскинувшееся к небу огненное зарево поспешили люди. Правда, затерявшейся в конце долины деревушке, где под охраной полусотни Черных Драконов осталась Зенобия, помощи ждать было неоткуда. Но гораздо хуже было другое: раз выпустили на волю огонь, значит, в живых там не осталось никого!

Конан сжал зубы, но бить коня не стал, побоявшись, что тот просто не сможет бежать еще быстрее. Огни и так приближались, замелькали совсем рядом, из простого светового пятна, горевшего в отдаленье, превратившись в пламя пожарища, страшное, разноцветное — от ярко-желтого до красного, почти бордового.

Конан решил сократить путь и погнал коня лесом. Мягкий мох заглушил стук копыт. В просвете между деревьями киммериец увидел страшную картину и через мгновение вихрем ворвался в круг света. Два последних гвардейца из Черных Драконов с залитыми кровью лицами, до неузнаваемости искаженными яростью, из последних сил защищали королеву от человека в странном, но роскошном, расшитом драконами халате, необыкновенно ловко орудовавшего двумя слегка изогнутыми кхитайскими мечами. В отличие от телохранителей Зенобии кхитаец явно забавлялся, оттягивая конец схватки.

В двух десятках шагов от них, на площадке, усеянной изувеченными трупами Черных Драконов и егерей Троцеро стояли двое: прекрасная белокурая амазонка с роскошными формами, разгоряченная только что завершившейся битвой, с ног до головы залитая кровью поверженных противников, и огромный, как сначала показалось Конану, бык, почему-то стоявший на задних копытах. Бык, однако, был без рогов, а непропорционально маленькая голова его, сидевшая на вершине огромного, тянувшегося вдоль всей спины горба, который плавно переходил в шею, оказалась выбритой наголо, как это принято у людей в Туране или Гиркании. К тому же человекобык опирался огромной ручищей на рукоять гигантского тяжелого боевого молота, стоявшего возле правой ноги. И еще своим чутьем варвара Конан почувствовал незримое присутствие четвертого, не желавшего показываться в круге света, и, судя по тому, что король видел в Лироне, это должен был быть лучник.

Человекобык был угрюм, и глаза его светились злобой. На губах амазонки играла презрительная улыбка: воительница явно наслаждалась кровавым зрелищем.

Всю эту картину Конан охватил одним взглядом. В следующий миг он уже ворвался в круг света. Первой увидела его стоявшая ближе всех амазонка, и реакция ее оказалась мгновенной. Отработанным движением, даже не потрудившись размахнуться, как следует, она вскинула руку и, тихо просвистев в воздухе, ее хлыст метнулся к горлу короля. Киммериец, однако, не стал дожидаться его обжигающего прикосновения, и, пригнувшись, закатил полуголой красавице звонкую оплеуху, от которой та не устояла на ногах и повалилась в пыль.

Молотобоец заметил нового противника мгновением позже, но, когда Конан выпрямился в седле, тяжелый молот уже устремился в полет. Однако и меч, словно, возникнув из воздуха, столь же быстро оказался в руке киммерийца. Обладателю молота нужно бы направить удар в голову коня, а он нацелил его в седока, и это оказалось серьезной ошибкой. Когда молот встретился с острием меча, рукоять разлетелась и смертоносное оружие превратилось в бесполезную чурку. Мощный удар ноги пришелся в челюсть человекобыка и опрокинул его на землю.