Конан и Гнев Сета - Делез Морис. Страница 6

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сильнее меня?— вскипела Богиня Страсти, в гневе сделавшись стократ прекрасней, чем только что была, и попыталась вырваться, но варвар держал крепко.— Да что ты возомнил о себе, смертный?!

Лицо ее пылало, глаза метали молнии, но Конан, не обращая внимания на ее угрозы и не отрывая взгляда от сводящих с ума глаз богини, заглянул в их изумрудную глубину.

— Всего один прощальный поцелуй!— прошептал он.

— Ну, нет…— прошипела она.— По-твоему не будет никогда!

Однако, будто не слыша ее слов, варвар приник к приоткрытым губам, но в то же мгновение прекрасное и гибкое тело Деркэто обернулось змеей, и уже не красивейшую из женщин сжимал киммериец в объятиях, а скользкого гада, на кончике острых зубов которого заблестели ядовитые капли. Пытаясь вырваться, змея отчаянно извивалась, но Конан так и не разжал объятий.

Тогда Деркэто обратилась в чудовищного монстра, образ которого мог быть извлечен лишь из ночного кошмара душевнобольного. Острыми, как клинки кинжалов, когтями тот принялся раздирать человеку спину, и клочья мяса полетели во все стороны! И все-таки Конан не разжал объятий.

Видя, что ничто не помогает, она превратилась в гудящий яростным пламенем огненный столб, который мгновенно прожег тело киммерийца до позвоночника, но и тогда Конан не изменил себе.

Паника овладела богиней. Она принялась молниеносно менять образы, и еще тысячи раз сменила страшные и убийственные для смертного обличия, но киммериец не поддался ни одному из них. Он давно уже ослеп и оглох. Из ощущений осталась только боль, а из желаний — лишь жажда борьбы.

Наконец, упорство Деркэто иссякло — один из двоих неизбежно должен был победить. Конан почувствовал, как привычные ощущения возвращаются к нему, как постепенно затихает боль. Внезапно он понял, что вновь видит, что сжимает в объятиях не огненный вихрь и не ядовитую змею, а прекраснейшую из земных женщин, и тогда с новой силой, словно не было этого долгого кошмара, приник к ее устам. Потом он бережно опустил ее ослабевшее тело на траву, медленно, явно нехотя, развернулся и, преодолевая нахлынувшую горечь и чудовищное желание остаться, пошел прочь, не оборачиваясь, чтобы не видеть ее умоляющий взгляд.

— Ты пожалеешь о том, что бросил меня,— крикнула Деркэто ему вслед.— Я могла бы одарить тебя вечной молодостью! Ты стал бы почти равен мне!

Услышав последние слова, Конан полуобернулся:

— Быть может, когда-нибудь, когда я забуду твой прощальный поцелуй, мы встретимся вновь, и к тому времени ты и в самом деле станешь равной мне. А пока я сильнее!

Сказав это, он пошел дальше, а она опустилась на траву и разразилась рыданиями. Что же она наделала! Едва не погубила самое дорогое, что у нее есть — свою любовь! Как же позволила она настолько овладеть собой гневу, что не смогла управлять собой? И почему киммериец не остался с ней, хотя уходил так, словно к ногам его были прикованы галерные цепи?! Она задавала себе эти и сотни других вопросов, но ни на один не находила ответа.

Наконец, она немного успокоилась и рассмеялась, не вытирая слез. Простой смертный победил ее, Богиню Страсти! Ее, которая одарила неудовлетворенной похотью всемогущего Митру, а теперь сама страдает тем же недугом! Ха-ха-ха! Совсем обезумев от этих мыслей, каталась она по траве. «Но что же делать?— спросила вдруг она себя.— Ведь я все равно люблю его!»

Колонны, которые подпирали низкий потолок с бордюром, украшенным широкой полосой причудливых фресок, протянулись по всему периметру комнаты или, скорее, небольшого зала. Они не были ни толсты, ни высоки. Быть может, именно поэтому, несмотря на довольно небольшие размеры, эта комната и казалась залом.

Еще больше впечатление усиливалось тем, что она была почти пуста. Все ее убранство составляли расположившиеся по углам четыре массивных медных треножника, которые держали освещавшие пространство мягким желтоватым светом масляные светильники, да золотой трон у дальней стены, тяжелый и угловатый, украшенный затейливой резьбой, которая изображала священнодействие слившихся в замысловатые вензеля змеиных тел.

Царившую вокруг тишину нарушали лишь потрескивание огня в светильниках да гулкое эхо, разносившееся по залу. В такие мгновения язычки пламени начинали робко трепетать, словно и в самом деле боялись погаснуть и оставить посетителей в темноте. Они выражали свой страх, до неузнаваемости искажая тени, которые отбрасывали пятеро людей, замерших в центре зала, и на стенах, спрятанных за колоннами, метались, исполняя неведомый колдовской танец, причудливые силуэты.

Две женщины и трое мужчин стояли ровно в середине комнаты, где на полу мозаичной плиткой была искусно выложена зодиакальная карта, на которую днем из крохотного отверстия в потолке падало небольшое пятно света в строгом соответствии с реальным положением небесных светил.

Посетители спокойно ждали, никак не проявляя своего нетерпения, словно были лицедеями, которым не раз приходилось изображать молчаливую группу из пяти живых статуй. Выглядел каждый из них если уж не кошмарно, то, по крайней мере, необычно.

Один из мужчин, стоявший ближе всех к золотому трону, невероятно широкий в плечах воин с огромным и уродливым, вздымавшимся выше головы горбом, с длинными черными сальными волосами, хищно вытянутым крючковатым носом и словно обрубленным на конце, круто выдававшимся вперед квадратным подбородком, обладал неимоверно мощными и длинными для его роста руками. Он опирался на огромный изогнутый лук, возвышавшийся над его головой примерно на локоть, который, не будь у воина столь длинных рук, он просто не смог бы натянуть. Горбун буравил маленькими злыми глазками золотой трон, но вовсе не потому, что испытывал ненависть к его владельцу, которого пока не было на месте, просто он с самого рождения ненавидел весь мир. Лучник был облачен в простые холщовые штаны, некогда синие, а теперь вылинявшие до грязно-белых, заправленные в высокие сапоги из мягкой кордавской кожи цвета спелого каштана. Тело его закрывал потертый черный кожаный панцирь с наклепанными по его поверхности стальными бляхами, перетянутый на талии широким поясом, на котором висели короткий меч и кинжал, почти равный ему по длине. Поросшие густыми черными курчавыми волосами руки оставались голыми, и лишь запястья украшали браслеты, щерившиеся стальными шипами. Создавалось впечатление, что, опусти он руку, и костяшками пальцев упрется в пол. Впрочем, сумей он распрямить чудовищных размеров горб, он стал бы ростом никак не меньше своего напарника, стоявшего позади него и чуть левее.

Его огромный товарищ казался чем-то неуловимо похожим на лучника, хотя около пяти локтей роста горбуна великан превосходил, чуть ли не вдвое. На спине у гиганта тоже красовался внушительных размеров нарост, протянувшийся вдоль всей спины, однако горбатым он не был, Похоже, кто-то из предков его явно был кочевником-гирканцем, и если бы такое было возможно, то вторым родителем гиганта следовало назвать быка. Невероятно, но факт — больше всего своим видом он походил именно на воображаемую помесь быка с человеком. Бритая наголо голова с крупными невыразительными чертами лица и маленькими раскосыми глазками, в минуты ярости мгновенно наливавшимися кровью, широкие плечи, мощный, лишенный талии торс, могучие конечности. Великан был почти наг: одежда его состояла лишь из набедренной повязки. Все остальное облачение молотобойца составляли доспехи, которых, впрочем, тоже было не слишком много. Шипастые наплечники да браслеты, такие же, как у лучника, да пояс с кривым туранским клинком и тяжелым, под стать ему, кинжалом. На нем не было даже нагрудного панциря. О собственной безопасности он, видимо, не заботился совершенно, считая это излишним.

Как и лучник, он стоял, не двигаясь, небрежно оперевшись ручищами, похожими на ноги слона, на окованную железом рукоять огромного боевого молота. Смотрел же он, в отличие от приятеля, не на золотой трон повелителя, а на свою стоявшую справа и чуть впереди подругу — рослую светловолосую амазонку с правильными чертами лица, (которые, однако, выдавали капризный характер и похотливость красотки), тонкой талией и большими обнаженными полусферами тугих грудей. Всю одежду женщины составляла набедренная повязка, переходившая сзади в странного вида короткую юбочку, едва прикрывавшую округлые ягодицы. В правой руке амазонка держала свернутый в несколько колец упругий хлыст, которым размеренно и нетерпеливо ударяла о бедро, словно отстукивала сложный ритм слышной лишь ей мелодии. Взгляд ее был горд и высокомерен. И все-таки она выглядела прекрасной богиней, особенно рядом со своим звероподобным дружком и его уродливым приятелем, тем более что и в самом деле была необыкновенно хороша.