Клинком и словом (СИ) - Фрайт Александр. Страница 3

– В Плиссу вестников отправить надо. Только желтоглазая иларис и ее воины смогут укротить эту свору.

– Туда и дороги-то никто не знает. Даже не слышали о такой.

– Я укажу.

– А если вестники не доберутся?

– Тогда этот мир рухнет.

– А если устоит, не рассыплется? Не придется ли нам к чужим богам прислониться? – ужаснулся Тепта.

– Пусть их боги останутся с ними, – хрипло выдохнул Всечет, хватаясь за сердце. – Прикажи лошадей седлать, и монахов подбери покрепче, пока меня Господь не призвал. Чую, время пришло.

Глава 1

Ночь отступала от стен Стохода. Далеко на востоке погромыхивала гроза. Полоса густой черноты растеклась по небу, накрыла робкую бледность просыпающегося рассвета и неторопливо ползла к переправе через Скриву, проглатывая поздние звезды, когда на дороге из Лани появился всадник. Он придержал лошадь, вытер обильно потеющее в душном воздухе лицо и настороженно рассмотрел спуск к реке. Наметанным взглядом окинул дорогу, перегородившие ее рогатки, согнутую над казаном стряпуху, размешивающую утреннюю кашу, и широкую гладь реки в редких клочьях тумана. В десятке саженей за жердиной, прогнувшейся под весом храпящего караульного, что-то вполголоса обсуждали паромщики. Чуть дальше, под крепким навесом, рядом со скособоченными козлами, на которые, не утруждаясь поиском подходящих оструганных досок, бросили целый пролет забора, превратив их в щелястый стол, сидели на скамьях воины и старший заставы. Коренастый стражник подтянул обеими руками брюхо, свисающее над широким поясом с петлями для оружия, уперся лбом в просмоленное дерево дубовой бочки, зачерпнул ковшом теплой воды и, бранясь от удовольствия, стал тонкой струйкой лить ее себе за ворот. Вода хлынула из колец кольчуги, насквозь промочила штаны, потекла в сапоги, а он зачерпнул следующий ковш и начал лить вновь, с хлюпаньем переступая в образовавшейся под ногами луже. Колыхался в открытом дозорном фонаре язычок пламени, окруженный мельтешащей мошкарой, поблескивало в чашах кислое вино из Герсики, лежала на деревянном подносе нехитрая снедь из окрестных хуторов и над столом висел приглушенный гомон голосов.

В неподвижном воздухе над рекой катился далекий женский напев, позвякивал на том берегу колокольчик на шее у скотины и доносился плеск весел. Первая в это утро лодка ткнулась в песчаный берег. Лодочники в подвернутых портах, перевалившись через низкий борт, набросили веревку на крюк, вбитый в толстое бревно парома, и намертво привязали свое суденышко. Путник расправил плечи и пустил лошадь шагом, неторопливо приближаясь к заставе. Приснувший дозорный выронил арбалет, едва не разрядив его себе в ногу, когда лошадь фыркнула прямо над ним, прервав беспокойную дрему.

– Сгинь, нечисть! – взвизгнул от страха.

Вцепившись одной рукой в жердь, а второй в рукоять меча, он таращился на верхового так, будто ненавистного родственника увидел, которого давно и безнадежно мечтал отправить в могилу. Путник скинул на спину капюшон балахона и открыл лицо. Широкий нос, низкий лоб с прилипшими прядями редких волос, выдающиеся скулы, впалые щеки и острый подбородок покрывали крупные капли пота. Он забросил поводья на спину лошади, вытянул из кармана лоскут ткани, когда-то белый, а теперь такой засаленный, что им впору меч чистить, а не лицо вытирать, хоть бы и не таким уродливым оно было. Высморкался шумно в сторону, прижав одну ноздрю пальцем с распухшими суставами, рассмотрел тряпицу и затолкал ее обратно, так и не утеревшись.

Дозорный выдохнул с облегчением и подбоченился:

– Куда прешь, козья морда?

– На тот берег надо, – путник сделал шаг ближе. – Из Лани еду.

– А почему ночью? – подозрительно уставился на него пришедший в себя стражник.

– Так утро уже, – растянул тот тонкие губы в жуткой усмешке.

– Эй, старшой! Берест! – заорал караульный во все горло, выкатывая глаза от натуги. – Пташка тут ранняя, чтоб ей!

Воины обернулись. Один толстяк у бочки головы не поднял, так и продолжал черпать воду. Ближний воин, молодой и долговязый, в великоватой кирасе с чужого плеча, приложил ладонь ко лбу, щурился в рассветную полутьму, чтобы разглядеть нежданного гостя получше.

– Открывай, – тот провел краем ладони под носом, шмыгнул и протянул руку к жердине.

– Ты не руки протягивай, а ярлык покажи! – испуганно отшатнулся караульный. – Давай, сначала поглядим, кто таков.

Путник вытащил из-за пазухи полоску кожи с печатью и помахал перед стражником.

– Зыба! Что у него кроме ярлыка? Дозвол на меч есть? На животину тоже пусть показывает. Лошадей воруют чуть не каждую ночь, – громко выругался старший.

Он неохотно отставил чашу и поднялся. Высокий, сухопарый, одернул кольчугу на тощем, но жилистом теле, передвинул меч на поясе со спины набок и перешагнул через скамью, прихватив со стола дозорный фонарь.

– Как думаешь, мимо Вилони ехал, так на той заставе сон всех сморил? – хохотнул путник, показав караульному полный рот зубов.

– Может ты ее стороной по лесу объехал, а? Или прямо из чащобы сюда? Награбленное на торжище сбыть? – злобно прошипел раздосадованный стражник, передавая полоску тисненой кожи приблизившемуся Бересту. – Откуда мне знать.

– Что-то не видел я тебя здесь ни разу, – пробурчал старший заставы, поднося фонарь к самому лицу путника. – Десять лет служу. Должен был запомнить. Морда у тебя всем на загляденье, приметная до жути, а не знаю вот.

– Печать корта разгляди, а больше нам и знаться ни к чему. В один кувшин вина носы не окунали, – раздраженно ответил тот, прикрыв глаза от яркого света.

– Ты еще скажи, что сам сарт Некрас твой ярлык перстнем прихлопнул, – презрительно сплюнул Берест, захлопывая заслонку фонаря. – Откуда путь держишь?

– От Лани.

– Буслай! Ты ж из Крени? Рядом с Ланью вроде плоты по Скриве таскал. Узнал наглеца?

– Да где их упомнишь всех, – хмыкнул паромщик.

Он задумчиво почесал затылок, вытер рукавом рубахи пот со лба и разочаровано махнул рукой:

– Вот, если бы девка.

Стражники загоготали.

– Меч стянуть можно, – неожиданно брякнул толстяк, бросив ковш и сдувая с носа капли. – И ярлык можно.

Он окинул путника долгим взглядом, подошел к нему ближе, так хлюпая водой, словно в реку только что вниз головой с мостков навернулся. Зацепился глазами за длинный тюк, притороченный на лошадином крупе, отпрыгнул и выхватил меч.

– Девка у него там! – заверещал, тыча пальцем. – В мешке!

– Хмельного перебрал, Решта? – старший стражи повернул голову.

– Это которая у Елицы-повитухи вчера вечером пропала? – долговязый весь подобрался, вскинулся с места, поднимая арбалет. – А ну-ка, снимай!

– Разбойник, не иначе…

– Коз пасла…

– Ни ее, ни скотины…

Воины загалдели, хватаясь за оружие. Запричитала стряпуха, уронив мешало в казан.

– Хватит брехать! – отмахнулся Берест. – Старая кочерыжка, где живет? На той стороне. А этот откуда едет?

– Ага, – долговязый смутился и поскреб арбалетом кирасу, – не сходится.

Берест рассмотрел ярлык гостя, потер печать, поднес пальцы щепотью к носу, принюхался, меняясь в лице.

– Так нет в мешке никого? – спросил с усмешкой.

– Одежка сменная, доски писчие для отца настоятеля, да белье спальное, – путник пнул накрепко завязанный тюк кулаком. – Девку в сене качать надо, а не в мешок прятать. Задохнется – какой с нее толк?

– Твоя правда, – Берест протянул ярлык обратно и виновато развел руками. – Остальное смотреть не стану. Грамоте не настолько обучен, но что-то подсказывает, что у меня такого ярлыка никогда не будет. Высокого полета ты птица, но плату за переправу все одно возьмем.

– Так кто ж против? – ответил гость, легко запрыгнув в седло и скосив глаз на Зыбу. – Порядок везде должен быть.

Полыхнула ослепительная молния. Высветила за спиной странного путника низкие, округлые возвышенности, поросшие густым лесом, что тянулись на сотни верст до самой Полоты. Зигзаги глубоких оврагов, днем ярко желтеющие песком на обрывистых склонах, от этой вспышки налились непроглядной тьмой, перечеркнув равнину такими иссиня-черными языками, будто лопнул от этого удара сам панцирь земли, пошел глубокими трещинами. Поднялся ветер, дернул на обрыве одинокую сосну за куцую макушку, рванул, переломил, как щепку, и помчался вдоль реки, поднимая волну и оглаживая низкий кустарник по берегам до самых корней. Зыба, приседая от страха, потащил жердь в сторону, освобождая проход. Верховой тронул лошадь, и она, мотнув перевязанным под корень хвостом, хлестнула караульного по щеке жестким пуком волос. Он плюнул в лошадиный зад, вытер лицо и размашисто перекрестился.