Девять (СИ) - Сенников Андрей. Страница 8

Знает он его, точно. На вид лет сорок. Должно быть, из тех подростков, кого в свое время гонял из детских садов, от отработанных шурфов, у кого отбирал «Агдам», папиросы и шахтовые детонаторы. Память, память… Не лень же ему было гонять на своем мотоцикле по «точкам», устраивать засады на таких вот малолеток, что от безделья, невеликого ума и подростковой бравады могли попасть в беду, о последствиях которой не имели ни малейшего представления. Как знать, может таким докучливым способом он многих уберег, и они никогда не стали теми, которых он тоже держал на заметке — поселенцами, откинувшимися по УДО, рецидивистами. Когда-то Старшинов знал несметное количество народа, держал в памяти сотни лиц, примет, ориентировок… Теперь — нет. Город умер, или почти умер, только черви бойко хозяйничают в его чреве. А червей не интересует порядок.

— Будь здоров, — сказал Старшинов, возвращая планшет, — Позови дворника и эту… из пенсионного.

Из квартиры тянуло сухим застоявшимся воздухом, теплым, с ароматами сушеных не то травок, не то диковинных специй и кисло-горьким стариковским жильем. Коридор — длинный и узкий, — обрывался метрах в семи-восьми от входной двери. Встроенные шкафы тянулись вдоль левой стены, многолетние наслоения краски кое-где пошли глубокими трещинами. Насколько Старшинов помнил, первая дверь направо — в большую квадратную комнату. Следом — в ту, что поменьше. Прямо, в конце коридора две двери: кладовая, санузел. Направо, по коридору — кухня. Приходилось бывать… В этой квартире парочка алкашей Сумеренковых как-то разодралась на почве некорректной критики бразильского сериала. К тому времени они уже не только ели на кухне, но фактически жили там вместе с ламповым телевизором «Рекорд». Бывший шахтер Степан Сумеренков пропивал пенсию по инвалидности (ноги ему в шахте отдавило) и Нинку свою споил — пенсия тогда была немалой. Короче, чего-то он там отчебучил: не то по Изауре прошелся, не то по Марии, за что злющая Нинка принялась дубасить безногого валенком, в который предусмотрительно запихала кувалду без ручки. Степан орал и отбивался как мог, и смог здорово — порвал алюминиевой вилкой Нинке артерию на шее, и та по пьяни, да с испугу бегала по квартире, заливая стены кровью, как безголовая курица, пока не свалилась на проссанный матрац в спальне. Там и умерла…

— Ну, Игнатьич, перекинулась, что ль бабка?

Аниканыч шмыгнул носом, а женщина двумя ступеньками ниже испуганно прикрыла рот ладошкой. Крупные слезы стремительно набухли, готовые вот-вот сорваться с опухших век.

— Не знаю еще, здесь стойте…

Старшинов перешагнул порог, мимоходом осмотрев замки. На вид целые, но из тех, что открываются ногтем. Воздух сухой и жаркий обволакивал, выжимая пот. Участковый снял фуражку и вытер изнанку тульи платком. Конец апреля, отопление еще не отключено… От порога по коридору вытянулась ковровая дорожка, красная с двумя узкими зелеными полосами по краям, местами потертая, пошарканная. Он помнил ее заставленной картонными коробками, несметным количеством картонных коробок и коробочек в разновеликих стопах, прямых и покосившихся, среди которых легко терялась миловидная старушенция с нездешней фамилией Моро и вполне прозаическим имя-отчеством, что не задержалось в памяти. Когда Светка Борзова из паспортного стола РЭУ 2 позвонила ему в «опорный» и сказала, что в квартире номер три, по Домаровского пять зарегистрирован новый жилец («бабушка какая-то»), Старшинов и не подумал сходить познакомиться. Пусть ее… старушка — божий одуванчик… Было двадцать ноль-ноль, початая бутылка водки… вторая. Спал он по-прежнему не более четырех часов в сутки, даже в стельку пьяный, но не идти же в таком виде — это нет! Пусть мундир старый, плохо вычищенный, погоны горбатятся и звездочки потускнели — не увидят его пьяным, в форме, при исполнении… Наутро он забыл о гражданке Моро — как ее там? — батьковне. «Сморщенный мозг», да, знаете ли…

Этот примечательный термин Старшинов выудил из брошюрки о вреде пьянства, что во множестве скопилось в кабинете со времен «развитого социализма»…

«…Этанол разрушает биомембраны клеток (особенно их жирнокислотные компоненты), приводит к склеиванию эритроцитов. Образующийся тромб закупоривает капилляры мозга. Закупорка капилляров приводит к отмиранию клеток мозга. Чем больше молекул спирта в бокале, тем больше погибших клеток в мозгу. И хотя общее количество нервных клеток мозга (по данным разных авторов) достигает 9—15 млрд., результаты вскрытия показывают, что в мозгу умеренно пивших людей целые «кладбища» нервных клеток.

Злоупотребление алкоголем приводит к явлению «сморщенного мозга». В результате — потеря памяти, слабоумие, психозы»…

Вот так, милостивые государи, клетки мозга. Покойтесь с миром! Помянем еще парочку!

«…Мы полагаем, что знание, вернее, осознание грозящей опасности и активное ей противодействие — это и есть та сила, которая способна предотвратить беду — развитие хронического алкоголизма и его неминуемого спутника — алкогольного поражения печени. Еще знаменитый древнеримский оратор Квинтиллиан говорил, что для принятия правильного решения «чрезвычайно важно основательно знать суть дела».

«Неодолимо лишь то, что вне разума, вне рассудка»…

Теперь многое вне разума, как и то, что через неделю или меньше он познакомился-таки с гражданкой Моро, бесцельно болтаясь по участку, словно старая слепая лошадь всю жизнь вращавшая колодезный ворот.

Чистенькая, опрятная, лет шестидесяти на вид. Небольшого роста. Седые подкрашенные синим кудряшки, — девочка с голубыми волосами, да и только! — следы косметики на сморщенных губах и веках. Взгляд за стеклами очков ясный, глаза навыкате, или это очки с большой диоптрией? Бухгалтер?…Библиотекарь?… На пенсии, конечно…

Сейчас пустой коридор напоминает железнодорожный тоннель, ковровая дорожка с зелеными полосами-рельсами уходит в сумрак, слежавшийся плотными слоями. Старшинов повернул голову. Кто же ей вешалку прибивал? Висит криво. Темный плащ, вязаный жакет — крупные петли вытянуты словно карманы набиты камнями, — старомодные туфли на невысокой сплошной подошве, кожа на носах потёрта… Все. Гардероб не богатый. Темно-зеленые, с виноградными лозами обои за вешалкой выскоблены до бумажной основы. Наверное, от прежних владельцев остались…

— Год назад она переехала, — услышал Старшинов приглушенный голос женщины из-за приоткрытой двери, — В областном центре жила…

— Чего? В области?! — не поверил Аниканыч, — Чего ее сюда потащило? В нашу дыру-то?…

Не патриот ты, Аниканыч, ох и не патриот…

Старшинов немного помедлил, как будто решал разуваться ему или нет, но все же ступил, как был, в обуви, на красную дорожку с куска линолеума под порогом. Ну где вы мадам Моро? Вероятнее всего в спальне. Что с вами случилось? Сердечко? Приехать в Н-ск и умереть… Не самое подходящее место. Не Париж, прямо скажем.

Первая по коридору дверь — двустворчатая, с рифлеными стеклами, тусклый свет раздроблен в мутных беспорядочных наслоениях. Участковый взялся за бронзовую ручку, холодную, испачканную краской. Начинать тоскливую процедуру не хотелось.

Ну, умер пожилой одинокий человек в своей квартире. Не она первая, а сам Старшинов не станет последним, когда придет его время… Он вдруг представил это совершенно отчетливо: вот, на полу лежит он собственной персоной, посиневший и раздувшийся, а по лицу ползают мухи, ленивые, но довольные, потому что уже отложили личинок в его мертвые глаза…

Черт! Да что с ним такое?! Осмотреть все быстренько и на выход. Старшинов открыл дверь, стекло задребезжало, плохо прижатое штапиком. Так. Голый пол, диван, сервант, два кресла на высоких ножках, этажерка в углу, старинного вида торшер, полки с посудой и безделушками, тяжелые портьеры… Нет гражданки Моро.

В спальне вместо двери — проём, ненужные петли едва угадываются под слоями краски на косяках, два окрашенных гвоздя торчат сбоку на уровне головы Старшинова… Глаз, как нищий высматривал мелочь за мелочью. Зачем? Кровать застелена и пуста, на тумбочке стакан с водой, рядом зелено-белая коробка таблеток. Пупырчатый «стандарт» торчит наружу, словно коробка показывала Старшинову язык. За шкафом притаился стул, на спинке какая-то одежда…