Картонная пуля - Духнов Александр. Страница 9

…Да, забыл сказать… В поликлинике номер один в любое время суток приема у травматолога хоть два-три инвалида да дожидаются. Застолбив очередь и отойдя в сторонку, я нанес пару телефонных звонков. Сначала связался с Быковым насчет местожительства Баринова. Потом позвонил Терехину на сотовый.

— Сань, ты где? — спросил я.

— А что?

— С тобой все в порядке?

— В каком смысле?

Если переспрашивает, значит, по крайней мере, пыток над ним не чинили.

— В смысле, насморк не мучает?

— Напился, что ли? — догадался Терехин.

— Еще не успел. Все-таки отвечай, когда спрашивают: ты сейчас где?

— К дому подъезжаю. А ты где?

— Ты это… Там это… Слышал, что сегодня в Новосибирске было землетрясенье? Ничего особенного, ноль целых, пять десятых балла… Но с эпицентром на улице Фрунзе.

— Ты на что, гад, намекаешь? — насторожился имиджмейкер.

С Терехиным я знаком лет сто. Мог он меня сдать? Что за вопрос? С удовольствием, кому угодно, но только не в своей квартире. К тому же, как бы они на него вышли?

С засадой выходила полная головоломка. О моем временном местопребывании конкретно знали два человека — Терехин и Настя. Настя могла рассказать отцу…

— Сань, а ты никому случайно не рассказывал, что я у тебя поселился?

— Никому…

— Повспоминай.

— Что вспоминать!?.. Ну, то есть… У меня одна девушка в последнее время ночует… Я ее предупредил, чтобы она пока, то есть некоторое время, не приходила… И все, больше никому…

— Хорошенькая?

— Достал! Объясни, что случилось?

— Просто в твоей квартире полчаса назад какие-то подростки устроили на меня засаду с пушками. Еле ушел. Ей-богу, не хотел я там у тебя землетрясенье устраивать.

— Серьезно, что ли?.. Постой, постой! — Терехин нервно засопел. — А засада точно на тебя?

Ничего себе! Никогда мне не приходило в голову, что профессия моего друга может представлять для него опасность. Мирный человек. В галстуке…

— На меня, точно, — успокоил я. — Я их узнал. В общем, извини, если что не так. Еще поговорим…

— Ты там трупов-то хоть не оставил?..

Глава 7

Трубы и корпуса графитового комбината накатили из темноты, словно гигантский корабль-призрак, подсвеченный огнями святого Эльма. Из иллюминаторов и с верхних палуб водопадами и мелкими ручейками стекала веселенькая музычка, и будто бы даже за круглыми стеклами метались тени танцующих пар, и все же каждому проезжающему по Барнаульскому шоссе в этот ужасный час становилось ясно, что судьба столкнула его не с флагманом российской индустрии, а с проклятием морей и океанов «Летучим Голландцем».

Порывы ветра и удары волн дирижировали голландским оркестром мертвецов, которому в кают-компании внимала истлевшая команда.

Если уж быть до конца точным, били в барабаны и дергали за гитарные струны не голландцы, а шведы, а именно новоявленная группа «Вакуум». В Новосибирске в последнее время ее гоняют по всем радиоканалам. Теперь звуки доносились не из приемника и не с комбината, как мне представилось в первый миг, а из придорожной забегаловки, возле которой я свернул к заводскому поселку. Хозяева снабдили музыкальное заведение многозначительной вывеской — «Титаник». По мотивам одноименного фильма.

…Лет двадцать назад, в аккурат за три дня до окончания эры социализма, страна Советов объявила Малиново комсомольско-молодежной стройкой, поэтому поселок состариться не успел, и нынче представляет из себя не обычные российские деревянные трущобы, а цивилизованный микрорайон пяти и девятиэтажек с асфальтовыми дорожками…

— …Кто там? — раздался слабый женский голос из-за двери на втором этаже.

— Милиция! — заорал я грубым волчьим голосом. — Нужен Баринов Анатолий Тимофеевич.

Дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель поверх цепочки выглядывал настороженный глаз, в каковой я и ткнул удостоверением, приобретенным на Октябрьской барахолке за полтинник.

Под давлением столь серьезного аргумента худенькая поселянка лет пятидесяти, в ситцевом халатике, сбросила цепочку. Встречал я таких женщин — не то что по жизни, но даже и в своей прихожей они чувствуют себя случайными гостями. Впрочем, столкнувшись с такой образиной, как я, любой покажется себе лишним, особенно сегодня — куртка разорвана и заляпана кровью, а голову имиджмейкеры из первой поликлиники упаковали в марлевый шлем. В настенном зеркале на миг отразился человек-водолаз после встречи со стадом пираний.

— Толя уже лег спать, — объяснила хозяйка виновато. — Разбудить?

— Ничего, я сам. Только покажите где? Вы ему кем будете?

— Мать я.

— А по имени-отчеству?

— Людмила Геннадьевна… Может, чаю поставить?..

Мне такие Людмилы Геннадьевны нравятся. Они похожи на неяркие лесные цветы. Рядом с ними я чувствую себя бульдозером, и мне делается стыдно за железные гусеницы…

Только непонятно, как такие цветы могут производить на свет столь мосластую охрану. Баринов, усевшийся на тахте и злобно щурившийся на нежданного водолаза, имел совершенно обезьяньи кондиции — шерстяной торс, длинные руки и низкий лоб. Наверное, от папы. У меня у самого руки — ничего себе. Но тут я позавидовал. Мне бы такие лет десять назад, никто бы от меня с ринга не уполз. Хотя, конечно, руки — не главное.

Обезьянник напоминал музейный склад или художественную мастерскую. Вдоль стен штабелями пылились живописные полотна. Перед окном возвышалась деревянная конструкция с незаконченным сюжетом.

Со всех картин, сколько я мог охватить взглядом, в мою сторону недоверчиво косилось одно и то же плоское женское лицо с персидскими миндалевидными глазищами, уголки которых завивались в самые немыслимые лекала.

Был у меня давно один знакомый художник. Однажды за пьяное хулиганство попался на пятнадцать суток. Ему говорят: раз ты художник, вот тебе краски, иди и раскрась урны на вокзале. Знакомый подошел к делу творчески. Урны выкрасил в желтый цвет с синей полосой и на каждой подписал: «МУСОР». Чтобы ошибки не было. Через пятнадцать суток художника, как полагается, отпустили домой. Без фронтальных зубов.

— Анатолий Тимофеевич? — уточнил я.

— Ну и что?

— Ваши картины?

— Ну, мои…

— Лежите, лежите. Не смею вас утруждать. Уголовный розыск. Капитан Петров.

— Удостоверение покажите, — буркнул Баринов.

Выхватив из кармана куртки «Беретту», я направил ее в лоб портретиста и для наглядности щелкнул предохранителем туда и обратно. После чего убрал удостоверение обратно.

— Уточню несколько деталей и уйду, — пообещал я. — Так в каком туалете ты отсиживался, пока твоего хозяина «мочили»?

На лице обезьяны, как ни странно, не отразилось страха. Или я плохо разбираюсь в обезьяньих лицах? Говорят, для негров все белые похожи друг на друга, как овца Долли на свой клон. И наоборот — все негры для белых… Но лично я по крайней мере одного негра научился отличать от остальных. Впрочем, видал я таких. Ничего странного — отсутствие отражения вовсе не означает, что страха нет.

— Ты кто? — поинтересовался художник-водитель.

— Удостоверение видел?

— Ну и что?

— Повторяю. В каком туалете отсиживался?

— В каком-каком? — нехотя буркнул Баринов. — Там один туалет — на первом этаже. Второй, в сауне, не работает. Я ведь уже все рассказывал.

— Значит, все время, пока шла перестрелка, ты провел в туалете на первом этаже?

— Допустим…

Под короткими, будто обрубленными ресницами Анатолия Тимофеевича зазмеились искорки. Мог занервничать насчет туалета, но, скорее всего, готовился поменяться со мной ролями с точностью до наоборот — чтобы не я на него пистолет наставлял. Сколько я таких искорок отследил на ринге в глазах напротив!

Конечно, волосатый Баринов видел перед собой худосочную фигуру с добрыми интеллигентными глазами и пораненной головой, и ствол доходяги покоился далеко-далеко в кармане. Собственные длинные руки казались ему совершенным оружием — вот он и кинулся, захватывая по ходу движения одеяло, простыню, подушку и часть картин… Одеяло убежало… Он кинулся, но для меня это выглядело медленней, чем зевок милой австралийской зверюшки коалы. Правой ногой я почти не промахиваюсь. Художника Баринова я уничтожил попаданием в подвздошную область. Он разинул пасть с таким надрывом, будто хотел заглотить половину земной атмосферы.