Лунный ветер - Сафонова Евгения. Страница 66

— Нет, всё не… то есть…

Его пальцы, до того спокойно лежавшие в моих, резко выскользнули, оставив в ладони холодную пустоту.

— Я убью этого щенка.

Он не мог знать, что в данной ситуации его высказывание вышло весьма ироничным. В том, как он произнёс это, не было ни ярости, ни запала — лишь спокойное обещание, пугающее до дрожи.

И все слова, которые я собиралась произнести, так и не были произнесены. Потому что когда я увидела лёд в его глазах и услышала лёд в его голосе, то отчётливо поняла: и правда убьёт. Куда за меньшие прегрешения, чем оборотное проклятие.

А если сейчас я скажу, что «щенок» и правда щенок…

— Даже не думай, Ребекка. Я понимаю, что твой дружок тебе дорог, но поверь мне, дальше шантажа он пойти не осмелится. Духу не хватит. Если вздумает изводить тебя угрозами, я лично помогу ему понять, что смерть вовсе не так романтична, как он себе это мнит. — Отпустив меня, Гэбриэл направился к своему брошенному коню. — Увы, теперь мой визит окажется для мистера Лочестера ещё большим сюрпризом, но, думаю, это не сильно осложнит дело. Оно и без того было сложным. Идём.

Я смотрела, как он берёт вороного жеребца под уздцы.

В отчаянии.

Он не позволит мне выйти за Тома. Конечно, не позволит. Глупо было надеяться, что позволит. И если сейчас я скажу правду, он убьёт его. Если не сам, то просто сообщит страже, а те пошлют за Инквизиторами.

Что мне теперь делать? Кого из двоих предать? Кем из двоих рискнуть?

Я смотрела, как Гэбриэл поднимается обратно на мост. Слушала, как цокают по камню копыта коня, которого он вёл за собой. Чувствовала, как утекают в прошлое секунды, которые оставались у меня, прежде чем станет поздно.

Снова видя перед собой две дороги, на каждую из которых я ещё могла свернуть.

Вся жизнь — дорога. Череда решений, череда поступков, череда ошибок и истин, осечек и прямых попаданий.

Вся жизнь — развилки. Череда шагов между ложью и правдой, злом и добром, злом большим и меньшим. Между правильным и неправильным, когда правил не существует — лишь относительность.

Вся жизнь — выбор.

Пришло время сделать ещё один.

Снова решение. Снова поступок. Снова выбор.

Снова…

Я зажмурилась.

И, не слушая разум, настойчиво толкавший меня на один путь, и чувства, толкавшие меня на него же — сделала шаг на другой.

Открыв глаза, сжав в кулаки опущенные руки, я встала посреди моста. Прямо у Гэбриэла на пути, вынудив его остановиться.

— Нет. — Я смотрела на аметистовую брошь, которой он закалывал шейный платок, не смея поднять взгляд на его лицо. — Ничего не выйдет. Я не поеду с тобой. Уходи.

Где-то внутри себя я снова кричала. Кричала и плакала, и слёзы мои, окрашенные кровью разбивающегося сердца, были красными. Но этого снова никто не мог услышать, даже я сама; и потому некоторое время мы стояли в тишине, нарушаемой лишь шумом реки, равнодушно текущей под нами.

Затем Гэбриэл выпустил из пальцев повод — и, шагнув ко мне, бесцеремонно подхватил на руки.

— Всё. Довольно. Обойдёмся без романтических традиций в виде отцовских благословений. — Поднеся меня к коню, Гэбриэл подсадил меня на него, перед седлом. Я, не ожидавшая такой реакции, даже не сопротивлялась. — Шотландия ждёт.

И я так захотела просто обнять коня за шею и дождаться, пока Гэбриэл вспрыгнет следом; сдаться, позволить себя увезти… а потом вспомнила отчаяние, бездной черневшее в глазах Тома — и, дёрнувшись, соскользнула наземь.

— Нет. Ты не увезёшь меня.

— Ещё как увезу. — Гэбриэл перехватил меня прежде, чем я успела отойти, непреклонно сжав пальцами предплечья. — Они запугали тебя, так пусть попробуют проделать это со мной.

Я не видела его лица — и боялась представить, что на нём написано, если даже его негромкий голос сейчас пугал до дрожи.

— Пусти меня. — Я рванулась из его рук. — Пусти!

Он лишь привлёк меня ближе, явно не собираясь прислушиваться к той чуши, что я несу… но когда моя ладонь, взметнувшись — почти сама собой — хлёстким ударом скользнула по его скуле, всё же отпустил. Наконец позволив мне, тяжело дыша, отступить на несколько шагов.

На лице Гэбриэла было написано такое бескрайнее удивление, что я поняла: вряд ли за этим удивлением он вообще ощутил боль.

Давай. Скажи ему, что не любишь. Скажи, что передумала, что предпочла ему молодого лорда, как он и хотел; скажи, что поговорила с родителями, с подругой и женихом, и они объяснили, как ты заблуждалась, позволив себе увлечься циничным, испорченным стариком. Иначе свести концы с концами для него не составит труда.

Чтобы он поверил в твой отказ, ты должна ударить его ещё больнее. Не лицо — душу.

Ещё один поступок, ещё один поворот…

Но вместо того, чтобы выкрикнуть свою злую, отвратительную ложь, я всхлипнула. Метнулась вперёд, к тому, от кого только что так яростно пыталась убежать, — и, встав на цыпочки, положив руки на его плечи, на миг прижала дрожащие солёные губы к его губам.

— Я люблю тебя. Люблю. Люблю, — шёпот мой вышел хриплым, и разноцветные льдинки напротив моих широко открытых глаз плыли в жгучем мареве. — Я не могу поехать с тобой. Не могу. Не сейчас. — Я судорожно, прерывисто вдохнула, пытаясь унять боль, сдавившую горло, лёгкие, сердце. — Надеюсь, ты поймёшь… потом. Поймёшь и простишь.

Отстранилась в тот самый миг, когда он попытался меня обнять, — и, отвернувшись, бросилась бежать.

Я не остановилась, даже оказавшись в доме. Кажется, кто-то меня окликнул, кажется, я чуть не сшибла кого-то с ног — мне было всё равно: я взлетела по лестнице на верхний этаж и лишь там, у окна, из которого виден был мост, позволила себе остановиться. Пытаясь отдышаться, прижала ладонь ко рту — когда с невозможной, казалось бы, смесью ужаса и надежды увидела, что чёрная фигура стоит там же, где я её оставила.

Он догадался. Не мог не догадаться. И сейчас придёт сюда, за мной, и без труда выведет меня на чистую воду. Ведь после того, что я устроила, после того, как не смогла даже убедительно солгать…

Но в этот миг Гэбриэл вспрыгнул в седло, и вороной жеребец понёс его прочь от Грейфилда.

Я долго провожала его взглядом. Опершись руками на подоконник, ощущая странную пустоту на том месте, где вроде бы только что билось и болело сердце.

Поздравляю, Ребекка. Поздравляю, маленькая, лживая, малодушная предательница. Вот теперь, если твой гениальный план с побегом от законного мужа окончится тем, что, когда ты заявишься в Хепберн-парк, Гэбриэл выставит тебя вон — он будет иметь на это полное право. Зато сможешь утешаться тем, что между чужой жизнью и своей ты выбрала первое, а между любовью и своей драгоценной совестью — второе.

И чем же на самом деле ты лучше Джейн, на которую так злилась? Она хотя бы сохранила честь, когда ты предпочла путь бесчестья.

Надеюсь, с чистой совестью топиться тебе будет немного легче.

Когда чёрный всадник на вороном коне исчез на горизонте, я всё ещё смотрела ему вслед. Туда, где касались облаков вересковые поля, залитые радостным светом пробившегося солнца.

А затем опустила голову — и глухо, навзрыд, до кашля зарыдала.

Я стою, глядя в белое небо. Абсолютно белое, похожее на бумажный лист. Его не заволакивают облака — на нём вовсе нет облаков: лишь пустота, заполняющая собой всё пространство над моей головой.

Я опускаю глаза, глядя на океан, волнующийся под подошвами моих туфель. Странный разноцветный океан с непрозрачными радужными водами, колеблющийся под хрустальной гранью, на которой стою я. Вернее, мне проще думать, что я стою на хрустале, чистом до незримости: ведь я не касаюсь воды, будто её и мои ноги разделяет пара дюймов затвердевшего воздуха.

Впрочем, я не уверена даже в том, что подо мною действительно вода. Пускай даже разноцветное нечто очень на неё походит.

Океан простирается во все стороны, насколько хватает взгляда. Бескрайний, безграничный, заключённый под нерушимым тонким барьером, разделяющим его и пустоту, уползающую за горизонт. Если присмотреться, можно заметить, что радужные воды — не сплошной массив, а текучее переплетение тысячи тысяч пёстрых потоков. Соприкасающихся, пересекающихся, вливающихся друг в друга.