Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич. Страница 17

Боевой листок прикололи к стене напротив тумбочки дневального. Ребята нет-нет да останавливались и читали, замечая в мой адрес:

— Повезло.

— Чистая случайность!

…После обеда, в три часа, меня вызвали в канцелярию роты. Майор Гринько стоял около урны и чинил толстый сине-красный карандаш «Тактика». Лейтенант Березкин сидел, положив руку на подоконник.

— Я доложил.

Майор Гринько, бросив на меня изучающий взгляд, подошел к столу, отодвинул стул и, опускаясь, начал:

— Сегодня на стрельбище вы проявили себя молодцом, Игнатов. Не уронили чести роты. Сами понимаете, мы не можем предоставить вам отпуск. Но командир полка распорядился снять с вас ранее наложенное взыскание… Мы здесь подумали и решили… Завтра сержант Лебедь отбывает в отпуск, а вы… Мы назначим вас временно командиром второго отделения. Понятно?

— Так точно, товарищ майор! — выпалил я.

Хотя, если сказать честно, мне было далеко не все понятно. Командир отделения? Никогда не задумывался над тем, что представляет из себя эта должность. Для меня сержант Лебедь — человек, наделенный властью, о чем весомо свидетельствуют лычки на его погонах. Мне казалось, что именно в лычках заключена сила сержантского авторитета. Как же я, рядовой курсант, буду командовать отделением? Станут ли меня слушать?

Эти и другие мысли плясали в моей голове, когда я вышел из канцелярии. Я решил пока никому не говорить о своем назначении. Официально меня должны были представить на вечерней поверке.

Я пошел в ленинскую комнату. Сел за стол, поближе к стене. И стал прикидывать, с чего же я начну. Какие подводные камни встретятся на моем пути. Подача команд. Голос у меня громкий — на этот счет можно не волноваться. Строевой подготовкой я овладел сравнительно неплохо, а если поднатужиться, то получится вполне прилично. Ни физо… Я вздохнул и почесал затылок.

Из старенького, похожего на шляпу репродуктора неслась героическая музыка. За передним столом Васька Куранов писал письмо. Больше в комнате людей не было. Уже стемнело. Васька поднялся и включил свет. Я посидел еще немного. И хотел уходить, когда в комнату вошел сержант Лебедь.

— Я не могу заступать в наряд, — обратился к нему Васька. — Мне утром к доктору надо.

— Доложите старшине, — ответил Лебедь и подошел ко мне. — Вы в курсе дела?

Я пожал плечами. У сержанта был большой хрящеватый нос и брови, как крылья. Он расстегнул полевую сумку, вынул из нее коричневую тетрадь и положил передо мной.

— Вот мои конспекты, — сказал он. — По строевой, огневой, физической. Готовьтесь к каждому занятию. И все будет хорошо. Рано или поздно вам все равно придется командовать отделением. Привыкайте. Один совет… Не давайте поблажек своим друзьям. Иначе намаетесь. Это я вам от всей души говорю…

На поверке в усталой тишине майор Гринько объявил о моем назначении командиром второго отделения.

— Кто нам запретит шикарно жить? — прошептал Мишка Истру, пританцовывая от восторга.

Танцуй, Мишка! Танцуй! Я и сам не знаю, что из всего этого получится. И майор Гринько не знает, и лейтенант Березкин. Эксперимент! Знаешь такое слово? Они думают, что я не подведу. Но и мне думать приходится… Знаешь, что я открыл? Люди взрослеют незаметно и по инерции еще долго полагают, что они дети. Заблуждение, чреватое двумя последствиями. Первое — дети оптимисты (у них все впереди). Второе — ошибки детям прощаются (повзрослеет — поумнеет). Но детские ошибки взрослым ни-ни-ни… Открытия не хитрые. Раньше я ленился шевелить мозгами, а теперь вот пришлось разобрать по косточкам первые пять месяцев службы. И что я понял? Мы же по привычке принимали командиров за школьных учителей. А между ними разницы больше, чем между будильником и мотоциклом. Командир — это все. Отец, мать, Конституция, члены правительства. Приказ должен быть выполнен точно и в срок. Никаких обсуждений, никакой демагогии.

А учитель? С ним можно поспорить, высказать собственное мнение…

Командир же отвечает за твою жизнь и смерть. Это только со стороны все просто кажется.

…Четыре сигареты и получасовое одиночество в курительной комнате обнадежили меня. Я взвесил все. И душа Мишки Истру показалась мне не более загадочной, чем устройство противогаза. Помня, что сила примера действует на человечество вдохновляюще, я решил перевоспитать Мишку Истру, надеясь, что личный состав отделения с уставным энтузиазмом последует его примеру.

Впервые за полгода я долго не мог уснуть. Впервые за полгода я видел сон. К сожалению, позабыл его… Лишь помню: школьный коридор, и я зычно подаю команду:

— В одну шеренгу становись!

Утром меня, как и остальных командиров отделений, разбудили на пятнадцать минут раньше. Оказывается, если тебя будят просто так, по-человечески, пнув легонько в плечо, — это гораздо легче переносится, нежели истошный крик дневального:

— Подъем!

Каждый дневальный кричит «Подъем!», непременно вкладывая в это слово вековую ненависть голодного к сытому. Еще бы, мы спали ночь, а он стоял.

Умытый, одетый, я придирчиво смотрел, как поднимается мое отделение. Цирк!

Суру пришлось дернуть за ногу, совсем как это делал сержант Лебедь. Еще с минуту он смотрел бессмысленными глазами, досыпал, а потом, кряхтя, словно у него было трое правнуков, опустил на пол ноги.

Мишка наматывал портянки. Он всегда успевал на подъемах. У него было хорошее правило — не портить настроение командирам по утрам.

На зарядку мы не пошли. Старшина Радионов послал наше отделение расчищать снег перед казармой.

Расчищать — не то слово. Площадку, размером пятьдесят метров на тридцать, нужно было освободить от снега и посыпать песком.

В казарме отделение было в полном составе, но, когда принялись за работу, вдруг оказалось, что Истру и Асирьян отсутствуют.

Ребята недовольно ворчали. Дескать, дружки. Теперь посачкуют.

Было еще темно. Глядя на яркие окна казармы, я решал: пойти ли мне на поиски Истру и Асирьяна или остаться с отделением. Умники могли спрятаться где угодно. Их и за четверть часа не найдешь. Лучше остаться. Я отстегнул саперную лопатку и спрыгнул в яму. Здесь мы всегда копали песок, а потом накрывали яму досками, чтобы ее не занесло снегом.

…Работали на совесть. И уложились в срок… Вернувшись в казарму, я послал ребят умываться.

А сам пришел в комнату взвода, посмотрел за вешалку. Там на сдвоенной скамейке, укрывшись шинелями, досыпали Истру и Сура. Я негромко сказал:

— Подъем.

Истру быстро открыл глаза и облегченно пробормотал:

— Это ты…

Зевнул, как бегемот.

— Вставай, Сура, — сказал он. — Нужно заправлять койки. Скоро завтрак…

Я не знал, что могу так злиться… Меня подмывало двинуть Мишке в ухо, препроводив жест двумя-тремя непечатными словами. Но вешалка стояла близко к стене. И для размаха совсем не оставалось места.

Решил подождать и встретить его прямым справа, когда он встанет на ноги. Но он долго перематывал портянку… За это время я остыл. Вспомнил, что командир, что у меня куча дел и обязанностей… Я оправил гимнастерку, затянув ремень до теоретических пределов.

На утреннем осмотре я копировал сержанта Лебедя. Конечно, это глупо — копировать кого-либо. Нужно быть самим собой. Это так просто. И так трудно. Только очень мудрые и уверенные в себе люди обретают ту легкость и естественность, которая позволяет им всегда быть самим собой. Большинство же из нас находится под чьим-то влиянием, кому-то подражает… Вероятно, в этом нет ничего предосудительного, потому что в большинстве случаев люди подражают хорошему, а не плохому.

Сержант Лебедь никогда не повышал голоса. Он спокойно проходил вдоль строя, и его взгляд, зоркий и цепкий, как у ястреба, замечал все. У меня не было такого опыта, но тем не менее я понял, что отделение к утреннему осмотру подготовлено так же старательно, как и при сержанте.

Я сомкнул ряды. Подал команду «смирно». И приказал Истру и Асирьяну выйти из строя. Отделение не нарушило поданной команды. По глазам ребят я почувствовал — они ждут от меня справедливости. Это важно и нужно.