Химия без прикрас (СИ) - "agross". Страница 33

— Считайте, что да. Вы ответите?

— А мой ответ что-то изменит?

— Все, — я киваю головой, словно убеждаясь в собственных выводах. — Он изменит все, Дмитрий Николаевич.

Он поднимается с кровати и замирает, внимательно глядя на меня. Хотела бы я знать, что сейчас происходит в его голове. Это нечестная игра. Он видит меня насквозь, и мне нет смысла пытаться что-то скрыть от него. От себя — да. Да здравствует великая сила самоубеждения! Но не от него. А вот понять его мысли, понять его мотивы я никак не могу. И это страшно выводит из себя. Так хочется узнать его поближе, попытаться понять его поступки, но риск наткнуться на насмешку или, что еще хуже, замкнутость с его стороны, слишком велик. И я даже не знаю, надо ли пытаться. Но в любом случае, мы играем не на равных.

— Да, я могу его контролировать, — спустя какое-то время, он первым нарушает молчание. Слышу его слова и понимаю, что они могут стать самым настоящим фундаментом для высоченной стены, построенной между нами. — Другой вопрос — хочу ли я это делать?

— И какой же будет ответ? — стараюсь внешне сохранять спокойствие, хоть отчаяние внутри рвется наружу. Не знаю, зачем я спрашиваю. Я не уверена, что действительно хочу знать. Ведь в одном случае, мне снова придется возводить вокруг себя лживые иллюзии и пытаться стать бесчувственным сухарем, чтобы не поддаваться запретному, а в другом — поставить на томящем чувстве большой жирный крест. Я, право, даже не знаю, что хуже! — Дмитрий Николаевич? — требовательно говорю я, не в силах больше слушать эту тишину. Он тяжело вздыхает, открывает дверь и, перед тем, как выйти, хрипло бросает:

— Доброй ночи, Дмитриева.

========== Глава 15. О самонадеянности и обманутых датчиках. ==========

Юношеский максимализм — это наиглупейшая черта характера, которая граничит с бессмысленной упертостью и стремлением доказать всему миру, что ты достойна быть его частью. Присущ личностям крайне социальным и зависящим от чужого мнения, а также всем тем, кто стремится что-либо сделать назло. Но никак не мне.

Так я считала раньше. До сегодняшнего дня.

Но именно сейчас, стоя перед лицейскими дверями и глядя на спешащих в этот храм науки подростков, до меня вдруг снизошло озарение: я ведь тоже такой же подросток по идее, как и они. И пусть за последний месяц я узнала больше, чем за всю свою недолгую жизнь, я имею полное право вести себя, как подросток, разве нет? Юношеский максимализм? Думаю, именно он привел меня сегодня к порогу родного лицея. На четвертый день после наложения швов.

Тяжело вздохнув и выпустив изо рта невесомое облачко пара, я направилась к «альма-матер», осторожно ступая по снегу, ведь каждый шаг отзывался жгучим эхом в боку. Признаться, пока я добиралась до школы, идея посетить занятия постепенно казалась мне все глупее и глупее. А сейчас, присев на лавочку, чтобы скинуть сапоги и надеть удобные туфли, я пару минут просто отдыхала, стараясь унять боль.

Пятница. Самый ненапряжный день. К тому же без химии. Что может быть лучше?

— Марин, ты нормальная? — Фаня нависает надо мной в тот момент, когда я отстраненно наблюдаю за возней шестиклашек около раздевалки. Они такие беспечные… — Марин! Димон!

— Привет, — широко улыбаюсь, чувствуя, что лоб покрылся испариной. Странно. Так всегда бывает, когда ты решаешь посетить школьные занятия со свежим ножевым ранением. Кому расскажи, не поверят!

— Ты что, под кайфом? — прищуривается Хвостова.

— Фу-у-у… — брезгливо протягиваю я. Да, может и зря я сюда притащилась.

—Капец, Димон! — Фаня уходит в раздевалку, но вскоре появляется с моим пуховиком в руках. — Давай одевайся и вали!

— Классно ты придумала! Особенно после того, как меня видела завуч со всей своей свитой! — киваю головой на заведующую, стоящую в окружении редактора школьной газеты и преподавательницы по английскому. Они, кстати, смотрели как раз в нашу сторону, так что пришлось мило улыбнуться и демонстративно вернуть подружке пуховик.

— Димон, честно, ты заколебала темнить, — злится Фаня после того, как отнесла мою «шкурку» на место и уселась рядом со мной. — Я еле наплела учителям, как ты рвешься на учебу с температурой!

— Вот! И сегодня они смогут это узреть, так сказать, воочию! — отвечаю я, с улыбкой рассматривая расстроенное лицо Хвостовой. Ее голубые глаза смотрели на меня с непривычным осуждением. Странно, когда это люди стали смотреть так на меня? Раньше казалось, что только я занималась такой веселой ерундой, как осуждение окружающих…

— Ну ты и дура! — выдает Фаня, как на духу и, встав, наклоняется ко мне, чтобы ее шепот услышала только я. — Хочешь подставлять себя — пожалуйста. Хочешь заигрывать с химиком — ради Бога! Хоть спи с ним! Но откидываться на моих глазах в стенах школы — это, знаешь ли, слишком!

Ее слова больно ранят. Каждое слово — пощечина, и я еще долго не нахожу, что ответить, чтобы хоть как-то реанимировать себя в глазах лучшей подруги. И, вместо того, чтобы заверить ее в том, что все будет хорошо, цепляюсь за тот факт, который обидел меня больше всего.

— Я с ним не сплю! — сквозь зубы процедила я, глядя Фане в глаза.

— А мне-то откуда знать, ты ведь ничего мне не рассказываешь! — шипит она в ответ и, резко отстранившись, уходит прочь. А я так и остаюсь сидеть на лавочке в лицейском коридоре, глотая горький вкус обиды.

— Димон, можно тебя на пару слов? — Наумов возник словно из ниоткуда, заставив меня поморщиться.

— Паш, отвали, — буркнула я и, схватив сумку, поплелась к кабинету.

В течение первых четырех уроков, мне почти удалось забыть о том, что у меня на боку девять стежков. Я говорю «почти», потому что бок саднило при каждом вздохе. Но я упорно старалась убедить себя, что это всего лишь досадная мелочь. Лишний раз я шевелилась, а учителя, похоже, действительно решили, что я пришла в школу, толком не выздоровев. Когда Марина Викторовна задавала свои вопросы на уроке, я сначала по привычке тянула руку, чтобы дать правильный ответ, но руссичка, наградив меня выразительным взглядом, ясно дала понять, что мой измученный вид ввел ее в полнейшее негодование, и спрашивать она меня сегодня не намерена.

На истории я даже не пыталась отвечать — жутко хотелось, чтобы урок закончился: наша преподавательница скрипела на весь класс, словно несмазанная тележка. И без того паршиво, так еще и каждое ее слово, как гвоздь в голову.

А вот на информатике мне просто хотелось выжить к концу урока. Ну или сдохнуть. Голова раскалывалась, меня начало знобить, все тело словно прокручивало через адскую мясорубку. Только сейчас до меня дошло, какая же я дура, что приперлась в лицей! Хорошо еще, что мне с ловкостью удалось избежать встречи с химиком за весь день…

— Сюда иди, — Исаева грубо схватила меня за запястье и потащила к задней парте. — Не хватало только с таким видом перед носом учителя сидеть. Тебя забрать кто-то может?

— Все нормально, — собрав остатки сил, выдаю я и, развалившись на стуле, вытаскиваю из сумки учебник.

— Димон, тебя трясет. Пошли, я тебя к медсестре отведу, — Аня попыталась потянуть меня, но я резко выдернула свою ладонь из ее рук.

— Нельзя. Если увидят, что со мной, мне кранты, — с досадой сказала я.

— Ну тогда нахрена ты приперлась?! — Фаня, слушавшая наш разговор, словно взорвалась, злобно прошипев эти слова.

Хороший вопрос. Предыдущая ночь была мучительно бессонной. Я провалялась на кровати, пялясь в окно, размышляя, что могли значить слова Дмитрия Николаевича. В конце концов, я решила, что надо просто отсечь все, что может помешать исполнению моих целей, и жить дальше так, будто ничего не было. Ни поцелуя этого злосчастного, ни разговора. Смен больше не будет точно. Все вернется на круги своя. И мне стоит поступить так же. Так что утром я, дождавшись, когда братишка уйдет на работу, быстро, насколько это было возможно, собралась и отправилась в лицей. Какая разница, дома сидеть или за партой? Но, оказалось, разница есть. Причем существенная. Но сидеть дома больше просто не было сил.