Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт. Страница 27

Господин Дефонтен, то есть Бернар, расспрашивал мою мать о работе в мэрии, интересовался количеством техперсонала, бюджетом, продолжительностью рабочего дня, ее взаимоотношениями с начальством, подчиненными, — и все это с таким серьезным видом, словно сам собирался устроиться туда на работу, словно скромная должность моей мамаши была равноценной креслу президента-генерального директора, а ее техотдел — крупной компании на фондовой бирже. Он так легко находил что-то общее между ее работой и своей деятельностью в фармацевтической группе, что мне хотелось вскочить и завопить что есть мочи: «А почему вы не спросите ее, сколько рулонов туалетной бумаги она имеет право класть каждый день?», так как это входило в служебные обязанности моей матери, и ее постоянной головной болью были упакованные по шестнадцать штук бумажные рулоны, а не курс нефти на мировых рынках. Эти чертовы рулоны исчезали быстрее, чем она успевала их заказывать. «Можно подумать, их сжирают унитазы, эти ненасытные львиные хари, они лопают мои рулоны килограммами, что же мне, по-твоему, делать, мой милый?» Бернар Дефонтен расспрашивал ее о работе так серьезно, с таким неподдельным интересом, что я просто терялся: делал ли он это из снисходительности или же его действительно интересовала эта тема, а может, по профессиональной привычке или из дружеских чувств к мамаше? Иногда его глаза затуманивались, и он, казалось, мыслями улетал далеко от нас, но это длилось всего пару мгновений, и он возвращался.

Вдруг я вспомнил фразу близнецов, которая вернулась ко мне как бумеранг, и — бац! — я получил сильнейшее сотрясение. «Вы похожи друг на друга». Смысл ее дошел до меня только сейчас, с опозданием, и мне показалось — ну разве это не как в кино? — что да, я действительно похож на него.

Нет, не физически, по крайней мере, пока нет. Его мощная, плотно сбитая фигура не могла сравниться с моим худым угловатым телом, а тяжелые и в то же время острые черты лица никоим образом не походили на мои (голова чужака, говорила моя бабуля с Карьеров, напуская на себя умный вид, когда хотела поддеть меня), однако в том состоянии смутного напряжения, в котором я пребывал, я чувствовал, что схожая мощная стать дремлет в моих мускулах, и в голове у меня вдруг пронесся образ моряка Попая. Не дрейфь, старина, качай бицепсы, ты еще им себя покажешь! Но самое главное, мне показалось, что я нырнул на мгновение, на очень короткое мгновение, в душу отца Лео и Камиллы, проплыл по ее извилистому течению, и этого хватило, чтобы меня накрыла волна беспредельного восхищения, смешанного с чувством глубокой растерянности. Всё это длилось одно мгновение, а сколько строк нужно исписать, чтобы выразить эти чувства, сколько потратить часов, чтобы вернуть тот миг, и стоит ли искать истину, кому довериться?

Только себе, разумеется, но я еще так молод и впервые чувствую себя чудовищно одиноким; я хочу заскулить, как щенок, и в то же время рвануть галопом, как молодой жеребец, или немедленно послать всё к черту, ибо мои нервы не выдерживают; я хочу вернуться в свои мечты, довериться времени, лежать на мягкой подушке и унестись далеко-далеко. О, как я завидую первобытным людям! Ты смотрела фильм «Война огня», Наташа? Там есть эпизод, когда группка людей, укрывшись в пещере, сидит и молча глядит, как падает дождь, а перед ними расстилается огромная, бескрайняя долина; скука и ожидание, и вялотекущее время.

Моя мать тоже расспрашивала Бернара о его работе, но ей было сложнее формулировать вопросы, поскольку она ничего не понимала в деятельности фармацевтической компании Ван Брекеров. Разговор потихоньку затихал, и госпожа Дефонтен, воспользовавшись паузой, стала спрашивать о том, что ее интересовало: как поживает ее невестка, как они обустроили свою квартиру в Токио (они уже покинули Сидней), ответы были лаконичными и чаще всего шутливыми, Бернар не очень любил распространяться о своей семейной жизни. Господин Дефонтен, то есть дедушка, говорил мало, его интересовали только биржа и банковская политика, но и тут Бернар ловко уходил от темы. «Ничего удивительного, — объясняла мне позже мамаша, — они стоят по разные стороны баррикад и временами очень сильно спорят». Судя по всему, в тот вечер дедушке Дефонтену не хотелось спорить. «Ладно, — сказал он, — поговорим об этом позже». Тут зазвонил мобильный Бернара, — это был уже не первый звонок, но Бернар каждый раз, бросив короткий взгляд на дисплей, резким щелчком закрывал телефон, — однако сейчас выражение его лица изменилось. «Ух ты, — сказал я про себя, — так вот какое его настоящее лицо». Извинившись, он вышел из-за стола. Близнецы, переглянувшись, шепнули мне: «Это Астрид». Их мать, сообразил я. Бернар вернулся за стол с озабоченным видом, но, заметив устремленные на него со всех сторон вопрошающие взгляды, тут же расплылся в улыбке: «Ну вот, я тоже получил разрешение на участие в торжественной церемонии открытия Бала колыбелей! ЛеоКамилла, у нее не было времени поговорить с вами, она вам перезвонит». Он так и произнес: «ЛеоКамилла», в одно слово, на что госпожа Дефонтен не могла не отреагировать: «Ну как же так, Лео И Камилла!» Он холодно промолчал, потом произнес: «Люсетта, я тебя провожу». Званый вечер закончился.

Хорошо, допустим, он провожает Люсетту, а мне-то что делать? Никто, похоже, не задумывался над этим вопросом. Мамаша выглядела до чертиков уставшей, Бернар выглядел спешащим, госпожа Дефонтен всем своим видом показывала, что ей не терпится побыстрее убрать со стола, а господин Дефонтен — что он страстно желает ей помочь, но только без близнецов. «Идите поиграйте с Рафаэлем, — сказал он, затем, смутившись, добавил: — Извини, Рафаэль, я все время забываю, что ты уже взрослый парень». И вот мы уже втроем на пороге дома, разбитые от усталости, зеваем, состязаясь, кто шире откроет рот. «Нет, — сказал я, — не думаю, с чего вы взяли, что мы похожи?» — «Да так, — нехотя отозвались они, — глупости всё это». — «Да уж точно, глупее не придумаешь». Мне вдруг все осточертело, хотелось поскорее оказаться у себя дома. Моя мать совсем обо мне забыла, оставила, словно зонтик на скамейке в парке, что же мне делать? Но Бернар уже возвращался. «Твоя мать ждет тебя, Рафаэль, — сказал он тоном начальника, увольняющего подчиненного, — мол, всё, шутки кончились, — затем: ЛеоКамилла, я сейчас уезжаю, нет смысла оставаться здесь на ночь». Я бросил взгляд на его машину: дверца манила к себе, готовая сама распахнуться, колеса дрожали от нетерпения, а под капотом затаились лошадиные силы, жаждавшие вырваться на простор автострады.

Я поплелся домой в одиночестве, шагая, словно в полусне. Мама в пижаме лежала уже в постели. «Ну как?» — поинтересовался я. «Да никак», — в своем стиле отозвалась она. Я все же не сдавался: «Вы вели себя как очень близкие друзья». — «Что за чепуха!» — пробормотала она, закрывая глаза. Но меня будто приковали к порогу ее спальни. «Но он симпатяга, правда?» — «Да, симпатяга, но у него хватка акулы». Вдруг у меня вырвалось: «Почему ты не вышла за него замуж?» Это ее разбудило, и она села на кровати: «Но, милый, мы не были влюблены друг в друга, не говоря уже о других обстоятельствах, а главное — мы не любили друг-друга». Ее, видать, позабавил мой вопрос. «И не хмурь так брови, мальчик мой дорогой, мы с Бернаром просто школьные друзья, как вы с близнецами!» — «Вот именно», — пробурчал я, но не настолько громко, чтобы она услышала. Сам не знаю, что я хотел этим сказать, но по пути в свою комнату я то и дело повторял: «Вот именно, вот именно…»

На следующий день в лицее произошедшее накануне казалось мне не более чем сном. У входа, как обычно, меня ждал Поль. «Близнецы вернулись», — сообщил он. Его голос звучал слишком возбужденно. В ответ я лишь пожал плечами. «Камилла чертовски хороша», — продолжал он. «Ей всего тринадцать», — сказал я. «Но на вид все шестнадцать», — задумавшись на миг, произнес он. Затем он захотел узнать, успел ли я поговорить с ними, а когда я ответил, что видел их накануне, он, похоже, слегка расстроился. «И ты не позвонил мне, чтобы сообщить об этом?» — «Тебя это так волнует?» Настала его очередь пожимать плечами. Мы перешли в выпускной класс, учились мы посредственно, но, в целом, не хуже других, труднее всего нам давались языки, но Поль, надо признать, учился все же с большим усердием, чем я. На уроке английского он бросил мне записку: «Давай попросим Камиллу и Лео помочь нам с английским».