Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт. Страница 31

Наши силуэты на пустынной улице, огромная луна, повисшая над неподвижными кронами деревьев, тень от кошки, крадущейся вдоль тротуара, узкие улочки ночного города, все это навсегда запечатлелось в моей памяти, стало нестираемым воспоминанием о той предыдущей жизни. Мы осторожно, на цыпочках, шагаем по мостовой. «Да что это с вами, детки!» — бормочет мама, пытаясь идти как обычно, но тут же отказывается от этой затеи, так как ее шаги кажутся слишком громкими. «Это, наверное, из-за луны», — снова бормочет она. «Опля, смотрите, падающая звезда!» — раздается громкий шепот Камиллы. Мы задираем головы, уставившись в загадочное звездное небо, живущее непостижимо далеко от нас своей бурной жизнью.

Когда мы подошли к дому Дефонтенов, охватившее мамашу оцепенение спало, и в ее голосе послышались привычные командирские нотки. «Свет не зажигайте, мы тут еще подождем, если разбудите бабушку и дедушку, скажите, что я здесь». Близнецы нырнули в темную нору сада, мелькнув в последний раз у угла дома. Прошла минута, две, пять, из дома не доносилось ни звука. «Ну ладно, пойдем, — с облегчением произнесла мать и, чуть отойдя от дома, добавила: — Но чтобы больше это не повторялось! Понял меня, Рафаэль?»

Она бурчала проформы ради, я чувствовал, что она не сердится, напротив, в этот момент она стала мне ближе. Мне вдруг пришло в голову, что она, возможно, хотела иметь и других детей, быть окруженной такими милыми нежными эльфами, как Лео и Камилла, — что-то я не слыхал, чтобы она говорила «детки» мягким и добрым голосом, когда обращалась к нам с Полем. Мы жили с ней как двое взрослых, у нее никогда не было возможности изображать из себя милую, добрую мамочку, слишком сильно изматывали ее работа и заботы одинокой женщины, и она была счастлива погрузиться хотя бы на пару мгновений в рекламируемую мечту о счастливом материнстве. Скорее всего, в ее мечтах были и прекрасный дом с балконом, и разноцветные плетеные кресла на зеленой лужайке, и большой дубовый стол в столовой, и умилительный лепет, доносящийся из кроваток в детской; и я тоже чувствовал себя счастливым, потому что был причастен к этой мечте, благодаря которой моя мама так трогательно произнесла слово «детки».

Мы молча брели по улочкам спящего города, связанные мечтой, которую нам подарили Лео и Камилла, но позже, проснувшись посреди ночи, я подумал, что ошибся, что это не материнская мечта, а мечта маленькой девочки ласково коснулась ее.

Может, она обращалась не к воображаемой семье с тремя детьми, а с четырьмя, в которые включала и себя, но кто тогда произнес «детки» голосом, разрывающим мне сердце? Вряд ли этот голос принадлежал той ворчливой старухе, что заменяла мне бабушку, наверняка это был голос воображаемой матери, которую малышка Люси никогда не знала, так как воспитывалась в приюте, оставленная матерью с самого рождения, — не стоит забывать об этом, жестко напомнил я себе, — затем ее пристроили к кормилице, той женщине, что я зову «бабулей с Карьеров». Это было внезапное озарение, словно только сейчас до меня дошло то, что я знал о своей семье, и я зарыдал, сидя на кровати, но не от горя и боли, а от моря чувств. В новой, пришедшей издалека волне образ матери смешивался с образами Лео и Камиллы, и это чувство принадлежало только мне, оно было «мною». В конце концов я заснул, но только не думайте, что на следующий день моя жизнь кардинально изменилась, что нервный срыв совершенно меня преобразил утром я привычно бурчал с кислой миной, моя мать отвечала тем же, а чувства, что бурлили во мне посреди ночи, отправились почивать на задворки моего сознания.

В следующий раз я увидел Бернара Дефонтена лишь несколько лет спустя, когда близнецы и я жили в Париже. Он прилетал раз в неделю, на один день, не больше. Близнецы обычно встречались с ним за обедом, который проходил, как правило, в офисе представительства компании. Однако в тот день, когда я зашел в квартиру близнецов, то неожиданно застал его там, и все внутри у меня задрожало. Этот человек когда-то поразил меня раз и навсегда, и у меня вдруг возникло ощущение, что он появился здесь ради меня. Догадывался ли он о фантазиях, которые мы с близнецами навыдумывали на его счет, и о кризисе, который начался из-за этого в отношениях между моей матерью, нами и стариками Дефонтенами? И, главное, был ли он в курсе того, что происходило в этой студии между близнецами, их любовниками… и мною? Я чувствовал себя преступником, готовым на самую невероятную ложь, готовым выкручиваться до конца или, наоборот, с наглой улыбочкой на лице чистосердечно признаться во всем, не испытывая никаких угрызений совести.

Этот человек вызывал у меня острое желание схлестнуться с ним. Его мощный торс бросился мне в глаза, как и в тот день, когда я впервые увидел его в саду Дефонтенов, где он сидел, покачиваясь на качелях, в шортах, с босыми ногами, читая газету. Но времена изменились, теперь я был выше его ростом и слыл настоящим здоровяком, а не тем сморщенным гороховым стручком, каким был в свои шестнадцать лет. Я почувствовал, как напряглись, надуваясь, мои мускулы: «Давай, Попай, вперед и не дрейфь!» — или, как гласил военный клич близнецов: «Попай, славный моряк, тысяча чертей!» Итак, тогда мне было двадцать.

«А вот и Рафаэль!» — произнес господин Дефонтен, даже не приподнявшись с кресла, так, словно ему было до лампочки мое появление. Но я-то уже собрал все свои силы: «Добрый день, месье», — резко ответил я, даже слишком резко. Он нахмурил брови, и я отчетливо услышал, как в его голове закрутился жесткий диск, загружая пребывавшие в спящем режиме программы. Этот человек соображал очень быстро и мог ловко перестраиваться на ходу в зависимости от обстоятельств. Он засмеялся: «Мне рассказали, что ты стал настоящим асом в дзюдо, Рафаэль». — «Не дзюдо, месье, а кендо». Прекрасно, если хотите поговорить об этом, валяйте, здесь вам не сразить меня. «А, кендо!» — «Да, мне нравится это, месье». — «И какой спортклуб ты посещаешь, Рафаэль?» О, он был очень силен и даже знал мой клуб, — Budo XI, — знал нашего учителя, встречался с ним в Японии, он обожал эту страну, Токио был его любимым городом, и если когда-нибудь я захочу посетить сей замечательный город, он подскажет мне, куда сходить, у него там полно хороших друзей, а видел ли я последнюю выставку в «Гран-Пале»… Я был положен на лопатки, меня унизили, растоптали, низвели до положения глупого юнца, гордящегося своим шлемом, снаряжением, бамбуковым мечом (моя экипировка была дорогим удовольствием, и мне в который раз пришлось взять в долг у близнецов, причем я с ними до сих пор не рассчитался), что я занимался этим спортом как несмышленый мальчишка, таскавшийся за Полем на футбольные тренировки и ничего не ведавший о глубокой философии кендо и его культурном и финансовом значении.

Наши тонкие ноги, убогие раздевалки, испачканные грязью шорты, раздраженные крики тренеров, жалкие воскресные матчи, ледяной ветер, от которого наши лица становились фиолетовыми, или раскаленное солнце, от которого пот струился градом, кислый запах в вестибюлях, томительные часы на скамейке запасных, которые я проводил, наблюдая за игрой Поля, а он возвращался возбужденным, в обнимку с другими футболистами, почти не глядя в мою сторону. А как иначе, я же понятия не имел, что творится в футбольной федерации, я же простая пешка в мире спорта, меня заботила только проблема кроссовок. Мое самолюбие было раздавлено, я не завидовал спортивным успехам Поля, а, скорее, ревновал к тем, кто хлопал его по плечу, обнимал, пожимал руку, меня выводили из себя бесконечные обсуждения прошедшей игры под душем, планы на следующий матч. Эти парни отнимали у меня будущее, отбирали самое дорогое, что я делил с Полем: мягкое покачивание времени, уносившее нас в грезы, когда мы часами могли смотреть на плывущие облака, ни о чем не разговаривая, а только изредка перебрасываясь парой слов, которые слегка подталкивали плавно раскачивавшийся маятник времени.

Близнецы квадратными глазами смотрели на своего отца, застыв в почтительном внимании, но без особого любопытства, словно тот был пришельцем с другой планеты, которую они досконально изучили. Он же, наконец покончив с кендо, продемонстрировав в рекордное время свой восторг и обсудив тему во всех деталях, уже поднимался с кресла, устремляясь к другим, захватывающим горизонтам. Расцеловав на прощание своих деток, он дал им но ходу последние наставления, среди которых было — позвонить матери, хотевшей обязательно видеть их на «ралли», и раз уж в ход пошли английские слова, он по-английски добавил: «Не забудь, Камилла, у тебя дебют, а Лео составит тебе эскорт». Он нашел свой пиджак, вытащил из кармана портмоне и сунул им в руки несколько купюр, а я, отойдя в глубину комнаты и отведя взгляд, чтобы меня не заподозрили в слежке за финансовыми операциями, ломал себе голову, что же это за ралли.