Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт. Страница 48

Ударивший меня дантист помог мне освободиться от экипировки. Он был приятным парнем и несколько лет изучал хирургию, прежде чем переключиться на стоматологию. Он рассказал мне об этом, когда сантиметр за сантиметром осматривал мою опухшую лодыжку. «Думаю, я тебе и плечо неслабо зацепил», — произнес он расстроенным голосом. «Ничего подобного, — бормотал я, все еще находясь в состоянии экзальтации, — смотри, я могу двигать и так, и так, — я начал слегка размахивать рукой: — По-моему, ты правильно сделал, что бросил хирургию!» Я был полон любви к этому парню, и хотя каждый взмах отдавался в руке чудовищной болью, мне хотелось успокоить его, так как ощущение вины причиняет, наверное, еще больше страданий. Уж я-то знаю, я дока по части вины, я на чувстве вины собаку съел, но мой дантист, бывший студент-хирург, был погружен не в чувство вины, а в тщательное исследование моих суставов и гематом.

«Ну что ж, ничего не сломано, но у тебя ушиб мягких тканей и, скорее всего, растянуто сухожилие, вот здесь, чувствуешь? Что касается лодыжки, то это серьезно. Тебе нужен полный покой, старина, по крайней мере, недели на две. Я подвезу тебя на машине». Но я не хотел, чтобы меня подвозили. У меня в голове крутилась смутная, но совершенно непоколебимая мысль: мне нужно уйти раньше всех, пока не вернулся наш тренер, чтобы узнать о моем самочувствии. Что мне и удалось сделать спустя несколько минут. «Вот видишь, я могу нормально идти», — сказал я. Дантист согласился меня отпустить при условии, что заберет мою сумку со всей амуницией и привезет ее, когда я скажу.

Все эти детали навечно запечатлелись в моей памяти, окруженные чудным сиянием, будто сцена была освещена мощным софитом, ослеплявшим всех персонажей, чьи силуэты ярко выделялись на глубоком черном фоне; там еще было что-то похожее на звукоусилитель, и персонажи разговаривали, как античные маски, повторяя реплики, доносившиеся из замаскированного оборудования, и делая жесты, которыми, как шестеренками, управляли из невидимого машинного отделения. Всё это было причиной моей экзальтации. Я чувствовал, что должно произойти нечто важное, что я стою на судьбоносном перекрестке, что наконец узнаю, что приготовила мне судьба и ничего не смогу изменить.

Анна ждала меня на улице.

Она стояла у рекламного щита и, заметив меня, шагнула навстречу, а потом в нерешительности остановилась. Я направился, хромая, в ее сторону, и она скользнула ко мне, подставив свое хрупкое плечо. Я обнял ее, и мы молча зашагали по улице.

«Другими словами, вы ее сняли» или «Значит, она вас сняла», — сказал то ли судья, то ли адвокат, то ли кто-то другой из тех взрослых, которые пытались загнать меня в капкан. Ах, с какой готовностью эти лицемеры, сбившись в одну шайку-лейку, наклеивают ярлыки! Но я не «снимал» Анну. Невозможно поставить меня в один ряд с изощренными ловеласами, заманивающими в свои сети женщин. Я не охотился за девушками. Однако просто сказать: «Нет, я не снимал Анну» — означало пойти против фактов, очевидных для этих людей, и только навредить себе.

Я произнес: «Вы не можете понять этого» и попал в точку, именно такого ответа и ждала общественность от молодого человека, чье взросление, как у многих моих сверстников, затянулось. «Вы не можете понять этого!» Отличный ход, Рафаэль, прекрасный ответ, хоть раз в жизни ты никого не предал, — ни Анну, ни себя, — кроме того, ты произвел приятное впечатление, пусть мимолетное, на взрослых, от которых зависит твоя судьба.

Однако все те, кто сочувственно кивал головой после того, как я выпалил: «Вы не можете понять этого!», были далеки от понимания. Чтобы понять этим людям состояние парня, неоднократно описанное специалистами по юношеской психологии, требовалось время. Мне понадобилась бы куча времени для того, чтобы объяснить, побороть свой скептицизм, выстроить свою защиту. Они всё извращали, ложно истолковывая каждое мое слово. Мне понадобилось три года, чтобы исписать множество страниц, прежде чем приступить к изложению нашей истории. Судья: «Вы ее сняли (Анну)?» — Подсудимый: «Вы, ваша честь, получите ответ через три года, а вам, госпожа секретарь суда, придется написать как минимум сто страниц». Ну мыслимо ли такое?!

Когда я вышел из клуба, Анна ждала меня у входа, мы шагнули навстречу друг к другу, она нырнула под мое здоровое плечо, я обнял ее, и мы медленно пошли по улице.

Представьте себе детскую комнату, пол которой усеян деталями от конструктора: вот очень высокая деталька (это я, Рафаэль), а вот — намного меньше (это Анна), и соединить их можно только одним способом: вставив маленькую детальку в большую. Я был счастлив оттого, что ко мне возвратилось детство, разостлавшее перед нами невинный коврик для игр, и что нам с первой попытки удалось соединить в конструкцию две детали. Больше того, моя рука покоилась на ее плече, но этот жест не был ни попыткой соблазнения, ни знаком обладания, ни расчетом ловеласа, так как вторая рука у меня жутко болела, голова кружилась, из-за растянутой лодыжки мне нужно было на что-то опираться, чтобы не потерять равновесие, — и всё из-за пропущенного удара, из-за того, что я следил взглядом за девушкой на ступеньках, надеясь различить ее профиль, спрятанный за копной волос. Уф… Дыши, чувак…

Моя рука легла ей на плечо не по собственной воле — кто-то словно запустил механизм, делавший меня счастливым, но на сей раз это был не детский коврик для игр. Я пребывал в какой-то одурманивающей эйфории (хоть и немного похожей, но все-таки совершенно отличной от той, что дает запах травки), как человек, потерявший всякую бдительность и упавший ниц при виде незнакомого космического объекта. Наверное, это и есть любовь с первого взгляда?

Все мое внимание было подчинено новым ощущениям: я шагал бок о бок с человеком, который не был Полем. Близнецы с самого рождения образовывали свою собственную упряжку и не подходили для подобных прогулок, как и все прочие — приятели или подружки по университету.

Анна, похоже, никуда не спешила, и мы неторопливо шагали в полном молчании, а мой разум жадно ловил новые ощущения, сравнивая их с теми, которые я получал во время прогулок в компании с моим старым другом. Мне никогда не забыть чувство надежности, которое я испытывал в его присутствии, его покачивающуюся ровную походку, я же то обгонял его, то отходил в сторону, и нам все время приходилось приноравливаться друг к другу, но, может, именно это и скрепляло нашу дружбу. У моей новой партнерши была очень легкая походка, и хотя я опирался на ее плечо, мне казалось, что ее тело наполнено воздухом. Можно было подумать, что я шел один. Иногда я даже поворачивал голову, чтобы убедиться, что моя девушка со ступенек все еще тут.

Голова у меня кружилась все сильнее, и мы зашли в кафе, но она села не напротив, а на диванчик рядом со мной, так близко, что я снова не смог рассмотреть ее лица, спрятанного под крылом длинных волос. Когда она отбрасывала их назад, я крутил, превозмогая боль, шеей, чтобы рассмотреть ее черты, но каждый раз видел лишь ее размытый, сразу же исчезающий профиль. Она сидела рядом, но не прижималась ко мне, между нами словно пролегала пунктирная линия, и только изредка ее ладонь, словно лапка воробушка, опускалась на мою руку.

«А ты не улетишь?» — спросил я. Она в ответ рассмеялась, значит, все же умела смеяться. И я всем сердцем захотел стать жердочкой, на которую могла бы приземлиться потерянная пташка. Ее родители погибли в авиакатастрофе в небе Аргентины. Я ничего не слышал об этом в новостях, но, может, потому, что они летели на небольшом частном самолете? Она рассказала, что ее отец был дипломатом, а мать ради мужа отказалась от карьеры актрисы, они были безумно влюблены друг в друга, погибни один — другой неминуемо покончил бы с собой, но случилось так, что они расстались с жизнью в одно мгновение. Ни братьев и сестер, ни бабушки с дедушкой у нее не было, она осталась совсем одна и надеялась на скорое разрешение вопроса о наследстве, который осложнялся местом и обстоятельствами гибели ее родителей, а пока она училась на факультете психологии и подрабатывала на полставки. Где? Она часто меняет место работы, не стоит об этом даже говорить, ничего интересного. Все это я узнавал обрывками, кое о чем догадывался сам, когда мы бесцельно бродили по парижским улицам после моих тренировок, на которые она отныне приходила ради меня и ожидала на ступеньках, не сбегая, как прежде.