Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт. Страница 58

Воспоминания о том уик-энде взволновали меня, и когда я рассказывал вам об этом на очередном сеансе, месье, у меня снова начался приступ апноэ. «Я понимаю, что это детские дурачества, но неужели вы думаете, что ваши взрослые шалости более забавны? То, что, к примеру, вы вытворяли на выходных со своей женой, это интереснее? Скажите же, скажите». — «Дыши те, Рафаэль, дышите глубже», — спокойно ответили вы и подошли к окну, чтобы открыть его якобы для меня, но я заметил, как вы, повернувшись ко мне спиной, глубоко вздохнули, глядя на привычную суету бульвара Сен-Жермен, вы были озабочены собственным дыханием, а не моим, и мне сразу намного полегчало.

На поездку с Анной в Кабург я одолжил денег у Лео. У меня хватало только на поезд (мой заработок на малярных работах с господином Хосе), но не на отель, а, может, наоборот, не помню. Вероятно, у Лео в тот день не было необходимой суммы, вероятно, он решил перезанять немного у Камиллы, и она, обычно не интересовавшаяся, на что идут деньги, бросила на него проницательный взгляд: «Это для Рафаэля?» Лео, застигнутый врасплох, не знал, что ответить, а Камилла сразу поняла, что деньги предназначались для меня — для нас с Анной.

Накануне выходных, когда я пришел в студию после лекции о Гомере и увидел Камиллу в вечернем платье, то подумал, что госпожа Ван Брекер здесь и они с дочерью отправляются в Оперу.

«Твоя мать здесь?» — спросил я, готовый поскорее смыться.

Госпожа Ван Брекер всегда была любезна со мной, в отличие от Бернара, она не пыталась меня уязвить и с искренним интересом расспрашивала о матери, занятиях в университете, но временами ее вопросы становились слишком неудобными, щекотливыми для такого простого парня, как я. «Вы хорошо ладите с другом вашей матери, Рафаэль?» Я сразу терялся, затравленно оглядываясь по сторонам, готовый провалиться сквозь землю от стыда, но госпожа Ван Брекер, ничего не замечая, невозмутимо продолжала: «Мои свекор со свекровью утверждают, что он очень милый человек, не стоит сердиться за это на вашу мать, Рафаэль. Моя подруга Шарлотта никого не желала видеть после развода с мужем, она заперлась в одиночестве на своей вилле в Жуан-ле-Пен, вы ездили туда, помните, мои близняшки, но это не пошло на пользу ее сыну, вы же знакомы с его сыном, близняшки, он учится в политехническом». Потеряв дар речи, я заворожено слушал ее болтовню, не смея признаться, что никогда не встречался с «другом моей матери», но она уже перескакивала на другую тему, а я не знал, стоит ли мне злиться на нее за то, что она сравнивает судьбу моей бедной мамаши с судьбой ее разведенной подруги, богачки с виллой в Жуане и сынком из политехнического, или благодарить за то, что ставит на одну планку мою мать и свою подружку. Со временем до меня дошло, что она болтает со мной, чтобы просто поддержать разговор, — такова была ее манера проявлять любезность, материнскую заботу, так сказать. Позже я также понял, что госпожа Ван Брекер, несмотря на свое огромное личное состояние, испытывала различные страхи: она боялась развода, старости, переживала за детей и, особенно, за близнецов. Она казалась мне очень красивой, стройной, с величественной осанкой. «Но я же очень толстая, Рафаэль, смотрите, вот здесь, у талии», — и она приподнимала свою шелковую блузку, демонстрируя тугой загорелый живот. Близнецы немигающим взглядом следили за сценой, закрытые в своем мирке. «Как хорошо, что вы оказались здесь, Рафаэль, хоть вы меня можете выслушать, а то им совершенно наплевать на свою мать, хотя мне уже давно пора привыкнуть к этому», — вздыхала она и тут же заливалась звонким хохотом.

Мне не стоило задирать нос, считая себя привилегированным собеседником госпожи Ван Брекер, она вела себя так из-за ее кипучей энергии, а не благодаря каким-то особым моим качествам. Во время нашей следующей встречи она уже ничего не помнила из того, что рассказывала о моей матери и что все еще жгло мое сердце, сама ее жизнь была похожа на вихрь. А когда я оказывался на пути у этого вихря, то попадал к нему в плен. В отличие от Бернара, она никогда не предлагала мне денег. Думаю, она просто не могла вообразить себе, что я нуждаюсь в них, иногда нуждаюсь до такой степени, что не могу купить билет на метро. «Вы много ходите пешком, Рафаэль, это полезно для здоровья. Близняшки, вы должны брать с него пример, а не сидеть взаперти в квартире!» Близнецы хранили твердое молчание. Впрочем, она, вообще, смутно представляла себе, что такое метро, а район Мэри де Лила был для нее заоблачным краем, который простирался далеко за границы ее привычного мира. Однако ее грубая сердечность устраивала меня, внося некий покой в мою душу. И втайне мне нравилась ее манера «поднимать пыль» в квартире Лео и Камиллы, заставлять вальсировать все предметы и фантомы.

И потом, я не переставал думать о королевской кровати в нью-йоркской квартире, о женщине, которая расхаживала по спальне с телефонной трубкой у уха, то огибая белоснежную кровать посредине комнаты, то подходя к огромному, на всю стену, окну, то возвращаясь к кровати, снова огибая ее, затем, закончив разговор, ложась на край кровати и сбрасывая туфли. Я не раз видел, как она сбрасывала свою обувь, входя в студию к близнецам — туфли разлетались в разные стороны, а она с удовольствием разминала затекшие ноги. Я думал об этой женщине, что вытянулась на кровати, расстегнув юбку, чтобы та меньше давила на тугой загорелый живот, представлял, как она тихо сопит, иногда поскуливая во сне, словно щеночек, в полном неведении о том, что под кроватью прячутся две переплетенные тени, которые бесшумно ползают, извиваются, прыгают, вертятся, чтобы не разбудить ее. И она спит спокойным сном, а ее колготки, которые она стянула и небрежно бросила на кровать, потихоньку спускаются до самого ковра, и вот уже две ручки тянутся к свисающему краю колготок и, уцепившись за них, с едва уловимым шорохом тянут по ковру на себя, пока те не исчезают, словно проглоченные спрятавшейся под кроватью тенью. Ее крепкое тело лежит в самом центре кровати, ноги раздвинуты, дыхание ровное и умиротворенное, а те двое под кроватью в полном безмолвии и почти кромешной тьме возятся с длинной тряпкой, которую без устали скручивают и раскручивают, а потом делают ту необычную вещь, как они ее назвали.

Я был единственным человеком, которому они рассказали эту историю. Сцена с королевской кроватью постоянно жила в моей памяти, расцветая новыми подробностями, прибавлявшимися по ходу соединений наших с близнецами планет. Я был единственным свидетелем той сцены, и иногда мне даже казалось, что я на самом деле лежал вместе с ними под кроватью, на которой спала госпожа Ван Брекер и под которой затерялся большой коричневый конверт, и что я, как всегда, находился немного в стороне, присматривая за ними, и, может, именно я ослабил душивший их узел, когда они зашли слишком далеко в своих смертельных играх. Я восставал: «Стоп, это невозможно, мы же разного возраста!» А они мурлыкали: «В том-то и дело, Раф, ты же старше и мог следить за нами». Их разговоры все время крутились вокруг обросшей мифами истории, где смешалось возможное и невозможное, то, что произошло до нее, и то, что случилось после, то, что было на самом деле, и то, что могло произойти. С помощью розового чулка они сплели себе кокон, который плыл по океану времени, он стал для них духовным прибежищем, тайну которого они открыли только мне, но я знал, что они продолжают в нем прятаться, возможно, гораздо чаще, чем я догадывался, и они поймали меня тем самым чулком, потянув на себя, — так я попал в их кокон и выполнил предназначенную мне миссию.

Итак, на пороге студии стояла Камилла в белом бальном платье, в котором она была на Балу колыбелей, и я подумал, что госпожа Ван Брекер заехала за ней, чтобы отправиться на какую-то премьеру в Оперу. Я застыл в нерешительности: бежать или остаться? Сбежать в свою розовую норку или остаться, поприветствовать госпожу Ван Брекер, которая, как всегда, упадет в кресло и, энергично болтая ногами, сбросит свои туфли. «Останьтесь со мною, Рафаэль, пока Камилла собирается». И вот я усядусь на ковер рядом с ней, словно маленькая собачонка, покачивающая головой в ритм болтовне своей хозяйки, радуясь ее присутствию и возможностью любоваться ее крепкими и стройными загорелыми ногами. Лео с Камиллой часто сидели, прижавшись к груди моей мамы, а я был неравнодушен к ногам их матери и имел полное право созерцать их. А потом, возможно, госпожа Ван Брекер задаст мне один из своих шокирующих вопросов, но теперь-то я научился, как не отвечать на них. Мне нужно было просто дождаться, когда она станет рассказывать о проблемах кого-нибудь из своих знакомых, полагая, что эти проблемы похожи на мои, сделает вывод из этой истории, как всегда, прагматичный и оптимистичный, и я буду рад заразиться ее жизненной силой, стать ей ровней, превратиться в одного из тех, кто легко решает любые проблемы, никогда не сгибается, потому что он король на земле. И наш разговор закончится привычной фразой: «Правда, прикольно?» И я согласно кивну головой, так как мне в эту минуту всё в самом деле будет казаться прикольным: переживающая за меня мамаша, мои долги, моя не блещущая успехами учеба, мое будущее, упирающееся в глухую стену, любовные сеансы близнецов, — всё это очень прикольно.