Десница великого мастера - Гамсахурдиа Константин Семенович. Страница 11

Всю неделю метались, как оглашенные люди во дворце Колонкелидзе. Напуганные смертью Чиабера, они со дня на день ждали смерти эристава. Домочадцы бодрствовали все ночи, служители церкви читали ему молитвы, а сам эристав, осеняя себя крестным знамением, каждое утро возносил благодарность богу за дарованный ему еще один день жизни.

Виски и борода Колонкелидзе поседели от страха. Он достал дедовские молитвенники, утром и вечером слушал чтение часослова, заучивал псалмы, убрал дворцовую церковь иконами и водрузил крест на башне Кветарского замка. А Мелхиседек тем временем восстанавливал храмы и монастыри, назначал служителей церкви. Окрестив свыше двух тысяч детей и старцев, он возвратился в замок Корсатевела.

Талагва Колонкелидзе поехал в, Нокорнский монастырь и принес благодарственную жертву за избавление от кары животворящего креста.

Пховцы дивились спасению Колонкелидзе…

Сам же эристав был уверен, что ему помогла накинутая на шею веревка…

XIII

В глубочайший траур оделись Бордохан и Мамамзе. Они переселились в землянку без света. Лишь спустя две недели они надели черные с белыми полосами сандалии. День и ночь лежали они на голой циновке, не прикасаясь к пище.

С трудом удалось Русудан, Кате и Шавлегу Тохаис-дзе уговорить их подстелить сено и отведать свежих овощей.

В продолжение сорока дней перед закатом солнца собирались в ограде замка близкие и с похоронным пением и плачем шли к могиле Чиабера.

Горе и «чудо», явленное крестом, обратили Мамамзе к вере Христовой. Крестами и иконами убрал он замок Корсатевела и дворцовую церковь. Ежедневно служили панихиды и читали псалмы вновь назначенные священники и псаломщики. Над могилой Чиабера поставили крест.

Тохаисдзе ходил настороженный, но не решался противоречить охваченному горем эриставу Мамамзе. Наконец из Пхови вернулся Мелхиседек, привез с собой животворящий крест и оставил его в Корсатевеле. Бордохан и Мамамзе, преклонив колени перед крестом, молились о спасении души Чиабера. Домочадцы, девушки и слуги не смели от страха входить в ту палату, где находилась эта святыня.

На сороковой день вновь собрались плакальщики. Пятьдесят быков, свыше ста овец закололи в Корсатеве-ле в этот день. В ограде горели костры. Жарилась и варилась убоина.

Шорена снова прибыла оплакивать жениха. Двенадцать плакальщиков и Талагва Колонкелидзе сопровождали ее.

Приехал и царь Георгий с большой свитой. Но так как царица и Звиад-спасалар отбыли в Уплисцихе, Георгия сопровождали трое эриставов, духовник, начальник слуг и манглисский епископ — взамен католикоса, ибо Мелхиседек после возвращения из Пхови заболел. Такай со своей женой и двенадцатью сыновьями приехал в сопровождении тридцати плакальщиков.

От замка Корсатевела до шатров в два ряда стояли плакальщики и низкими грудными голосами тянули скорбную мелодию. Ужасом преисполнялась душа от их монотонного пения, похожего на рев напуганной отары овец.

От ступеней башни до шатров шли плачущие, царапая себе лица и причитая.

Во дворе замка стояли три длинных шатра.

В одном из них покоилась одежда Чиабера, его золотой шлем — подарок византийского кесаря, панцирь, лук и стрелы, щиты и меч.

Во втором шатре находился покрытый траурной попоной конь, подаренный Чиаберу в Византии за участие в боях с сарацинами.

В третьем — его охотничьи псы, гончие, борзые, кречеты и соколы.

У входа в первый шатер сидела обезумевшая от горя несчастная Бордохан. Рядом с ней жена Такая, кормилица Чиабера — с одной стороны и прекрасная Шорена — с другой.

Шорена положила голову на колени Бордохан. Бордохан, голося, ласково гладила белокурые локоны Шорены. Когда царь Георгий приблизился к женщинам, Шорена подняла головую. Неземная красота ее, как молния поразила сердце Георгия. Траур и горе сделали ее еще прекрасней.

Георгий приложился к плечу Бордохан, выразил сочувствие ее горю. Затем подошел к кормилице и невесте покойного.

Злобный взгляд метнула Шорена на царя, и лицо его вспыхнуло от этого взгляда.

Плакальщики тянули свой щемяще-жуткий однообразный напев. Слышались заглушенные рыдания слепого Такая и его монотонный «вахву месербун».

Сердце сжалось у Георгия. Он прошел в следующий шатер, посмотрел на насторожившегося коня Чиабера. У коня еще не зажили следы раны, полученной в битве с сарацинами.

Плакальщики и сыновья ввели в шатер под руки слепого Такая. Старик раскрыл широкие объятия и обнял коня.

— Нет у тебя всадника! — восклицал он. — Ушел он в царство теней без тебя, но как же он преодолеет темноту один, как замахнется он мечом без тебя, как нале-тит на врага без тебя! Горе тебе, конь! Нет у тебя хозяина, нет твоего витязя Чиабера…

Он бросился к ногам коня, обнимал их, Целовал копыта. Дрожь охватила Георгия при виде этого зрелища. Он поспешно вышел из шатра.

Плачущий, сгорбленный Мамамзе следовал за ним. Они вошли в шатер, где находились доспехи Чиабера, и когда Георгий увидел золотой шлем покойника, подарок византийского кесаря, зависть и ненависть к Чиабе-ру вспыхнули в нем..

Мамамзе стоял поодаль. Он опирался на кривую кизиловую палку и в этот миг в самом деле походил на нищего. Георгию стало жаль его. Он подошел ближе, положил ему руку на плечо, но не нашел в себе слов утешения. Сутулые плечи Мамамзе затряслись. Он обнял царя, как отец, поцеловал его в глаза — ведь царь забыл вражду к Чиаберу и простил ему все.

Георгий прошел в третий шатер. Угрюмо нахохлившись, сидели на шестах беркуты, ястребы и кречеты Чиабера. Перепуганные причитаниями и криками плакальщиков, они таращили желтые зрачки.

В сторонке лежали борзые и гончие покойника. Согласно обычаю, Георгий и тут вымолвил слова соболезнования. Черная старая борзая, любимица Чиабера, лежала поодаль от других псов, приоткрывая слезящиеся глаза и равнодушно обмахиваясь хвостом.

Проходя мимо первого шатра, Георгий вновь взглянул на Шорену. Теперь она была несравненно красивее, чем три года назад, когда царь впервые увидел ее в Мцхете на престольном празднике. Как амазонка, джигитовала она тогда в своем пховском платье, соревнуясь с витязями.

XIV

До осени следующего года Мамамзе и Бордохан просидели в темноте. К концу двенадцатого месяца со дня смерти Чиабера они собрались разослать вестников для приглашения близких и дальних на годовщину смерти сына.

В эту ночь Мамамзе приснился недобрый сон. Будто, бы на могильной плите Чиабера сидели он и Тохаисдзе и озабоченно смотрели на надгробный крест. Но то не был простой каменный крест, что по воле Бордохан был поставлен над могилой Чиабера. То был кларджетский животворящий крест.

Крест пустил корни в землю и стал высотою в человеческий рост. Виноградная лоза, толщиной в запястье, вилась вокруг его ствола. Лоза дала побеги.

Удивился Мамамзе. Кто же поставил чудотворный крест на могиле сына?

Заколыхалась лоза с побегами. И вдруг не стало ни лозы, ни побегов. Зашевелилась огромная змея, обвилась вокруг креста и так сильно вытянулась, что своим расщепленным жалом впилась в облачное небо.

Тохаисдзе выхватил саблю, подаренную ему Чиабе-ром, и отрубил змееголову. Голова скатилась на землю и, открыв зев, злорадно расхохоталась им в лицо. Мамамзе проснулся, встал и приоткрыл окно. Утренняя заря заглянула в их темную обитель. Больная Бордохан металась на соломенном ложе. Мамамзе позвал Шавлега Тохаисдзе. Рассказал ему сон. Попросил проводить его до могилы Чиабера. Пересекли двор замка. От долгого сидения в темноте лицо старика изменилось. Как шерсть, покрытая копотью, стали волосы и борода Мамамзе. Опираясь на кизиловую палку, он едва плелся, поддерживаемый Тохаисдзе.

Великая печаль лежала у него на сердце. Кругом царила тишина. Мох покрывал могилы предков. Свежая могила как бы исчезла. Вокруг виднелись лишь замшелые камни, покрывающие могилы эриставов и их жен. Наконец он разыскал могилу сына. Палкой соскреб с нее сухие листья.