Жизнь, какая она есть (СИ) - Шошина Юлия. Страница 12

Я почувствовала влажность его слез на своей шее, когда он зарылся носом в мои волосы. Я словно бы кол проглотила – стояла столбом и не могла пошевелиться от ужаса и до боли знакомого прикосновения.

Он держал меня так сотни раз, но сейчас все это казалось мне таким неправильным!

И вдруг, совершенно неосознанно, я начала плакать.

Нет, начала плакать – слабо сказано. Я начала рыдать, слезы орошали мои щеки, неслись вниз по дубленке, заливались в лиф черного платья и рассекали его. Мое тело забила мелкая дрожь, и руки Руслана плотнее сжали меня. Он делал так всегда, когда старался забрать мою боль, но сейчас это не помогало.

О Боже. Я ревела навзрыд, захлебываясь и воя, всхлипывая и вновь начиная рыдать. Он гладил меня по волосам, по щекам и по плечам, и все это заставляло меня выть еще больше.

–Котенок, все пройдет, – тихий шепот коснулся моего уха, и я отстранилась, всхлипывая и трясясь. На мои плечи тут же опустилось его пальто, и я задохнулась от запаха, которым он меня окружил.

Ничего не поменялось. Все тот же аромат, сносящий мою крышу и убивающий наповал.

Мое чрезмерно трепещущее сердце подвело меня к краю. Оно напомнило мне, как легко было потерять себя в нем. Как легко было потеряться в мире, где он был всем.

–Скажи, что мне сделать, котенок, я все сделаю… Я столько должен тебе рассказать, объяснить. Почему никогда не звонил, почему не объявлялся! Все, что я сделал, я делал для тебя. Я не мог позволить себе держать тебя здесь, когда ты должна быть свободной. Свободной и открытой для всех своих мечт, котенок! – его палец коснулся места за моим ухом, и я вздрогнула от знакомого ощущения. – Котенок, я не заслуживал тебя тогда, и не заслуживаю сейчас… Но все, чего мне хотелось эти три года – так это вернуться и сделать все, чтобы между нами все было по-прежнему… Я так тебя люблю, Юля. Я бы очень хотел, чтобы ты этому поверила.

Доверие? Увольте. Не было никакой возможности, что я распакую новый пакет и протяну ему его. Его палец снова коснулся меня, теперь он трогал букву Ю, верно лежащую на моей груди. Она ощущалась холодной на моей коже, и прожигала мое сердце не хуже его слов.

Я знала, что сейчас все рушится. Все стены, которые я так упрямо возводила эти три года – сбиты, как домино, и лежат друг на друге.

Я не знала, что сказать. Я просто смотрела в его глаза цвета кленового сиропа и молчала, сбитая с толку. И понимала – мое сердце нуждается в нем прямо сейчас. Нет! Нет! Я могла хотеть его, но нуждаться – нет! Ни в коем случае! У меня в жизни уже была катастрофа с его участием, больше такого я не допущу! Мое сердце гулко билось в груди, напоминая, что все может плохо закончится.

–Я выхожу замуж, – мои одеревенелые губы произнесли эти три слова, но я увидела, как рушатся его надежды. Это было так очевидно.

–Я знаю. Я видел вас, – он скривился, словно бы съел лимон.

–Ты оставил меня, – снова-таки три слова.

–Ты права. Теперь это твоя жизнь, и ты можешь провести ее с кем хочешь, котенок, – на последних словах он вдруг замолчал. Я видела, что это была ложь. Он не хотел этого говорить.

–Ты покончил со мной, – да что со мной такое? Мой словарный запас ограничивается несколькими фразами сегодня? Брр. Помотав головой, я набрала воздуха и продолжила: – Ты покончил со мной, не я. Я бы никогда не сделала этого, потому что я любила тебя, Руслан. Я бы была рядом всегда, я все бы выдержала. Но ты разрушил нас.

Я гребаный ублюдок! Она убивала меня своими словами наповал, а затем вдруг развернулась и пошла вперед. Ее маленькая, сгорбленная фигурка удалялась все дальше и дальше, а я стоял и понимал, что она права в каждой фразе. В каждом звуке.

Я побежал за ней, поскальзываясь на мокрой траве. Она уже переходила дорогу, но я все же успел и вновь схватил ее за руку.

-Не уходи, – прошептал я, вжимая ее дрожащее тельце в себя. – Пожалуйста, котенок. Не уходи.

Сейчас я чувствовал себя словно перед казнью. Каждое слово – гильотина. Я умирал снова и снова, но понимал, что заслужил все это.

А она плакала. Плакала и плакала, сжимая в руках что-то блестящее до тех пор, пока я не присмотрелся и не вынул из ее рук мгновение назад сорванную цепочку. Ту, которую ей подарил я.

Она носила ее все эти шесть лет. И сейчас сорвала ее с шеи.

Меня замутило. Тошнота подкатила к самой глотке. Она вполне может сейчас выбросить ее вместе с моим сердцем. Вполне.

Но Юля сильно сжала руку с цепочкой, и глухие рыдания вырвались из ее груди.

Я ненавидел видеть ее такой. Я люблю, когда она улыбается.

-Я сделаю все, чтобы ты улыбалась. Я все исправлю, обещаю!

Усадив ее в свою машину, я включил печку на полную мощность и медленно повез ее домой.

До конца поездки никто не проронил ни слова, а лишь стоило мне затормозить, как она скинула мое пальто, выскочила из автомобиля и пронеслась по дорожке к дому, не оглядываясь.

Браво, Руслан.

Ты выстилаешь себе ковровую дорожку в ад.

12.

Сказать, что события стали напряженными, с тех пор, как у нас состоялся разговор с Русланом, это ничего не сказать. Весь день я провела в постели с мамой, обнимая ее, рыдая вместе с ней. К вечеру нам удалось успокоиться, и я заснула под ее тихое сопение.

Этот день был полностью нереальным. В нем словно переплетались прошлое и настоящее, и это убивало меня. Убивало тем, что было так просто возвратится в тот промежуток времени, когда Руслан был центром моей вселенной.

И я ненавидела это. Он мог снова разорвать меня на части. Но я видела борьбу в нем, и это пугало меня еще больше. Борьбу за что? За меня? О какой борьбе может идти речь, если я выхожу замуж? Я не могу оставить Никиту и броситься в этот черный омут вновь. Это было бы высшей глупостью.

Я вылезла из постели так тихо, как только могла, и спустилась вниз. Папина куртка все еще висела на крючке, и я, просунув в нее руки, вышла на крыльцо и села в его кресло.

Стояла глубокая ночь. Ни одного горевшего окна, свидетельствовавшего бы о том, что есть еще один такой полуночник, как я. Подул ветер, и я засунула обе руки в карман. Тут же левая рука наткнулась на что-то твердое, и я вытащила из кармана небольшой листок, свернутый вдвое. Немедленно развернув его, я охнула. То был папин почерк:

«Юленька, милая моя дочка,

Мне даже страшно браться за написание этого письмеца, слишком много надо сказать тебе. Ты занимаешь в моем сердце самое особенное место, ведь ты моя крошка, мой маленький сильный солдат. Со всеми своими горестями, будь то разбитая коленка или двойка в школе, ты непременно шла ко мне, зная, что я пожурю тебя, но тут же обниму и поцелую. Но даже если бы ты не любила меня так сильно, я все равно бы невероятно гордился тобой! Ты так многого добилась, дочка. Погляди – ты исполнила свою мечту, малышка. Ты знала, чего хочешь, и упрямо двигалась к своей цели.

Ты хороший человек, Юленька. У тебя сильное и доброе сердце, ты способна видеть многое, то, что редко кто способен сейчас увидеть.

Я хочу сказать тебе главное. Борись, Юля. Борись до конца. Чего бы ты ни хотела, иди к своей цели и знай, дочка: все получится. Если ты сможешь сделать это, преодолеть свой страх и не довольствоваться вторыми ролями, то я, как твой отец, большего и пожелать не могу.

Будь счастлива, дочка. Я люблю тебя так сильно, что никакими словами не передать, хоть я и писатель, помнишь?

Я надеюсь, ты всегда будешь ощущать мою любовь, а особенно тогда, когда меня в твоей жизни больше не будет, чтобы сказать тебе об этом.

С любовью, папа»

Я сама не заметила, как начала плакать, и поняла это только тогда, когда идеально ровные, каллиграфические папины буквы не стали расплываться. Как же обидно, что у меня не было возможности, чтобы сказать ему, как сильно я люблю его!

Я свернула листок вдвое, но прежде снова перечитала письмо и с длинным вздохом приложила его к груди. Я сохраню это на всю жизнь. Это – последнее, что оставил мне папа.