Местечко Сегельфосс - Гамсун Кнут. Страница 12

А пароход тем временем отчаливает от пристани и торжественно заворачивает в море. Нильс из Вельта круто останавливается на минуту и угнетенно смотрит прямо перед собой. Потом бегом пускается к набережной, словно хочет догнать уходящее судно. Далеко в вышине по-прежнему звенят лебеди.

Телеграфист Борсен бредет дальше, забирается далеко от берега, доходит до избушки Нильса-сапожника и минует ее, доходит до маленьких двориков, до жилых домов, до расчищенных под постройку мест. Кое-где овцы уже выпущены на волю, хотя снег еще не сошел. Борсен поворачивает назад и заходит в избушку Нильса-сапожника.

– Я видел дымок над твоей крышей и решил, что ты еще не спишь, – сказал он.

Нильс-сапожник смахивает для гостя пыль и со скамьи, и со стула, – он сильно смущен. На столе лежит селедка и несколько картошек в большом листе бумаги.

– Да, – говорит Нильс-сапожник, – я варю кофе, только что вернулся из города и собрался сварить кофею, я ведь страсть какой любитель кофею. Да что же это, начальник телеграфиста и вдруг пожаловал в такой дом, ведь здесь негде и присесть! – Он прибирает на столе, швыряет селедку и картошки на кровать и растерянно бормочет:– Так вы видели дым из трубы? Я собрался варить кофе, я страсть до чего жаден на кофей. Я бы с удовольствием предложил вам сейчас чашечку, да боюсь, не больно он хорош.

– Отчего же, с удовольствием, – сказал Борсен. Великое смущение: – Это всерьез? Ах, господи, да годится ли он? И пить-то его не с чем, как раз подошло, что ни крошки сахару, позабыл нынче в лавке. А хуже всего, что и кофе тоже остался там, пакетик с кофе, забыл на прилавке. Я стал ужас какой беспамятный, – говорил Нильс-сапожник.

– Что это за портрет? – спросил Борсен, хотя отлично знал. И оказалось, это – сын, У. Нельсон, живущий в Америке, разодетый, сытый и причесанный, прежний Ульрик.

– А дама? – спрашивает Борсен.

– Ну, это, собственно, большой секрет, – отвечает Нильс-сапожник, – но, как я понимаю, это его будущая жена. Кто бы мог подумать, малютка Ульрик, который всюду таскался за мной и тачал сапоги. А рученки-то у него были не больше вот этого, когда он только что взялся за дело. А теперь-то! Какой важнецкий вышел парень! Ну, да оно и понятно!

Тогда Борсен вдруг притворился пьяным и грубым, нахлобучил шляпу и сказал:

– Убери эту дрянную чашку, разве это кофе, я такой гадости не пью. Что это я хотел сказать – вот, возьми эти бумажки и поезжай в Америку. Молчи, дай мне договорить: стало быть, бумажки. Поезжай в Америку и ты, говорю. Ты не можешь помолчать, пока я доскажу? Купи себе билет и поезжай, эти деньги твои. Я не желаю больше стоять и слушать твою ерунду. И уезжай непременно, да скорее, слышишь…

Борсен вышел, продолжая повторять те же слова, а Нильс-сапожник шел за ним, держа в руке деньги, и что-то возражал. Под конец телеграфист услышал уже чистейшую чепуху:

– С вами даже нет ничего, что я мог бы вам понести!

Старый, в конец отощавший сапожник и – нести что-нибудь для Борсена с раскачивающимися богатырскими плечами!

По дороге домой Борсен опять видит маленький пароходик, идущий теперь к берегу. Он выходил недалеко в море, совершил увеселительную прогулку с несколькими аборигенами; молодежь покаталась и потанцевала на палубе в холодную ночь.

Когда Борсен пришел на станцию, маленький Готфред передавал телеграмму. Маленький Готфред Бертельсен, сын Бертеля из Сагвика, передавал конец огромной телеграммы Дидрексону и Гюбрехту; их представитель, молодой господин Дидрексон, потребовал, чтобы станцию открыли из-за этой телеграммы, – дело шло о крупной сделке, о заказе самого Теодора из Буа. О, этот молодой Дидрексон – большой плут, ведь потребовать открыть телеграф – большая реклама, а стоит недорого, он пускал в ход этот приемчик с клиентами, которым хотел польстить и оказать почет.

Покончив с работой, маленький Готфред обернулся и сказал:

– Ходят слухи, что вам нынче страшно повезло. Борсен вытаращил глаза.

– Теодор заходил сюда по дороге домой, он сказал, что вы выиграли огромные деньги.

– А-а, да, – сказал Борсен, – это правда. Должно быть, судьба.

– Я очень этому рад, – сказал маленький Готфред.

– Но не скажу, чтоб огромные, если вычесть расходы. А кое-что очистилось, маленький выигрыш был. Вы не думаете, что это судьба?

– Сколько же именно?

– Да пустяки. Вы весь вечер работали, бедняжка?

– Я очень рад этому выигрышу, за вас. Потому что инспектор может нагрянуть со дня на день. И на этот раз вам, знаете, не отвертеться.

– Да поймите же, черт побери, что это сущие пустяки, если откинуть расходы! – нетерпеливо воскликнул Борсен.

– Расходы? Какие же расходы?

– А рассчитаться разве не нужно было? А кроме того, одна – другая бумажка упадет на пол, одна фишка закатится сюда, другая – туда, все это надо учесть.

– Вы ведь не умеете играть в карты. Маленький Готфред потупился в раздумье.

– Хорошо, но, во всяком случае, вы ведь можете пополнить кассу? – спросил он.

– Ну, да, ну, да. Но вы сейчас устали. А кроме того, это моя касса, а не ваша. Хуже всего то, что вы просидели здесь половину ночи, в то время как я развлекался.

В душе доброго маленького Готфреда зарождаются боязливые предчувствия, ему по прежним случаям известно беспечное отношение Борсена к деньгам, и он не может удержаться, чтобы не сказать:

– Хуже всего, если вы не сможете сразу пополнить кассу. Вы ведь знаете последствия.

– Последствия такие, что вы будете начальником станции вместо меня, братишка Готфред. А я, может быть, займу ваше место.

– Не шутите с этим! – ответил Готфред.– Вот ведомость. Покройте же недостачу наличности.

Борсен молча шагнул в угол, где стояла его виолончель.

– Вы не хотите? – спросил Готфред. Тогда Борсен крикнул:

– Не хотите! Не хотите! Ну, слушайте: я не могу! Довольны вы? Ну, чего вы стоите и хнычите?

– Не можете?

– Нет. У меня ничего нет. Вот, ищите сами, карманы пусты, никаких денег нет.

– Значит, вы их кому-нибудь отдали?

– Да, натурально, значит я их кому-нибудь отдал. Чушь!

Готфред опять задумчиво уставился в пол.

– Бедняга вы! – сказал он.

Борсен обиделся:

– Я не понимаю – вы воображаете, что имеете право постоянно жалеть меня.

– Кто отобрал у вас деньги?

– Дьявол вас задави! – закричал Борсен.– Отобрал? Нильс-сапожник взял их взаймы. Ему надо ехать в Америку. К своему сыну. Нильс-сапожник. Тьфу, вы кажется сошли с ума!

Маленький Готфред сразу принял решение: поклявшись всеми святыми, что сейчас же пойдет и отберет часть денег, он надел шляпу и вышел из конторы. Борсен смотрел ему вслед, разинув рот, сделал несколько попыток окликнуть его, но слишком долго собирался и промолчал. Немного спустя он уселся играть на виолончели, пьяный и невменяемый.

ГЛАВА IV

Почтовый пароход выгрузил на набережную огромную рояль. Мартин-работник и пятеро других рабочих волокут и поднимают тяжелый ящик на сани, чтоб увезти его по теряющейся в дали зимней дороге. Рояль доставлен для молодого Виллаца, хозяина Сегельфосса; сам он не приехал и не прислал никаких распоряжений. Куда везти, – на усадьбу Сегельфосс или на кирпичный завод, где две горницы? Мартин-работник и пятеро рабочих долго обсуждали этот вопрос, послали гонца к фру Раш с запросом, и она ответила, что рояль, разумеется, нужно отвезти на усадьбу Сегельфосс, в собственные апартаменты молодого барина Хольмсена в замке Сегельфосс, – куда же иначе? Гонец поблагодарил за распоряжение и ушел. Но не прошел он и несколько шагов, как фру Раш крикнула ему, что нет, пожалуй, может быть, лучше отвезти на кирпичный завод. Бог знает! И там тоже – где его поставить? Не в обеих же комнатах сразу, – нет, она не знает, не может ничего решить. Фру Раш совсем растерялась и смутилась.

Гонец вернулся на мост, и Мартин-работник, и пятеро рабочих снова принялась судить и рядить.

Господин Хольменгро подошел к ним и сказал: