Проклятый род (СИ) - Дружинин Руслан Валерьевич. Страница 31

   Судорожно вздохнув, Вера отшатнулась от Нави, но запнулась о корень и упала на землю. Вук залаял, Михаил попытался заступиться за родную сестру, но Влада оттолкнула парня на маленького Егорку. Схватив Веру за волосы, она задрала лицо крестианки к себе и глядя прямо в ненавистную зелень глаз, закричала.

  - Что ты знаешь о Яви?! Что ты знаешь о том, как живут люди Долгими Зимами?! Сидючи в своей крестианской избе, да по старым заветам молясь - ничего ты не видела, ничего ты не знаешь! Представить не можешь, на что способны те, кого возлюбить ты слепо пытаешься! Не ведаешь, что творится в законопаченных избах, пока снег не сойдёт! По весне ты оттаявших детских трупов не видывала, возле общин самоубившихся девок не считывала, а они в одних тонких рубахах выскакивают на страшный мороз; от ужаса спасаются, что в семьях творится! И вы, твари поганые, Навь зовёте чудовищами? Нас то клеймите выродками?! А жизнь-то к одному всех ведёт - к смерти! - Серко увидел, что дело зашло дальше чем следовало. Он схватил Владу и оттащил её прочь от разрыдавшейся Веры. Но Волчица не успокаивалась; брыкаясь в крепких объятьях брата, она продолжала кричать. - И ты за них, Серко?! Предательство крови! Сколько раз мы за деревнями с тобой наблюдали?! Сколько видели?! Осенью закроет дверь благородный отец, а через одиннадцать месяцев не вошедшая в возраст дочь приплод от него в руках тащит! И все морды воротят и всем совестно, а сказать никто ничего не желает! Кто в Тепло их Зимою заглядывал?! Даже слыша крики о помощи, кто рискнёт по морозу пройтись, да в чужую дверь постучаться?! Ненавижу вас! Ненавижу оседлышей! Твари поганые, нож марать о вас жалко!

  - Мы не такие! В нашей общине никогда таких зверств не бывает! - крик Веры задохнулся в отчаянном плаче. - У нас никто над ближним своим не глумится, каждый по законам Божьим живёт - один за другого держится и помогает! Мы не такие!

   Влада побелела лицом, ярость подземной Волчицы разгорелась сильнее. Это был тот самый приступ, которого так опасался Серко. Он чувствовал, что может не справится с разбушевавшимся духом сестры. С злобной желчью она выплюнула в лицо крестинами новую порцию правды.

  - Четыре патрона мы той твари оставили - убийце вложили в руки оружие! Уже сегодня она может одну душу сгубить, а когда её страшные запасы иссякнут, начнёт решать: кого больше любит - сына своего или дочку? А знаешь, сына-то она любит больше! До последнего будет парня тянуть, а когда малец всё же сдохнет, оружие наведёт на себя! Сыто вы видать у себя в крестианской деревне живёте, раз о таких делах даже не слышали! "Пост ради благого дела", говоришь!? Лучше бы мы той бабе одну пулю оставили, чтобы сразу её себе в башку закатала и никого больше не мучала! Застрелилась бы, как твоя...

   Серко ударил не задумываясь и не дал Владе произнести последнего слова. Пощёчина и испуганный вздох прервали её безумную речь. Влада свалилась с ног и крепко сжала землю в побелевших от напряжения пальцах; из её груди вырвались сдавленные всхлипы. Несмотря на страх, Вера потянулась к Одинокой Волчице. Девушка видела боль, которая разрывала безумное сердце. Однако, Навь совсем не рыдала. Закинув остриженную голову так, что затрещало в хребте, Влада хрипло и надсадно рассмеялась пепельно-серому небу. Жутким был этот смех. Навь вложила в него все свои чувства: и горе, и ярость, и тяжесть терзавшего душу проклятия.

  - Бесноватая ведьма, она одержима! - зачастил Михаил, помогая Вере подняться. Серко тоже схватил Владу под руки и привёл её в чувства. Смех тут же утих, девушка сосредоточила взгляд голубых глаз на родном человеке. Навья ярость медленно отступала, Зверь не успел выжечь душу охотницы без остатка.

  - Хорошо, что ты рядом, Серко. Всю игру бы я себе испоганила, - Влада с великой нежностью провела по щеке брата рукой.

  - Для тебя это игры? Когда же они наконец прекратятся? Ты ведь можешь с ума сойти, сгинуть от этого, остановись!

   Губы девушки перед ним тронула грустная и задумчивая ухмылка.

  - А я ведь верю, Серко... верю, что коли доведётся рискнуть, так и у самой судьбы можно выиграть. Будто у жизни есть какие-то правила...

  *************

   Старый скиталец достал коробок и ловко зажёг лампу с единственной спички. Топливо в керосинке мгновенно вспыхнуло и весёлый огонёк обдал жаром.

  - Вот ведь отрава, - опустил стекло на синеватое пламя старик. Комната убежища наполнилась тусклым светом и теперь маленькая гостья была лучше видна для уставших от бессонницы глаз. Девочка семи Зим отроду сидела на стуле возле выдвижной крышки стола. Уже очень много Навьих детей побывало в этой затерянной среди подземных переходов коморке. Здесь было значительно чище чем в остальных помещениях бункера. На свободных от копоти стенах висели иллюстрации взятые из старых книг, да и сами книги имелись в обилии. В убежище нашлась хорошая библиотека, которая стала для старика настоящим подарком. Правда пришлось "посражаться", чтобы спасти книги от уничтожения в кострах. Объяснить Старшей Волчице ценность печатного слова оказалось непросто.

   Слишком долго скиталец пытался изменить Навий род. Охотники научились говорить на общепринятом для оседлых наречии, и теперь только изредка переходили на подземный язык. Некоторые даже умели читать. Каждый ребёнок вместе с Навьим укладом постигал мир с другой стороны. Немного стихов, немного историй и добрых рассказов, и вот уже в глазах подземных детей загорался другой огонек - не вечная настороженность хищника, а искреннее любопытство и интерес к жизни, которая цвела до эпохи обледенения. Но более старшим охотникам уже не нравились эти "сказки" о прошлом. Все, кто прожил более двадцати пяти Зим смотрели на скитальцев с презрением. Они часто жаловались Матери племени, но та не разрешила трогать людей. Конечно же из-за Олега...

   Однако, в этот раз девочка пришла к учителю не сама. Весты старались не смотреть на ребёнка, когда заталкивали её в комнату. Стоило нечастной переступить за порог, как женщины поскорее ушли. Впрочем, скиталец и так догадался в чём дело.

   Он хорошо знал Олесю, ведь считал её лучшей и последней из своих учениц. Уже целый год они проходили письменность и даже начали осваивать математику. Ей нравилось смотреть на картинки и слагать свои первые строки. Тихая, скромная, безобидная... как же она изменилась сейчас.

   На стуле перед скитальцем сжался комочек великого горя. Волосы девочки растрепались из тёмной косы, а грубое платье совсем изорвалось. Олеся могла и сама справиться с этими бедами, ведь давно была обучена шитью и прочему рукоделию, однако, вся правая рука ребёнка оказалась перемотана грязными лоскутами. Со слезами в глазах, она тихо убаюкивала повреждённую ручку за локоть.

  - Ну ничего, ничего... - постарался успокоить скиталец. Он осторожно приподнял маленькую ученицу и посадил её к себе на колени. Словно испуганный зверёк она вздрагивала теперь даже от его прикосновений. Лишь увидев на столе знакомую книгу, Олеся слегка успокоилась.

  - "Стихи", - еле слышно прочитала она крупное название на обложке.

  - Верно. Стихи для детей - то есть для вас, - улыбнулся старик. Пока не пришла Девятитрава, нужно было хоть как-то отвлечь ученицу от боли. - Сможешь прочитать хоть одно?

   Олеся кивнула. Скиталец не спеша открыл книгу и выбирал стихотворение. Посмотрев на хитрые "руны" Тёплого Лета, девочка начала с запинкой читать.

  "Я узнал, что у меня есть огромная семья,

  И тpопинка, и лесок,

  В поле каждый колосок!

  Речка, небо голубое -

  Это всё моё, pодное!

  Это Родина моя!

  Всех люблю на свете я!"

   Почитав последние слова, Олеся не удержалась и снова заплакала. Даже безобидное, светлое стихотворение разрывало ей сердце. Скиталец быстро закрыл книгу и начал бережно укачивать малышку у себя на руках.

  - Ну, тихо-тихо. Извини, я думал поможет. В старом мире было гораздо больше солнца, добра и даже небо изумительно чистого, голубого оттенка. Ты только представь... - ребёнок затих и перестал сотрясаться в рыданиях. Продолжая её успокаивать, старик рассказывал дальше. - Мне было наверное столько же, сколько сейчас и тебе. Однажды мы с отц... Мы с семьёй отправились загород. Ни домов, ни машин, только наполненный солнцем день и золотое поле пшеницы. Очень долго каждому колоску расти под чистым небом. Из единого зёрнышка появляется стебелёк; из стебелька растёт ещё горстка зёрнышек. Целых три жарких месяца созревают колосья, волнуются под тёплым ветром. Один колосок слаб и не даст хорошего урожая. Но представь себе целое поле - огромный ковёр сотканный из золота жизни. Это не снежное покрывало и не гиблая стужа, а настоящая сила природы. Кто-то скажет, что смерть всех сильнее, потому что длится одиннадцать месяцев к ряду, а я скажу: "Если Зима так сильна, так почему уступает место короткому лету?"