Точка отрыва - Коллектив авторов. Страница 37

— Не наигрался в камешки, мальчик?

И в этот миг руна подействовала. Дарри видел, как срабатывала она у мастера Килли. Эффект был и в самом деле как от гранаты. Но это… Рвануло так, как будто «Единорог» Пришлых влупил туда, в угол двора, за бочку, 107-миллиметровую мину. Разметало не только туга — бочка в треске и грохоте, заливая все вокруг водой, развалилась. Осколки булыжника просвистели и над ним самим, с чувствительной силой и изрядным стуком впившись в бревенчатую стену сарая. От восхищения самим собой Дарри, раскорячившийся в неудобной позе за колодцем, шмякнулся на задницу и витиевато, не хуже отставного ур-Барака Гимли, выругался, поминая Прародителя, богинь Арру и Астару, но путаясь, так что, возможно, прозвучали и нелепицы вроде сисек Прародителя или бороды Астары. Это что же теперь выходит — он Рунопевец? Да еще и посильней мастера Килли? Ему хотелось сотворить еще что-нибудь, но ощущение сродни изжоге его остановило. Про магическое истощение магиков он слышал. А вот что-нибудь такое у Рунопевцев есть? Может Килли просто поумней да поопытней его, а не послабей? Может, он знает, сколько силы вложить нужно в руну, не больше, не меньше, а именно столько, сколько нужно? А он по дурости мышь пытается застрелить из пушки? И еще — жезл пришлого колдуна-подпоручика. Какую роль сыграл он и почему Дарри его начал чувствовать, как самого себя?

На миг он чуть не позабыл обо всем и едва не начал экспериментировать, но свойственная их народу практичность и следование заветам предков, говоривших, что все нужно делать в надлежащем порядке, остановили его. Война кругом. Он поднялся, взял на всякий случай с собой в карманы два камня поменьше и осторожно стал обходить двор. Винтовку Камень закинул за спину, а «Чекан» взял наизготовку. Лежащий за телегой туг был жив, но без сознания. И не жилец, судя по всему. Стараясь не замараться в крови, Камень забрал его револьвер, два скорозарядника с патронами и пачку патронов из кармана чекменя. Были еще и патроны россыпью, но они были все в крови, и гном не стал их брать, помня, что Гимли что-то говорил, что не стоит их использовать, но не помня, шла речь о винтовках или револьверах. Зато был неплохой, хоть и не гномьей работы, помповик двенадцатого калибра «Таран» с коротким стволом и магазином на пять патронов, обычным с прикладом без пистолетной рукоятки. Это Дарри только порадовало — для гномьих лап так намного сподручней, чем с пистолетной под людскую руку. И вот чего он из него в Дарри не стрелял? Хотя оно, конечно, к лучшему. Патроны к дробовику были в плечевой кожаной перевязи, и Дарри тут же ее нацепил, сперва сняв винтовку, а затем повесив ее поверх перевязи. На шее умирающего, вывалившись из-за выреза рубахи, висел медальон из темного металла. Он был чем-то неприятен, и Дарри даже не прикоснулся к нему. А вот кошелек, потертый такой замшевый кисет черного цвета, выудил из брючного кармана. В нем нашлось не так уж и много — чуть вирацкого серебра, с десяток гномьих марок и столько же — тверских и баронских золотых, да медь россыпью. Глянул на умиравшего — а он уже не умиравший, а умерший. «Ну и покойся с миром, а я дальше пошел, в сарай», — подумал гном. В сарае не было ничего интересного и никого опасного, только кот, дремавший после охоты на мышей и проигнорировавший всю их пальбу во дворе. Кот открыл янтарные глазищи, зевнул и глянул на юношу, словно спрашивая его: «Я — кот. А чего добился ты?» От сарая Дарри вернулся к воротам. В горячке боя он пробежал их раззявленную пасть, даже не удосужившись глянуть, в кого он там попал сквозь створку и что с ним, не выстрелит ли он в спину? Не выстрелит. Мертвые не стреляют. В руках у мертвеца, ныне полных травы, которую он сорвал, суча ими в предсмертных судорогах, когда-то была винтовка «Энфилд», и Дарри разжился у него аж восемью десятками патронов — подсумки были полны. Еще у него был «Молот Тора», доброе железо из Серых гор. Жалко было бы его не взять, и он перекочевал в набрюшную сумку, все больше раздувавшуюся. И еще два скорозарядника, теперь сорок четвертого калибра, и еще восемь патронов россыпью. Карманы брюк, пропитавшиеся кровью, Дарри обшаривать не стал — его запас времени не бесконечен. Да и вообще, для трофеев уже надо бы было найти вещмешок. Он хотел прикрыть ворота, надеясь (впрочем, очень слабо, учитывая кучу трупов перед ними) скрыть двор от всевозможных враждебных прохожих, но те же самые трупы и не дали это сделать. А перетаскивать их не было ни времени, ни смысла. Теперь почему-то позывов к рвоте не возникло. Дарри вернулся во двор и направился к последнему убитому им противнику. Точнее, к тому, что от него осталось. Вода из расколошмаченной до клепок бочки окрасилась розовым — харазца буквально разорвало на куски. Юношу почему-то больше всего удивил новенький, неповрежденный кавалерийский ботинок с высокой шнуровкой на оторванной ноге. Искать трофеи тут было бессмысленно. Самом обидным было то, что прекрасный пистолет «Маузер», его давняя мечта, был изуродован и погиб безвозвратно. Вспомнилась поговорка Пришлых: «Заставь дурака Богу молиться — он себе и лоб расшибет».

Шорох сзади заставил его обернуться и отвлечься от мыслей на тему — а вот идти ли в дом? Мертвец у ворот поднимался. Во всех смыслах этого слова, применительно к мертвецам. Поднимался и изменялся. Руки удлинились, ногти на глазах превращались в когти, вытягиваясь и утолщаясь. Тюрбан, закрывавший и лицо по самые глаза, мешал ему, потому что, судя по оттопыривающемуся краю полотнища, прикрывающему рот и лицо, у неупокоенного росла еще и пасть. Дарри охнул. Он в жизни еще не видел подобной нечисти, да и вообще с нечистью сталкивался редко. Даже зыбочника, которого ему на ходу показал рядом с болотом Гимли, не разглядел. А это вообще не пойми что. Наверное, на убитом было заклятие или амулет, после смерти превращающие их хозяина в мстителя своему убийце. А у него ни одного патрона с серебром! И даже на секире нет серебряной насечки. Он прорезал под нее узор перед самой поездкой, а серебром украсить уже не успел… И в кошеле только дядюшкино золото… Кошель! У него же есть кошель туга, с серебром! Лихорадочно вынул из патронташа два патрона, а из кармана трофейный кошель, и чуть ли не зубами сорвал с него завязки. Рассыпая золото на землю (некогда, выживет — подберет, а нет, так и ни к чему оно будет), выудил несколько чешуек мелких вирацких серебрушек и утопил их в парафине. Вот повезло, хозяин был из тех, кто и верхний слой картечи парафином заливает! Тварь уже сорвала тюрбан… Брр, кошмарная морда! Длинная пасть, зубы и горящие красным глаза. А этими самыми глазами она уже навелась на Камня и приготовилась к прыжку. Выщелкнув со скоростью молнии, смазанной салом, два патрона и вставив вместо них наспех сваянный эрзац картечи против нечисти, Дарри едва успел выстрелить. Даже, пожалуй, чуть запоздал. Нечисть уже взвилась в воздух, уже неслась к нему, выставив когтистые лапы и раззявив пасть, когда он пальнул. С двух, дай бог, локтей вспышка опалила морду твари, и тут же второй выстрел! Едва не зацепив его лапой, чудище шмякнулось на землю. Дарри опустил дробовик и выдохнул. Но тут же едва не обмочился от ужаса: гадина, которой размочалило всю грудь и половину морды, словно и не чувствуя ни ран, ни действия серебра, начала подниматься! Запоздало мелькнуло в голове, что нечисть может бояться или серебра, или огня. Огонь! И вновь, как с булыжником, в воздухе повисла руна огня, запела, заблистала, закрутилась… Не дожидаясь, пока руна наберет полную силу (и от страха перелить этой самой силы, и еще большего страха не успеть), он впечатал ее прямо в туловище нечисти. На этот раз она не впиталась сама собой, тварь словно сопротивлялась изо всех сил, будто выталкивая руну наружу. Но зато, словно на это уходили все ее силы, замерла, даже не до конца поднявшись. Однако Камню было не легче. Жилы его набухли от натуги, могучие ноги дрожали, а пот градом выступил на всем теле и лице. Он словно в одиночку на своих плечах пытался удержать свод штольни, осыпающийся при подземном толчке. Наконец руна заняла правильное место. Он просто это понимал. Не знал, не чувствовал, а понимал. Она задрожала, как тогда, в первый раз — булыжник. И вместе с ней задрожала и тварь. А затем, словно праздничный фейерверк, полыхнула лучами-струями оранжевого огня, выбивающимися наружу из нечисти — из глаз, ушей, пасти, дыр от картечи, опаляя жаром и его самого… Тварь заверещала пронзительно и истошно, и словно ножом обрезало, наступила блаженная тишина. Только запах грозы и пепел в воздухе. Серо-невзрачный жирный пепел, который неспешно, будто первый тихий снег в ноябре, опадал на землю. На землю же рухнул и сам Дарри. Обессилевшие ноги отказались держать его дальше. Дрожащей рукой он отер пот и сажу с мокрого лица. Рука была не только в копоти и поту, но и в крови — от напряжения она пошла носом. Дарри бы не удивился, если бы и из глаз. Впрочем, если бы он видел себя в зеркале, он бы понял, что недалек от истины — белки его глаз были красны от полопавшихся сосудов. Ощущение легкой изжоги сменилось чувством полыхающего в животе пожара, словно он наелся армирской еды. Нестерпимо хотелось пить и умыться. Осознав, что он вряд ли сейчас сможет вытащить ведро из колодца, он поднялся, кряхтя как древний старец. Сначала встал кое-как на колени, а затем, опираясь на стену дома руками, бесконечно долго распрямлялся. Позабытый «Таран» остался лежать на земле. Опираясь все на ту же стену, Дарри добрел до крыльца и, повисая на перилах, втянул себя по ступенькам. Если бы он не был гномом, он ничего бы не увидел в доме после яркого дня на улице и еще более яркого факела горящей твари. Но гномы в темноте видят не хуже кошек, почти как демоны, и уж намного лучше людей. Разглядев в сенях дубовые ведра с водой, в ряд стоящие на деревянном низком столике-подставке для них, он, не тратя времени на поиск кружки или ковшика, сопя и отфыркиваясь, начал пить прямо из заполненного до верху ведра. Это было ни с чем несравнимое блаженство! Пожалуй, он выпил чуть ли не четверть ведра. Пламя в животе понемногу затихло, осталась тупая несильная боль. Камень поплескал себе водой все из того же ведра на лицо и отерся подвернувшимся под руку расшитым рушником, запачкав его до непристойного вида. Ноги все еще дрожали, но уже были способны более или менее держать его без опоры на стены или перила. Очень хотелось есть, словно он сутки отработал кайлом в шахте. И еще — спать. Отодвинув занавеску, он вошел в жилую часть дома и прошел несколько шагов вперед. И вот тут есть совершенно расхотелось, и его все же вывернуло наизнанку. Только теперь он понял, что чувствовал что-то гнетущее, исходящее от дома еще во дворе, и ему очень не хотелось заходить внутрь. Лишь полное опустошение после поединка с нечистью, заглушив эту тревогу, привело его сюда.