Точка отрыва - Коллектив авторов. Страница 67
Что же касается куртки Слона, то она у него была особая — черная, стеганая и вся в заплатках — от долгой носки. Слон ее чинил сам, никому не доверял. И в Дыру ходил только в ней, говорил, что счастливая.
Что совсем не странно: ходоки — люди очень суеверные, верят в разные приметы. Например, нельзя перед Дырой бриться, иначе удачи не будет, нельзя громко разговаривать и петь… Да еще много чего нельзя, но не об этом сейчас речь. А о том, как погиб мой учитель.
В тот день, 14 мая, Слон отправился в Дыру без меня, обещал скоро вернуться — дело, мол, быстрое. Но что-то у него, видимо, не сложилось, не вернулся. Я особо не переживал: Слон — ходок опытный, задерживался не в первый раз. Мало ли чего могло случиться! Дыра — она и есть Дыра…
Ночью меня разбудили кураторы — сказали, что Слон покалечился, умирает, хочет меня видеть. Посадили в автомобиль и повезли. Пока ехали, рассказали, что Слон должен был выйти вечером, но не вышел. Институтские подождали до ночи и полезли в Дыру — для них почти подвиг. И нашли Слона возле самой «колючки» — не дошел буквально сотню метров.
Ноги перекручены, весь в крови, однако живой. Срочно привезли в Институт, стали откачивать. Только не подумайте, что по доброте душевной — кураторам нужно было узнать, нашел ли Слон Комнату. А он лишь хрипел да звал меня.
Когда мы приехали, было уже три часа ночи. Я хорошо запомнил — над входом в Институт висели часы со светящимся циферблатом. Меня провели внутрь, несколько раз мы пересаживались с лифта на лифт, опускались и поднимались, а потом пришли в большую комнату. И вижу я — Слон лежит, прикрытый простыней, а в руку воткнута трубка от капельницы. Но дышит, глаза открыты. Значит, живой.
Вокруг него человек пять кураторов топчется, суетится. Один из них, видимо, старший, говорит: «Это и есть Мартин?» — «Да, отвечают ему, это и есть Мартин Кочек, по прозвищу Малыш». Тот кивнул: «Давайте его сюда».
Меня подтолкнули к Слону, а я ничего сказать не могу — слезы душат. Но учитель меня сразу узнал и что-то зашептал. Я наклонился, ничего разобрать не могу, сил говорить у Слона почти не осталось. Тогда он показал глазами — подай, мол. Я его хорошо знал, за четыре года изучил. Что, спрашиваю, подать — воду, сигареты? Нет, мотает головой, не то. Тогда я догадался — куртка! Точно!
Кураторы принесли его куртку. Слон руку чуть приподнял, пальцами коснулся, и снова мне сказать что-то хочет. Но силы его иссякли: откинулся он на подушку, захрипел и умер. Все вдруг забегали, засуетились, врача позвали, лекарства колоть стали… Но поздно уже, смерть, как известно, своих не отпускает. Особенно нас, ходоков.
Пока все суетились, я в углу стоял и тихо плакал — со Слоном прощался. Наконец старший куратор обо мне вспомнил и приказал: «Заприте его!»
Меня снова куда-то повели. Отконвоировали в маленькую комнатку без окон, где были только стол, стул да койка. У меня от всего пережитого сил больше не было — повалился и сразу же уснул.
Утром меня разбудили, принесли кашу, чай, позволили умыться и привести себя в порядок. Потом пришел главный институтский начальник. Выглядел он солидно: подтянутый, седой, выражение лица значительное. Сел рядом и говорит: «Ну, Мартин, давай знакомиться. Я Курт Ригель, директор Института. Как тебя зовут, и как ты к Лешеку попал, я знаю...» Тут я его перебил: «К какому-такому Лешеку? Не знаю такого!»
Седой улыбнулся: «Так Слона на самом деле зовут, это его настоящая фамилия, как твоя — Кочек. А скажи-ка мне, Мартин, что тебе прошептал Слон перед самой смертью? Только не ври, по глазам увижу!» Я и не собирался врать, ответил честно: да, пытался мне что-то сказать, да не успел — скончался. Как только куртку свою погладил, так сразу и преставился. Да вы сами ведь видели!
«Верно — говорит Ригель, — видел. И куртку его приказал проверить, каждый шовчик прощупать. Кое-что мы обнаружили — личную карту Слона. Вещь, бесспорно, интересная и нужная, но к нашему делу отношения не имеющая. Ты, кстати, знаешь, зачем Слон в Дыру ходил?»
«Да, — отвечаю, — знаю, Комнату искал. Только ерунда все это, нет ее. Легенда, выдумка, байка для лохов-туристов». Директор слегка улыбнулся: «Почему ты так думаешь?»
«Столько лет, — говорю, — искали ее, всю Дыру перерыли, но не нашли. Я и сам не раз бывал, много чего видел, но Комнату — никогда». Ригель ухмыльнулся: «Мартин, ты ошибаешься — есть она, доказано. Слон ее нашел, да только нам рассказать не успел. Может, он тебе что-то прошептал? Или хотя бы намекнул?»
— Нет, — отвечаю, — не успел.
— Ладно, жаль, — говорит Ригель, — хотя очень странно. Сделаем так: ты у нас поживи пока, может, что и вспомнишь...
В общем, продержали они меня у себя еще три дня, несколько раз Ригель приходил, расспрашивал, но ничего не добился. Я твердо стоял на своем: ничего не знаю. Наконец кураторы от меня отстали.
А поскольку я был несовершеннолетний, и близких родственников у меня не осталось (тетка уже померла), то определили в социальный приют, где я и провел полтора года. Затем, в шестнадцать лет, перевели в училище для трудных подростков. Конечно, это не тюрьма, но близко к тому: за территорию не выйдешь, лишнего слова не скажешь. Однако имелись там и свои плюсы: я получил кое-какое образование и даже специальность.
Два года потом жил в Баслау — работал на автомобильном заводе. А позавчера, взяв отпуск, вернулся в свой родной город — отдохнуть, побродить.
Кстати, кураторы отдали мне куртку Слона. Когда я уже выходил из Института, один из охранников протянул плотный сверток. Разворачиваю — а там куртка учителя. Мне сказали, что это сделано по приказу директора, типа, за помощь. С тех пор я ее и ношу. И сейчас она на мне, родная.
Глава третья
… Я немного постоял на углу Рыночной площади, подумал, а потом решительно направился в сторону знакомой пивной.
За годы моего отсутствия Толстый Ганс еще больше потолстел — его округлая фигура теперь едва помещалась за прилавком, однако маленькие, заплывшие глазки смотрели по-прежнему хитро и подозрительно. Я заказал кружку светлого мэйнского — ходоки по традиции пьют только его. Ганс налил полный бокал и прищурился — видно, пытался вспомнить, где раньше меня видел.
— Слушай, парень, — наконец изрек он, — ты, случаем, не из наших, не из местных? Что-то мне твоя физиономия уж больно знакомая. Да и на туриста ты вовсе не смахиваешь...
— Ага, — кивнул я, — из местных. Только давно не был дома, целых семь лет...
— Мартин! — выдохнул Ганс и радостно заулыбался. — Здорово, чертяга, рад тебя видеть! Ну, рассказывай, где был, что делал?
— Рассказывать особенно нечего, — пожал я плечами, — после смерти Слона жил в приюте, потом учился. А теперь работаю в Баслау, электриком на автомобильном заводе.
— Да-да, — закивал Ганс, — Слон… После его гибели много разных слухов ходило: что Комнату он все-таки нашел, но ни с кем делиться не захотел. За что его кураторы и убили… А ты от них сбежал, за границу подался. Получается, что врали, ты рядом жил. Ну, и как оно там, в приюте?
— По-всякому, — махнул я рукой, — но в основном фигово. Скажи-ка лучше, кто из наших здесь?
— Да почти никого, — подумав, ответил Толстый Ганс, — времена, Мартин, сильно изменились. Теперь у нас всем заправляют китайцы. Они взяли Дыру под свой контроль и заставляют отдавать товар за полцены. И с кураторами они договорились... В общем, трудно мы живем, паршиво.
— Неужели никто не возмущается? — удивился я. — Отдавать товар за полцены? Это же чистый грабеж!
— Были такие, кто отказался под китайцев ложиться, — кивнул Ганс, — только с ними быстро разобрались. И довольно жестко. А после того как Хачика убили и Серого покалечили, все сразу и замолчали. Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.
— А что с Серым?
— Ты загляни в богадельню, — посоветовал Ганс, — он теперь там живет, в коляске сидит и слюни пускает, ни говорить, ни двигаться не может. И всю память у него отшибло…