Соmеdiе dе Frаnсе (СИ) - "Нэйса Соот'. Страница 6

ГЛАВА 4. Квартал Марэ

Старый король Генрих любил Париж, хотя тот по началу и был к нему не ласков, и немало денег потратил на его благоустройство. Он приказал достроить новый мост, соединивший два берега Сены с островом Сите и запретил сооружать на мосту дома, чтобы те не загораживали вид на реку. А по краям его, чтобы обезопасить движение, проложили тротуары.

На западной оконечности острова Сите заложили треугольную площадь Дофин, окружив ее затем домами одинаковой архитектуры из розового камня, облицованными ложным белым кирпичом. На правом же берегу Сены выросла Королевская площадь — Плес Рояль.

Три десятка одинаковых трехэтажных домов с розово-белой облицовкой, с арочной галереей внизу и с крытыми садами позади. С островерхими серыми крышами, крутые скаты которых прорезали слуховые оконца, а кое-где украшали изящные башни с часами и колоколом, образовывавшие симметричное каре.

Еще пару десятилетий назад павильон короля на южной его стороне противостоял павильону королевы. Придворные вельможи, чтобы быть поближе к монарху, стали строить себе особняки неподалеку, и квартал Марэ стал самым изысканным и элегантным в городе: здесь селились послы, высшие судейские чиновники и финансисты. Ученые, художники, писатели и даже иностранные государи, бывавшие в столице с визитом.

Однако король сменился, и Лувр потерял свой лоск. Едва строительство Версаля началось, квартал Марэ начал увядать, пока не опустел совсем — так же, как и старый королевский дворец.

Здесь же стоял и особняк Рауля, маркиза де Лузиньяна.

Через большие ворота с фронтоном, украшенные серией скульптур, изображавших четыре стихии и два времени года, можно было попасть в большой мощеный двор. Ворота соединяли два больших павильона, в одном из которых размещалась кухня, а в другом — конюшня. Все сооружение обнимало двор подковой: по бокам располагались службы и людская, каретный сарай и кабинет. На первом этаже главного здания размещалась большая зала, где можно было давать балы, и парадные комнаты. Пройдя же бальную залу насквозь, можно было выйти на террасу и спуститься в садик с французскими клумбами и аккуратно подстриженными кустами жасмина по краям. Расположенная в его глубине оранжерея сообщалась с королевской площадью.

На второй этаж вела лестница с кованными перилами, а наверху располагались апартаменты хозяев: прихожая имела две двери, одна из которых вела в покои господина, другая — в покои его фаворита.

— Этот дом в самом деле принадлежит тебе? — спросил Кадан, едва попал сюда в первый раз.

— Да, а что?

— Он не похож на тебя. Слишком… — Кадан повел рукой, — тяжеловесен. Старомоден. Нет, он не может быть твоим.

Рауль усмехнулся и зарылся носом в его волосы.

— Это дом моего отца, — у самого уха Кадана вполголоса произнес он, — больше он здесь не живет.

Кадан потянулся и зевнул. Рыжие волосы рассыпались по обтянутым шелком подушкам. Он лежал и смотрел, как на потолке переливаются лазурью и жемчужно-серым облака, окружившие древних богов.

В углу спальни потрескивал камин, а в изножье кровати светились в жаровне горячие уголья. Стены украшали резьба и картины с изображениями греческих героев.

Комната, которую выделил ему Рауль, изначально была отделана в египетском стиле, но уже на следующий год, когда в преддверии нового сезона Рауль распорядился поменять интерьеры по всему дворцу, Кадану было позволено выбрать новые апартаменты и отделку самому.

В итоге они с Раулем, как и прежде, занимали каждый свое крыло, но Кадан занялся сменой оформления к новому сезону — в отличие от Рауля, доверявшего сведущим людям, он предпочитал во всем участвовать сам.

Рауль хоть отмечал, вполне искренне, что у Кадана превосходный вкус, но явно был несколько недоволен выбором самих комнат — они располагались от его собственной спальни настолько далеко, насколько позволяла планировка дворца.

— Я когда-нибудь прикажу построить галерею от вашей спальни к моей, — грозился он, но пока не брался исполнить свои слова.

В остальном же Рауль был образцовым меценатом. Не торопил Кадана и ничего не требовал от него. Хоть тот и ловил на себе порой жадные взгляды, казалось, раздевавшие донага, но на Кадана так смотрели не в первый раз, и куда приятнее было, когда этот взгляд принадлежал Раулю, ухоженному и разодетому в шелка, чем какому-нибудь дородному купцу.

Кадан привык вставать ближе к полудню — хотя Рауль, поднимавшийся на ноги раньше, посмеивался над его ленью.

У Рауля, однако, был другой список дел — он начинал утро с уроков фехтования в семь, затем только возвращался домой и приказывал подать завтрак, который, как правило, съедал, наблюдая за тем, как сонный и еще лишенный защиты пудры и румян Кадан совершает утренний туалет.

Кадану он никогда не предлагал заняться фехтованием. Рауль вообще не стремился втягивать его в свои дневные дела. Совершив совместный завтрак, они снова расходились по своим углам.

— Как насчет Мольера? — спрашивал Рауль, наблюдая, как горничная надевает на худенькое тело Кадана рубаху, отороченную кружевами по краям. Его зачаровывало это зрелище — облаченный в десять одежд Кадан походил на фарфоровую куколку, которую страшно было разбить. Хотя еще несколько минут назад был живым и гибким, как дикая лань.

— Я не хочу Мольера, — повторял Кадан в который раз.

Разговор о подборе педагога по актерскому мастерству шел уже давно. Вокалом с ним занимался господин Люлли*, а господин Бошан** давал уроки танцев, и здесь расхождений у них не было, но когда речь заходила об актерском мастерстве, Рауль неизменно требовал, чтобы это был Мольер.

— Мольер занимается комедией, — упрямо продолжал Кадан, — я хотел бы играть трагедии. Шекспира, например. А еще лучше… — он опускался на кресло перед туалетным столиком и смиренно ждал, пока горничная раскалит щипцы.

— Ну же, говори.

— Это будет странный каприз, — предупредил Кадан.

— Каждый твой каприз удивляет меня, — поднявшись со своего места, Рауль подошел к нему со спины. Окинул взглядом оба их отражения в зеркале: на его вкус они смотрелись вместе безупречно хорошо.

Сам Рауль был золотоволос, а в локонах Кадана пылал огонь. Зато глаза у обоих были голубыми и было в них что-то… Ни один, ни другой не смог бы сказать, что. Только то, что их взгляды неуловимо похожи между собой. Оба холодны, как горные реки зимой, и глубоки, как озеро Лох Несс.

— Я бы хотел, — произнес Кадан с обманчивой вкрадчивостью, — ставить легенды варварских племен.

Рауль поднял бровь.

— Нас сожгут на костре, — констатировал он.

— То есть, ты согласен со мной? — хитрая улыбка блеснула в уголках розовых губ.

— Не знаю, — признался Рауль и отвернулся от него, — вряд ли Монтен Блан станет это играть. Сказать честно, мне давно перестал нравиться твой театр. Там не на что смотреть, кроме тебя.

Кадан хмыкнул. Этот разговор тоже повторялся не в первый раз, и, сказать откровенно, он начинал задумываться об этом и сам.

Теперь, когда Рауль обеспечил театр новыми красками декораций, выписал итальянского художника, чтобы тот их нарисовал, и раз в полгода дарил труппе новые костюмы, у театра, казалось, было все, чтобы блистать.

Он даже порекомендовал труппу нескольким друзьям, но те быстро пришли к выводу, что Матильда для роли Офелии уже стара, Жослен в образе благородного героя просто смешон, а Сезар и вовсе не в состоянии поддержать разговор.

Зато все разом утверждали, что рыжеволосый паж "страсть как хорош", и требовали его на бис, просили, чтобы он пел, играл на фортепьяно и танцевал — чего Кадан делать не умел.

Рауль перестал рекомендовать Монтен Блан, решив, что своя репутация дороже, но Кадану нанял лучших учителей. Тот занимался с упорством и интересом, и уже через некоторое время Рауль смог устроить ему в собственном дворце небольшой бенефис. Кадан пел под звуки скрипки месье де Мануара*** и танцевал балетное соло. Публика собралась разная, но по большей части молодежь, потому что приглашать стариков Рауль не любил.