Твой друг (Сборник) - Рябинин Борис Степанович. Страница 42
В первый же год родился внук, а через два — еще один. Закрутила Алешку семейная жизнь, работа, все реже навещал он отца, хоть и жили, считай, через дорогу, а потом и вовсе перестал бывать. Разве только тогда, что пособить. Но в этом Ефим Петрович особой нужды не испытывал, сам управлялся с невеликим своим хозяйством. Наоборот, чаще помогал сыну. Вот и в этот раз, с сеном…
Понимал Ефим Петрович, что у теперешней молодежи свои интересы, не шибко-то она тяготеет к старикам…
Алешка не обратил внимания на собаку Серку, и она, верная своему собачьему долгу — не бросать хозяина, неспешно трусила позади кошевки. Серка — умная псина, и не потому, что породная лайка, просто долго, десятый год, живет у Ефима Петровича, знает его нрав, привычки. Поэтому понимает, что с ним сейчас плохо, иначе бы за два дня хоть раз вышел во двор и накормил ее. Вот и бежала за кошевкой, голодная, но терпеливая, бежала, чтобы узнать, куда Алешка везет хозяина.
К больнице они подъехали вечером. Алешка привязал лошадь к березе, бросил ей сена и направился к входу. Вскоре он вернулся с человеком в белом халате. Человек держал в руках носилки. Вместе они положили Ефима Петровича на эти носилки и унесли.
Серка запрыгнула в кошевку, стала ждать хозяина. Ждала она долго, но так и не дождалась. Алешка пришел один. Он опять не обратил никакого внимания на Серку, только выгнал ее из кошевки, отвязал лошадь и быстро поехал обратно. Серка сначала тоже было побежала обратно, но в конце села отстала от лошади. Потопталась, покрутила растерянно головой и вдруг помчалась к больнице. Алешку она знала хорошо, бывала с ним на охоте, бывала у него дома, но хозяина знала куда лучше, понимала куда больше и не могла уйти без него.
Все тут было для нее незнакомо — и этот просторный двор, и его обшарпанные березы, и люди, проходившие мимо, и сам большой дом с неизъяснимо противными запахами.
Первым делом Серка обежала больницу, проверила, обнюхала все, сунулась даже в неплотно прикрытую дверь — и она отворилась. Здесь, в коридоре, увидела носилки, на которых унесли хозяина. Для верности и их понюхала и из многих чужих запахов, исходивших от носилок, все же выделила ни с чем не сравнимый один — запах одежды своего хозяина. Но тут открылась вторая дверь, и женщина в белом халате затопала, закричала на Серку, схватила швабру. Серка выскочила из коридора.
Она вернулась к березе, где Алешка привязывал лошадь, легла на недоеденное лошадью сено, опять стала ждать хозяина. Сначала она смотрела на дверь, на входивших и выходивших из нее людей, а когда стемнело и перестали ходить, перевела взгляд на светящиеся окна. Особенно на то, к которому чаще подходили люди и почему-то долго смотрели в него.
Так она ждала хозяина всю ночь. Ждала и весь следующий день. Хозяин не появлялся. Серка еще раз заглянула в больничный коридор понюхать носилки, но их там уже не было.
Наступила вторая ночь. Сено собрал дворник и выбросил за ограду, а Серке, чтобы не отиралась здесь, пригрозил метлой. Но когда дворник ушел, она вернулась к березе, вырыла в глубоком снегу ямку. Доскреблась до самой земли, отоптала стылую траву, покрутилась и улеглась. Так она делала всегда, когда ночевали с хозяином в лесу.
На третий день Серка нашла помойку, а в ней — несколько сухих хлебных корок. Никогда раньше она не лазила по помойкам, вообще не знала о них, а вот теперь голод заставил. С той поры, как заболел хозяин, она ничего не ела и эти хлебные корки проглотила, почти не жуя. Можно было еще кое-чем поживиться, но сзади подкрался дворник и изо всей силы ударил метлой. Серка взвизгнула, убежала за ограду.
Наступила четвертая ночь, пятая, шестая… Место под березой, где теперь постоянно находилась Серка, округло заледенело и походило на лежку, какие оставляют после дневки в мартовском снегу лисы. Помойка давала ей кое-какое пропитание.
— Чья это там собака? Дворника, что ли? — спрашивал один больной у другого, стоя у окна в коридоре.
— Если бы дворника, так не лупил бы. Да и конура была бы. Так, бродяжка…
— Что-то не похоже. Смотрит-то как на нас! Все глаза проглядела. И каждый день, каждый день! Скорей всего, кого-то ждет.
И как-то незаметно, уже не двое, а многие больные стали подходить к коридорному окну и подолгу смотреть-гадать, что же это за собака и кого она так упорно высматривает. А она не уставала смотреть на них и тоже по-своему гадала: где же тот, кого она ждет, и радостно подпрыгивала, призывно взлаивала, виляла хвостом, если вдруг замечала похожего на ее хозяина…
Теперь даже тяжелобольные, прослышав о собаке, спрашивали соседей по палате:
— Ждет?
— Ждет! — отвечали им, и лица больных светлели.
Прошел месяц с того дня, как Ефима Петровича с двусторонним воспалением легких привез Алешка в больницу, а Серка все неотлучно ждала его. Тем временем наступила весна, днями все выше вставало солнышко, под березами с южной стороны обозначились затайки. Теперь можно было проводить ночи под любой березой, но Серка ложилась на старое место, в свое гнездо.
— Почему она все под одной и той же березой? Удобнее, теплее ведь лежанки есть? — как-то спросил чаще других наблюдавший за собакой больной. И себе же ответил: — Потому что эта береза ближе других к нашему окну. Честное слово, если бы не эта собака, я бы, наверно, еще долго не поднялся с постели!
И его поняли, не засмеялись над ним…
Наконец наступил день, когда и Ефим Петрович вышел из палаты в коридор. Он тоже знал о странной собаке, направился к окну. И вдруг воскликнул:
— Да ведь это моя Серка! Ты почему здесь-то? Как ты нашла ко мне дорогу?
Тогда больные все рассказали старику…
Ефим Петрович не был сентиментальным человеком, а теперь как-то весь сник, глаза повлажнели. Проговорил тихо:
— Подумай-ка, родной сын не удосужился проведать меня, а она, Серка, всю болезнь, считай, у моей кровати высидела. Теперь-то я уже наверняка поправлюсь… Вот только приструнить бы дворника. А она меня дождется…
Василий Великанов
Телохранители
В тот вечер, после представления, я долго не уходил из цирка, так как заметил, что медведь Потап нервничает, чем-то раздражен. Качается из стороны в сторону, как маятник, и урчит с тяжким стоном…
Терентьич, ночной сторож, посоветовал:
— Да иди ты, Ваня, спать. Чего томишься? Утро вечера мудренее…
Уходя из цирка, я попросил Терентьича в случае чего позвонить мне по телефону. На душе было неспокойно.
Остановился я недалеко от цирка, в гостинице. С тех пор как умер отец, со мною повсюду разъезжала моя мамаша. Когда я пришел в номер, она еще не ложилась — ждала меня с ужином. Но мне почему-то было не до еды. Утомился очень. И уснуть долго не мог. А только задремал, зазвонил телефон. Схватил я трубку и слышу хрипловатый голос Терентьича: «Беда, Ваня! Потап из клетки вырвался… Лютует!..»
Мигом сорвался я с постели, сунул босые ноги в ночные башмаки и в чем был — так и вылетел из комнаты.
Мамаша схватила пальто и за мной.
— Сынок, куда ты раздетый-то! Простудишься!..
Выскочил я на улицу и бегом помчался к цирку.
Пустынно на улице, никого. Мороз был крепкий, но холода не чувствовал. Бегу, что есть духу, и мысли у меня прыгают: «Ох, хоть бы успеть… Натворит дел Потап…»
В Саратове цирк стоит на площади, напротив тогда был милицейский пост. Когда я оказался перед будкой в нижнем белье и со всклокоченными волосами, милиционер зычно крикнул: «Стой, гражданин!» Я, конечно, не остановился, и постовой пронзительно засвистел.
Вскоре, как я после узнал, на этой площади появилась моя мать с одеждой в руках. Милиционер спросил ее: «Гражданка, что случилось?..» А она, не замедляя хода, задыхаясь, еле проговорила: «Беда… Потап вырвался…»— «Сумасшедший он, что ли?!» — бросил ей вслед милиционер, но мамаша отмахнулась от него.
Вбежав в цирк, я услышал звериный рев, собачий лай и чей-то писк. Ночная лампочка слабо освещала широкий коридор. Я столкнулся лицом к лицу с Терентьичем.