Последние четверть часа (Роман) - Стиль Андре. Страница 6

Какая уйма мух, господи!.. Да еще кусаются вдобавок!

Откуда они берутся? Они явились с одним наказанием, а теперь, того и гляди, накличут на него другое. В школе Андре — ученик особенный. По успеваемости он неизменно на первом или втором месте, но поведение «безобразное», как отмечается в его табеле. Его оставляют в классе после занятий чаще, чем других учеников. Дважды в неделю, по вторникам и пятницам, мсье Ренар и мсье Монье занимаются по вечерам с рабочими-алжирцами. В такие дни наказанный Андре сидит в том же классе на одной из задних парт. И вот… мальчик видит, как шесть-семь взрослых мужчин с трудом втискиваются за парту, он слышит, как они хором повторяют гласные, как он сам когда-то в младшем классе у мадам Монсо. Взрослые мужчины с черной щетиной на щеках, пропахшие табаком, обращаются к мсье Ренару на ты…

И вот как-то раз, объяснив смысл слова, мсье Ренар сказал одному из них:

— Назови мне насекомое.

— Муха! — сказал алжирец. Он произнес «мюха».

Мсье Ренар слегка улыбнулся, взглянув в сторону Андре, и сказал:

— Назови еще одно насекомое.

— Еще одна мюха!

Тут мсье Ренар засмеялся открыто и прошел по проходу в глубь класса, прямо к Андре, как бы призывая его в свидетели. В свидетели чего? Мальчику казалось, что алжирец смеется над учителем. Добродушно, разумеется, он ведь понимает, что мсье Ренар оказывает им услугу, стараясь обучить их французскому языку, но, однако… как бы это выразить? Уж слишком у него был учительский снисходительный и уверенный тон, и вопросы он задавал слишком уж детские… должно быть потому, что он привык иметь дело с детьми. Так или иначе, мальчик тоже сидел за партой, как и те взрослые люди. Он опустил глаза и не ответил на подмигивание мсье Ренара.

Впрочем, подобное ощущение возникло у него не впервые.

А неделю назад, когда мальчик также в наказание был оставлен в классе, тот же алжирец Саади из Холостяцкого лагеря, всего несколько месяцев назад приехавший во Францию, и, по мнению мсье Ренара, один из самых сметливых, заговорил о «грохоте», раскатисто, не по-французски произнося «р». Андре сразу сообразил, о чем шла речь, мсье Ренар не понял или сделал вид, что не понял. Он спросил, подражая выговору Саади:

— А что это за «грохот»?

— «Грохот» — это когда дырки привязаны проволокой! — ответил Саади.

Андре чуть не прыснул, он готов был побиться об заклад, что алжирец насмехается… А мсье Ренар, как примерный учитель, отметил что-то в своей книжечке.

Но особенно мальчику понравились «мюхи». Он рассказал про них всем, в первую очередь ватаге своих дружков, которые вечно повсюду рыщут, пиратствуют, нападают, захватывают, баламутят, переворачивают все вверх дном и потешают Понпон-Финет. Мухам теперь конец. Остались одни «мюхи». Зато уж их-то хватает с избытком. И особенно у алжирцев. Саади недалеко было ходить за насекомым… Больше всего их было в Семейном поселке, вокруг ребятишек, сидевших на земле. Они так и кишели, рожки с молоком и соски чернели и казались живыми от мух, они облепляли края пиал, кастрюль и чашек, назойливые и неотвязные как нигде… Видно, в голове у этих мух не совсем пусто, раз они тянулись за Андре до самого дома.

Но зловреднее девчонок нет никого на свете. Они хуже мух. Можно подумать, будто Жильберта что-то пронюхала. Андре сказал: «Передай мне пиво!»

Она положила руку на бутылку, когда он потянулся за ней. Он любит пиво, но не меньше ему нравится откупоривать бутылку, оттягивать резинку прохладной фаянсовой пробки. Если всунуть в резиновое колечко палец, он становится белым, как сама пробка… Но Жильберта говорит:

— А ты передай мне сыр!..

Она берет себе вонючего сыру и оставляет его около себя. На другом конце стола.

После недолгого колебания верные мухи продолжают осаждать Андре.

— Ты не слышишь запаха, мам? — с невинным видом говорит Жильберта.

Гадюка. И неправда, ничем от него не пахнет, раз мать показала взглядом на сыр. Но Жильберта — интересно, что плохого он ей сделал, — добивает его одним махом:

— Мам, мухи! Не видишь разве?

И тогда Жюльетта поднимается, велит Андре встать и обыскивает его.

— Опять притащил какую-нибудь гадость!

Она залезает к нему в карман и обнаруживает что-то завернутое в кусок промокшей и подозрительно розовой бумаги. Андре чувствует, что и карман его тоже промок. В газете толстый мягкий шар — овечий глаз.

— Я хотел показать его учителю!

— Ну что за паршивый мальчишка! — кричит Жюльетта. — Черт бы тебя побрал! Он меня в могилу загонит!

— Еще слишком светло и спать совсем не хочется!

— Я думал о том, что ты мне сказал, — промолвил Шарлемань, как только Марселен ушел. — Что-то происходит или готовится, это факт. Ты не заметил вчера, что они соорудили два новых барака пониже, почти на том же месте, где стояли бараки до войны.

— Точно. Но откуда эти люди берутся?

— Надо думать, перебираются из ночлежек, уж хуже, чем там, им не будет.

— Их же собратья и держат эти ночлежки, — вставила Эрмина. — Там, где можно драть шкуру с алжирца, они всегда сами первые. Это уж известно!

У Эрмины всегда все известно.

— Но больше всего меня удивляет, — продолжает Шарлемань, — что им никто не препятствует.

Марсель. Ведь они оседают на государственных землях. Раньше эти места принадлежали компании, а теперь все угольные шахты государственные.

Шарлемань. Может быть, эти земли относятся к Лесному ведомству, но тогда они опять-таки государственные.

Марсель. Похоже, власти не возражают против того, что они здесь селятся все одной кучей, а не распыляются по разным гостиницам. Нашему участку легче наблюдать за ними.

Шарлемань. Вот люди и говорят: раньше было хоть одно спокойное местечко — Понпон-Финет. А теперь по их милости полиция и сюда стала заглядывать! Подумать только: учредили особый участок в нашем Понпон-Финет!

Вот уже год, как здесь появилось новое отделение полицейского комиссариата. Оно расположилось в переулочке Буайе, перегороженном с одного конца. Здание выходит прямым углом на шоссе, которое спускается с железного моста через Гро-Кайю к шахтерским поселкам мимо Понпон-Финет, мимо Семейного поселка и Холостяцкого лагеря. И уж конечно, полиция не бездействует, все идет как положено: обыски, проверка документов, облавы, и все это началось даже раньше, чем появились новые бараки… Завелся у них и толмач-алжирец, который разгуливает в полувоенной форме. Вот уж кому несдобровать в один прекрасный день, как бы он ни остерегался…

Марсель. Да, так говорят. В общем, все эти удовольствия свалились на нас из-за них.

Шарлемань. Так или иначе, нужно как-то выяснить, я ради этого и пришел к тебе. Не наведаешься ли ты к Тайебу…

— Вен Тиди? — восклицает Марсель. — Да ведь он давным-давно уехал!

Шарлемань. Да Что ты! Вот досада! С ним хоть можно было разговаривать.

Марсель. Верно! Тайеб был славный парень. Прожил здесь лет десять и стал почти настоящим французом! Ты знаешь, какие у меня в литейном лихие ребята? Им на зуб лучше не попадайся. Так вот они прозвали его Туди [1]. Тайеб Бен Туди! — со смехом добавляет Марсель.

— Ну уж это нарочно, чтобы досадить женщинам! — говорит Эрмина.

— А он не злился? — спрашивает Шарлемань, словно не слыша ее слов.

— Ну что ты! Он смеялся вместе со всеми… Наоборот, это ему вроде польстило. Но раз его нет, найдутся же на заводе и другие парни?

Шарлемань. У меня на мартене только молодежь. Трудно сразу разобраться, с кем имеешь дело.

Марсель. Да они, может, и не знают ничего.

Шарлемань. Ну нет, я уверен, что, когда с ними ведут разговоры, они перед своими вожаками отчитываются. Так что не стоит их расспрашивать, они этого не любят. Ни к чему их дразнить.

— Что ж, дело хозяйское, — вздыхает Марсель.