Отряд апокалипсиса (СИ) - Печёрин Тимофей. Страница 8

Смекнув это, держатель таверны недолго думая… решил прикормить сэра Андерса. А тот и не подумал возражать. Да, место, выделенное отпрыску рода Веллесхайм для ночлега, было на чердаке, на жестком тюфяке. И кормежка, что ему подавали, частенько состояла из объедков, оставшихся от посетителей — платежеспособных. А уж какой была здешняя выпивка!.. Чуть ли не каждый из жителей городка готов был поделиться впечатлениями от нее. Особенно утренними. Причем слова, которыми выражались эти впечатления, редко бывали достойными записи.

Но даже такие условия казались Андерсу райскими. После ночевки под открытым небом, вдобавок пролившимся дождем. Или хотя бы схватки с бродячими псами за огрызок окорока.

Сколько же успело пройти времени с тех пор, как он осел при таверне — Андерс не знал. Сбился со счета… вернее, вообще перестал дни считать. Какой смысл во времени, если в жизни ничего не меняется, и изменений, похоже, не предвидится? День за днем рыцарь-изгнанник только и делал, что либо валялся на тюфяке, либо просиживал за столом в таверне. Перед тарелкой с объедками или чем-то еще малоаппетитным или кружкой гадкого пойла. Иногда — за болтовней с держателем таверны или кем-то из обслуги. Еще время от времени потомок рода Веллесхайм упражнялся на улице с мечом, дабы не растерять навыков. Но как-то все реже, реже.

Вот и на сей раз всем возможным занятиям сэр Андерс предпочел кружку хмельной гадости. Снова склонился над нею… скривившись, отхлебнул. Да отметил про себя, что так и не утратил до сих пор брезгливости человека благородных кровей. Не до конца утратил, по крайней мере. Хотя надолго ли?

Оторвавшись от кружки, рыцарь-бродяга заметил, что за один с ним стол кто-то подсел. Какой-то парень внешности заурядной, не слишком приметной.

Из-за этой самой неприметности сэр Андерс не знал, что парень этот давно уже здесь ошивается. Не меньше седмицы. Следит за ним, прислушивается к его пьяной болтовне. Сам расспрашивает обслугу и посетителей. А чтобы не вызывать подозрений, делится с собеседниками содержимым своего кошеля.

— Привет, — обратился парень к Андерсу теперь уже напрямую. Взгляд его показался рыцарю-изгнаннику нарочито честным, а голос располагающим к себе. Что было в самый раз для жулика или торгаша.

В другое время потомок рода Веллесхайм не стерпел бы столь фамильярного к себе обращения. Особенно от простолюдина. Не говоря уж о том, что свалился на него новоявленный сосед по столу как снег на голову. Вот только во времена нынешние даже оный сосед наверняка имел положение выше, чем у него, Андерса. Хотя бы потому, что имел собственное жилище и работал едва ли за еду. И вообще, ссориться с посетителями таверны без нужды не стоило. Дабы держатель ее в свою очередь не усомнился в полезности Андерса и не выставил его за дверь.

Тем не менее, радости рыцарь-бродяга при виде соседа по столу не выказал.

— Выпивку покупай сам, — проворчал он.

— Так я не из-за выпивки, — парень усмехнулся, — я лишь спросить хотел. Один всего вопросик! Не желает ли часом сэр рыцарь вернуть себе родовой замок?

Вопрос попал в яблочко. Хмельную одурь с сэра Андерса как ветром сдуло. Вместе с покорностью судьбе. Или, правильнее сказать, равнодушие к оной, достойное смертника.5

Назвать это место домом значило бы сильно поскромничать; назвать замком — напротив, тянуло на лесть. Когда-то, несомненно, здесь и вправду высилась твердыня владетеля этих земель. Который не мог, впрочем, похвастаться большим богатством и могуществом. Поскольку размеры тот замок имел не слишком внушительные, судя по тому, что от него осталось.

А осталось, увы, немного. Крепостную стену давным-давно разрушили во время осады, в очередную междоусобицу. Да так и не восстановили. Окончательно же добили бывшее укрепление ветра и дожди, влага растаявшего снега. И, разумеется, любители дармовых благ. Например, бесплатных камней, которыми можно и дорогу вымостить, и пристройку из них какую сложить. А то и вообще целый дом, который выйдет всяко крепче бревенчатой избы.

Таких людей, затеявших строительство, но не желавших тратить на оное что-то окромя собственных сил, проживало в окрестностях, как видно, немало. Так что к нынешним временам от стены осталось лишь несколько больших груд камней. Эдаких рукотворных утесов, что до сих пор возвышались среди деревьев и кустов.

Большинство построек в замковом дворе постигла примерно та же судьба, что и стену. Дерево сгорело или сгнило. Камень пригодился в чьем-то хозяйстве. И лишь донжон еще стоял, грозя небу остроконечной крышей башенки-надстройки.

Да, и эта крыша местами прохудилась. Стены ветшали. А многочисленные комнаты в большинстве своем теперь были населены разве что пауками, крысами, да залетными птицами, проникшими внутрь через лишенные ставен окна.

И, тем не менее, даже здесь жили люди. Имелась даже прислуга, занимавшаяся готовкой пищи, стиркой да изо всех своих скромных сил пытавшаяся поддерживать порядок хотя бы в тех помещениях, что были еще обитаемы.

По ночам в окнах бывшего донжона мог гореть свет, изнутри доносились странные звуки. Так что случайные прохожие предпочитали обходить его и вообще заглядывать в эти места как можно реже. Хотя имелся, по меньшей мере, один торговец, аккурат раз в месяц подвозивший к развалинам замка муку, мясо, овощи, а также разные мелочи — несъедобные, но в хозяйстве не бесполезные.

Возможно, он тоже побаивался. Но стремление к наживе страх обыкновенно пересиливало. А расплачивались с поставщиками здесь щедро, не торгуясь.

Из пяти человек, однажды собравшихся за столом в одной из комнат бывшего донжона, один прибыл только что — звали его сэр Андерс фон Веллесхайм. Двое других, напротив, успели прожить здесь каждый не один месяц. И кое-чему научиться. Могучий северянин Сиградд, сын Торда, познакомился со здешним оружием: более совершенным, удобным и действенным по сравнению с грубыми поделками его соплеменников. А целительница из Каллена по имени Равенна, которую не так давно инквизиция обвинила в колдовстве, стала в этих стенах настоящей колдуньей. Овладев боевыми заклинаниями и вредоносными чарами.

Четвертый, бродяга и по совместительству вор, Освальд успел прожить под крышей древнего строения всего несколько дней. И прежде, чем пустился в новый путь (не по своей, причем, воле) жизнь такая успела ему понравиться. Кров есть, кормежка задаром, никто не норовит повесить или чиркнуть по горлу ножиком. С другой же стороны — никакого гнутья спины, никакого навязанного долга и прочих прелестей «праведного» существования.

А пятый человек — он сидел во главе стола — считался хозяином того, что осталось от замка. Худой и сутулый старик с седой бородой, высоким лбом и мудрым, но в то же время чуток насмешливым, взглядом. Сиградд прозвал его про себя Путником, Равенна Учителем, а Освальд Дедулей. Что до сэра Андерса, то рыцарь-попрошайка никак не называл хозяина вовсе. Зато успел отметить и жилище его, запущенное, более похожее на руины и потому не внушавшее доверия. Вернее, не внушал доверия в глазах отпрыска рода Веллесхайм сам старик. Представившийся, кстати, как мастер Бренн.

Равенна еще подумала, что имя это, простенькое и какое-то безликое, незапоминающееся, могло оказаться и ненастоящим. Среди некоторых колдунов и ведьм до сих пор бытовало поверье, что истинное свое имя от посторонних людей лучше скрывать. Не то, чего доброго проклятье нашлют, порчу.

На самом деле, чтобы проклясть человека, имени не требовалось. Достаточно было волоска с его головы, нитки с одежды или какой-нибудь личной вещи. Узнала Равенна об этом, как ни странно, как раз от мастера Бренна. Как и то, что именно из целителей получаются лучшие колдуны-убийцы. Ведь тот, кто умеет вылечить человека и знает, что для него полезно, тем более обязан знать, что и как может нанести ему вред.

К слову сказать, знала Равенна и это. А благодаря мастеру Бренну теперь с успехом это знание применяла.

— Дорогие гости, — обратился ко всем четверым хозяин бывшего донжона, сидя во главе стола, — каждый из вас еще жив, но жизнь свою, как ни странно это прозвучит, успел потерять. Я говорю о привычной жизни. О родном доме, о множестве каждодневных мелких дел, занимавших вас. Об основном занятии, что вас кормило; о родных и друзьях. Все вы лишились этого. А двое из вас даже едва избежали самой смерти.