Обожженные языки (сборник) - Иган Мэтт. Страница 5
Доктор интересуется, все ли у меня в семье хорошо.
Где-то в недрах этой же больницы те же самые вопросы задают Корин и Дане. Теперь мы – «те самые» девицы, не способные даже убить себя правильно. Наши предсмертные записки перепечатывают и передают из рук в руки, для смеха. Копируют и пересылают по бесконечным адресным книгам.
Док спрашивает, не сидела ли я на антидепрессантах.
Коричневый человечек все прыскает и прыскает, и неслышно протирает.
Теперь уж в школе только и ждут, что мы себя прикончим. Сюрприза больше не выйдет. По школе разойдутся календари – для пари на предполагаемую дату очередной попытки «этих несчастных идиоток». Будут спорить и о способах самоубийства. Нас с Корин и Даной заспамят полезными советами по электронной почте: «Пуля в рот не подведет» и все в таком духе. С подробнейшими инструкциями о том, как угореть в автомобиле. С картинками.
Док бубнит: «Подумай только, как расстроятся твои друзья».
Интересно, сложно ли будет подменить прозрачную жидкость в моей системе для переливания крови на вот эту вот ядовито-малиновую «газировку» для уборки? Зуб даю, фигня вопрос. Что уж тут трудного.
Просто, как япона мать.
Крис Льюис Картер
Чарли [5]
Приют уже закрыт, но кто-то все равно стучит в дверь – три быстрых, отчаянных удара.
– Эй! – раздается мужской голос. – Есть тут кто?
Еще три удара.
– Помогите!
Внезапный шум приводит и без того взвинченных животных в исступление. Облезлые собаки лают и скребут двери клеток. Старые драные кошки орут, ни на секунду не умолкая. Задняя комната наполняется истошным воем и звоном металла.
Еще три удара.
– Я знаю, вы там, чтоб вам пусто было! Ваша машина на парковке стоит!
Черт…
Уходить он не собирается, поэтому я включаю наружное освещение и двумя пальцами раздвигаю пластинки висящих на двери жалюзи. Посетитель испачкал стекло чем-то красным, и мне почти ничего не видно – только длинную тень, ведущую к паре мокасин.
Я раздвигаю жалюзи в другом месте и вижу крупного мужчину в коричневом пальто и фетровой шляпе в тон. Одной рукой он прижимает к себе коробку на двенадцать банок пива «Будвайзер», другой осторожно придерживает проседающее дно.
– Ну наконец-то! – говорит он и, слегка подавшись вперед, встречается со мной взглядом. – Открывайте. Каждая минута на счету!
– Мы уже закрыты, – произношу я одними губами, но это его не расхолаживает.
– Вы не понимаете! Ее чуть не замучили. Один глаз вообще… Господи, я‑то думал, вы люди гуманные!
Звериный концерт в задней комнате стихает. Сквозь дверь я слышу, как из коробки «Будвайзера» доносится мяуканье.
Натужное.
Жалкое.
Отчаянное.
Черт…
Через несколько секунд мы оба стоим в крошечном кабинете, заваленном стопками бумаг и обмусоленными собачьими игрушками. Со стен улыбаются фотографии детей с новыми питомцами на руках. Воняет мочой и заплесневелым сухим кормом.
Мужчина ставит коробку на стол, откидывает картонные створки и, с шумом втянув воздух сквозь сжатые зубы, достает из коробки растрепанный комок черной шерсти, скользкий от крови.
– О господи… Гляньте, что с ней сделали!
Мужчина проводит рукой по ее блестящей спине, и кошка поворачивает ко мне голову.
– О господи… – эхом повторяю я.
Чудо, что она до сих пор жива: в боках и спине глубокие колотые раны, правый глаз вываливается из покрытой запекшейся кровью глазницы – не глаз, а вздувшийся мешок кровеносных сосудов с дыркой в оболочке.
Кошка чихает, и на мой халат оседает облачко красного пара.
У меня холодеют руки.
– Мать твою… Уму непостижимо!
Но потрясен я не видом кошки. За последние семь лет я на всякое насмотрелся: рваные уши и сколотые зубы, сломанные хвосты и раздробленные лапы. Каждый день к нам в приют попадают животные, на которых смотреть страшно, жертвы человеческой жестокости или хозяйского недосмотра.
Нет. Меня подкосила отметина на голове у кошки – жирная белая клякса в виде звезды со скругленными лучами, доходящая до середины ушей.
Совсем как у Чарли.
И возраст примерно тот же: даже если эта кошка оправится от побоев, ей так и так скоро умирать.
Она пристально смотрит на меня единственным здоровым глазом – светло-голубым, окруженным толстой красной коростой, – и в мозг, точно осколки битого стекла, впиваются воспоминания.
– Я нашел ее рядом с парком на Гринвуд-авеню, – объясняет мужчина. – Какие-то мелкие придурки тыкали в нее палками. Вы ведь ей поможете, правда?
Я тру лоб, пытаясь привести мысли в порядок.
– Извините, сэр, но здесь просто приют. Мы не оказываем медицинскую помощь. Ее нужно отвезти в ветеринарную клинику.
Он поглаживает кошку по голове. Даже представить страшно, каково ей сейчас, и все же она подставляет ухо и начинает мурлыкать.
– И там ей помогут?
Пальцы мужчины размазывают капельки крови по белому пятну на голове у кошки, окрашивая его в бледно-розовый цвет.
– Конечно. Но без операции тут не обойтись. Придется выложить несколько сот долларов.
Он смотрит на меня так, словно я спросил, какой у его жены размер груди.
– Господи, да вы что? Я же не собираюсь оставить ее себе! Просто хотел спасти, отобрать у этих мелких уродов.
Кошка обнюхивает его раскрытую ладонь. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.
– Что с ней будет, когда я уйду?
Я объясняю, что если оплатить лечение некому, приют берет медицинские расходы на себя – при условии, что повреждения не слишком тяжелые, а животное достаточно молодое. В данном случае мы, скорее всего, порекомендуем усыпление.
Инъекция пентобарбитала натрия.
Быстро и безболезненно.
Со стороны, наверное, я выгляжу последним мерзавцем, но что поделаешь? Я связан по рукам и ногам. Приют и так уже переполнен, да и вообще, вряд ли кто-нибудь захочет взять престарелую кошку, тем более изувеченную.
Такова уж печальная правда: приюты существуют не для того, чтобы спасать животных.
Вовсе нет.
Приюты существуют, чтобы тешить людское самолюбие. В обмен на двадцать баксов и положительную характеристику мы ублажим любого, страдающего комплексом мессии на ранней стадии.
Сюда приходят не просто за питомцем. Людям нужна добротная душещипательная история, которую можно рассказывать друзьям и родственникам. История о том, что только у них нашлось достаточно любви и сострадания, чтобы дать бедному, обездоленному животному шанс на нормальную жизнь.
Впрочем, здесь есть одно «но»: история не должна быть чересчур добротной. Потому что чересчур добротная история, как правило, предполагает тяжкий труд или, что еще хуже, животное с отталкивающей внешностью.
Люди подыскивают себе слегка недокормленную кошку тигрового окраса, а не совершенно слепую американскую короткошерстную. Немецкую овчарку с вислым ухом, а не бордер-колли с хроническим поносом.
Каждый мечтает поиграть в спасителя, но никто не хочет забирать животных, которые действительно нуждаются в спасении.
Кошка мяукает, как будто отлично понимает, что ее ждет. Она снова глядит на меня своим светло-голубым глазом. Глазом Чарли.
– Можете вы хотя бы оказать ей первую помощь? – спрашивает мужчина. – Чтобы она не так мучилась?
Мне хочется сказать, что уже слишком поздно. Что бы я ни сделал, легче от этого станет не кошке, а только ему самому. Но, глядя, как он крепко прижимает ее к груди и осторожно почесывает белую отметину в форме звезды, я отвечаю:
– Да, конечно.
Мужчина кивает, потом резко выдыхает, отчего все его подбородки слегка подрагивают.
– В хреновом же мире мы живем, если у детей теперь такие развлечения.
– Не волнуйтесь. Когда-нибудь они об этом пожалеют, – говорю я и неожиданно для себя самого добавляю: – Даже если не хотели причинить ей вреда.
Мужчина сощуривает на меня глаза.