Проклятые - Паланик Чак. Страница 8
Бабетт отрывается от зеркала:
– Памперсов?
Арчер подходит к клетке Паттерсона, просовывает подбородок между прутьями и рычит сквозь стиснутые зубы:
– Заткнись, бандаж мошоночный!
Бабетт спрашивает:
– У тебя есть ребенок?
Арчер поворачивается к ней:
– Заткнись!
– Возвращайся к себе в клетку, – кричит Леонард, – пока нам всем не попало!
– Чего? – Арчер лениво подходит, снова вынимая булавку из щеки, и начинает вскрывать замок на двери Леонарда. – Боишься, что это внесут тебе в личное дело, мелюзга? – Отпирает замок. – Боишься, что тебя не возьмут в Лигу Плюща? – И с этими словами он распахивает дверь.
Леонард хватается за дверь и снова закрывает ее.
– Не надо!
Дверь не заперта и снова распахивается. Леонард удерживает ее и говорит:
– Запри скорей, а то сейчас придет какой-нибудь демон…
Синяя голова Арчера уже приближается к клетке Бабетт.
– Эй, милашка, я покажу тебе такое симпотное место с видом на Море Насекомых, что ты описаешься от счастья!
Он начинает вскрывать ее замок.
Леонард держится за прутья своей клетки.
Моя распахнутая дверь висит на петлях. Я сжимаю в кулаке бриллиантовый перстень.
Паттерсон кричит:
– Лузер, ты даже Озеро Дерьма не перейдешь!
Распахивая дверь Бабетт, Арчер отзывается:
– Тогда айда с нами, Мошонка! Покажешь!
Бабетт кладет косметику обратно в свою поддельную сумку и говорит:
– Ну давай… Если не струсил.
Она приподнимает и без того короткую юбку, будто подол мог бы запачкаться об пол. Показывая свои ноги практически до трусов, эта мисс Прости Проститутсон выходит из открытой клетки и осторожно шагает поддельными «маноло бланиками».
Леонард наклоняется, чтобы собрать рассыпавшиеся ручки. Вытряхивает из волос комочки липкого поп-корна.
Арчер подходит к клетке Паттерсона. Держит булавку за прутьями, так, чтобы тот не дотянулся, дразнит его:
– Ну что, пойдешь гулять?
Чтобы привлечь внимание Леонарда, я пытаюсь противопоставить современную психологическую корректировку поведения простым старомодным экзорцизмам. Сегодня, если бы любая из моих живых подруг сидела бы весь день у себя в комнате и вызывала рвоту, диагноз был бы «булимия». Вместо того чтобы пригласить священника, который поговорит с девочкой о ее поведении, выразит любовь и заботу и изгонит из нее демона, современные семьи обращаются к психологу. А ведь еще в семидесятых на девочек с расстройствами питания брызгали святой водой.
Моя надежда поистине не знает границ. Но Леонард – елки-палки! – не слушает.
Тем временем Арчер освободил Паттерсона, Бабетт присоединилась к ним, и трое уже направились куда-то прогулочным шагом среди криков и роя черных мух. Паттерсон предлагает Бабетт руку, чтобы той было легче идти на каблуках. Арчер презрительно ухмыляется, хотя, возможно, дело в булавке, проколовшей его щеку.
Я продолжаю говорить, раскрывать собственную теорию пристрастия к ксанаксу как следствия демонической одержимости. А Леонард, мальчик с дивными карими глазами, распахивает свою клетку и бежит за остальными. Мой недавно обретенный друг в аду Леонард карабкается по старым желатинкам и дымящемуся углю. Вертит головой, высматривая демонов, которые могут появиться в любой момент, и кричит:
– Стойте! Подождите!
И догоняет тающий синий ирокез.
Вся четверка почти пропала из виду, съежилась до точек, смело чернеющих на фоне пузырящегося дерьма и растоптанных сладостей. Я выхожу из клетки и делаю первые робкие шаги вслед за ними.
VII
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Словно туристическая группа, мы отправились на прогулку по аду: изучаем общую топографию, любуемся достопримечательностями. Правда, одно событие вынудило меня сделать небольшое признание.
Наша компания обошла по краю жирную чешуйчатую Пустыню Перхоти, где ветер, жаркий, как миллиард фенов, сдувает частички отмершей кожи в барханы высотой с Маттерхорн. Потом мы миновали Долину Битого Стекла и, изрядно устав, вышли на утес из вулканического угля, нависающий над огромным бледным океаном, который простирался до самого горизонта. Опалесцирующую поверхность океана не портили ни волны, ни круги. Океан был цвета грязной слоновой кости, почти как потертые «маноло бланики» Бабетт.
Прямо на наших глазах вязкая грязно-белая слизь поднимается и покрывает еще пару сантиметров пепельно-угольного пляжа. Эта мерзкая жидкость такая густая, что будто накатывает на берег, а не омывает его. Судя по всему, отливов в этом океане никогда не бывает, тут всегда приливная волна.
– Зацените! – Арчер машет рукой в кожаном рукаве, описывая широкий полукруг. – Дамы и господа, позвольте представить вам Великий Океан Пролитой Спермы…
По словам Арчера, сюда стекает весь эякулят, извергнутый при мастурбации на протяжении всей истории человечества, начиная с самого Онана. Точно так же, добавляет он, в ад попадает вся кровь, которую проливают на земле. Все слезы. Каждый плевок в конце концов оказывается где-то тут.
– С тех пор как появились видеокассеты и Интернет, – говорит Арчер, – уровень океана поднимается с небывалой скоростью.
Вспоминаю о Папчике Бене и содрогаюсь. Повторяю: долгая история!
В аду земная порнография создает эффект, аналогичный глобальному потеплению на Земле.
Мы все отступаем назад, подальше от дрожащей, поблескивающей жижи.
– Теперь, когда эта мелюзга упокоилась, – Паттерсон дает Леонарду подзатыльник, – море спермы не будет наполняться так быстро!
Леонард трет себя по затылку и морщится:
– Паттерсон, лучше не смотри, но мне кажется, что во-он там плавает твой яичный белок.
Арчер смотрит на Бабетт, облизывает губы и говорит:
– Однажды мы погрузимся по самые уши в…
Бабетт смотрит на бриллиантовый перстень на моем пальце.
Арчер продолжает пялиться на Бабетт.
– Эй, Бабс, твои прелестные глазки еще никогда не были по уши в горячей сперме?
Развернувшись на одном битом каблуке, Бабетт говорит:
– Отвали, Сид Вишес! Я тебе не Нэнси Спанджен. [6]
Она машет нам рукой – за мной, мол – и блестит белыми ногтями. Смотрит на Паттерсона в его спортивной футболке и говорит:
– Твоя очередь! Теперь ты покажи нам что-нибудь интересное.
Паттерсон сглатывает, пожимает плечами.
– Хотите посмотреть на Болото Выкидышей?
Мы все качаем головами: нет. Медленно, долго и в унисон: нет, нет, нет. Ни в коем случае.
Бабетт уходит от Великого Океана Пролитой Спермы, Паттерсон рысью ее догоняет. Они пошли вместе под руку, капитан футбольной команды и главная чирлидерша. Мы – Леонард, Арчер и я – плетемся следом.
Если честно, я очень жалею, что мы идем молча. Ни о чем не треплемся. Да, я в курсе, что сожаление – тоже форма надежды, но ничего не могу с собой поделать. Мы движемся дальше, бредем по дымящимся залежам серы и угля, и я хочу спросить, не стыдно ли моим спутникам. Теперь, когда они умерли, не кажется ли им, что они разочаровали всех, кто когда-то их любил? Столько людей старались, чтобы вырастить их, прокормить и выучить – а теперь Арчер, Леонард или Бабетт совсем не расстроены, что подвели своих близких? Не думают, что смерть – самый страшный грех, какой они могли совершить? Не подозревают, что наша смерть причинила живым такую боль, которая не пройдет до конца жизни?
Умереть – хуже, чем провалить экзамен, чем попасть в полицию, чем сделать ребенка на выпускном. Мы облажались по-крупному, и ничего уже не исправить.
Все молчат, и я тоже.
Если бы вы спросили мою маму, она сказала бы вам, что я всегда боялась действовать. «Мэдисон, ты же покойница… Вечно ты чего-то ждешь от других».
Хотя по сравнению с моими родителями все выглядят трусами. Мои родители то и дело брали реактивный самолет и летали в Заир, чтобы привезти мне на Рождество очередного приемного братца или сестрицу (и не важно, что мы Рождество-то и не отмечали). Мои друзья находили под елкой щенка или котенка, а я – нового брата или сестру из какой-нибудь кошмарной бывшей колонии. У моих родителей были добрые намерения, но дорога в ад вымощена пиар-ходами. Любое усыновление случалось в течение медиа-цикла, когда выходили фильмы моей мамы или начиналось первичное размещение акций у папы. После ураганного шквала пресс-релизов и фотосессий моих новоиспеченных родственников помещали в соответствующий интернат. Мои мама и папа спасали их от голода, давали им образование и лучшее будущее, но за наш стол больше никогда не приглашали.