Мистер Дориан Грей (СИ) - Янис Каролина. Страница 5

Это было на втором курсе нашего обучения в университете: Марсель был несколько иным, нежели сейчас. Его язвительная натура скрывалась тогда где-то глубоко, на самом дне его души, которая не знает границ — вряд ли, не имеет, — он был мальчиком без единого намёка на цинизм, на сексизм, который после той истории стал его спутником. Произошло так, что он влюбился в девушку с редким именем — Леона, — и хоть я тогда мало верил в любовь, да и сейчас не верю, — но в его способность чувствовать, я не верить не мог. Он летал на крыльях амура, скакал с ней на единорогах по радуге. Их идиллия не знала никаких границ, но вечное счастье, на которое рассчитывает каждый влюблённый идиот, длилось недолго. Она узнала, что больна раком, а так как родителей мало заботило благосостояние семьи, Марселю пришлось бороться и спасать свою любовь. Несмотря на то, что я предложил ему разорвать «договор о благополучии без помощи родителей», он не стал этого делать. Он работал на трёх работах для неё, отсылал ей деньги в Германию, куда она поехала с братом — ведь там лучшие врачи. Так длилось около года. Когда же он решил приехать проведать её лично, его чуть было не хватил удар. Эта больная страдалица оказалась маленькой бесчувственной стервой, которая проспорила со своим парнем, — названным для Марселя «братом», — на то, что сможет влюбить в себя одного из самых развязанных Греев и сорвать на этом большой куш, включая поездку в одну из европейских стран. Меня она, как благоразумно она решила, не потянет, поэтому и выбрала Марселя, для того, чтобы окрутить вокруг пальца.

Он вернулся из Германии, как после войны. Только не лицо, не тело, а его душа была безжалостно избита, скручена, связана по швам и молила о помощи. Я же был ангелом отмщения: до конца нашей учёбы в университете её «братец» выплачивал нам деньги, а этой хитрой суке пришлось продать драгоценности и «тачку», подаренную Марселем. Я сказал ему позже, что, наверняка, «можно любить и подешевле», на что он ответил: «полюбишь — поймёшь». И, быть может, это цинично, но я безумно счастлив, что до сих пор этого не понял. Вообще, с каждым годом, любовь кажется для меня всё большим и большим дерьмом.

После такой откровенности о личном крушении высшего морального чувства, я не мог не делиться с Марселем своими горестями и бедами. Я говорил ему всё, да и сейчас бегу к нему со своим настроением, как с бутылкой виски, а зачастую и с тем, и с другим. Однако о своих садистских наклонностях я рассказал недавно, о чём жалел только в те моменты, когда мой брат был настроен оторваться и язвить, а это было почти всегда. Но в одном я был уверен на сто процентов — он предан мне, как я ему и такого неприятного события, как предательство ждать устанет даже бессмертный. Это правда.

А что касается правды о моём происхождении — я умолчал. Это дело моё, родителей и Элены. Я знал, что ни Марселю, ни Мэлу, ни сёстрам незачем об этом знать, ведь вряд ли это что-то изменит. А шокировать этой правдой и получать непонимающие взгляды — у меня не было, да и нет никакого желания. Кроме того, мне казалось, родители опасались, что я могу очернить в глазах братьев и сестёр Элену, подозревая, что после входа в архив мне стали доступны некоторые тёмные факты. И напрасно, потому что это бессмысленно. Это моя личная боль, моя личная обида, которую она нанесла мне, как шрам. Всё. Никого другого это не должно интересовать. Эта тайна стала тайной за семью печатями. Я превратился в ужасно скрытного человека. Признаться, только Марселю я и мог, по необходимости, излить душу. А о Джессике и своих садистских увлечениях я рассказал ему относительно недавно, потому что мне нужно было с кем-то, кроме участников клуба говорить о своих ощущениях. И, если честно, меня достали его шутки по поводу Дориана Грея — гея.

— Знаешь, я бы всё-таки хотел знать, почему ты, вместо того, чтобы трахать и пороть Джесси, здесь и со мной, пьёшь этот хреновый бурбон? Для той же цели мы могли бы остаться и в ресторане. Там хоть выпивка получше, — продолжал допытывать меня Марсель, почему и для чего я к нему наведался.

Мы сидели в дрянном баре на окраине Сиэтла: он привлекал меня своей заброшенностью, шумом, забитыми столиками, где никто и никогда тебя не найдёт, словно ты иголка в стоге сена. Я пил тёмную ядрёную жидкость, смотрел в серые глаза братца и несколько раз пытался сформулировать в голове фразу, которая могла бы отвлечь его от пристального наблюдения за моим настроением. И нашёл тему наиболее требующую скорейшего обсуждения.

— Я хотел поговорить о Grindeellte Company.

— Grindeellte Company? — чуть нахмурился Марсель.

— Да. Эту компанию мне завещала Элена. Я подтвердил своё согласие на владение, все юридические дела улажены, но только Бог знает, как я не хочу сейчас лететь в Гаррисберг. А это необходимо, если я собираюсь иметь там влияние.

— Гаррисберг. Это Пенсильвания, верно?

— Да, — кивнул я, отпивая бурбон, — Пять по географии, умница Марсель.

— Да я ни к этому! — отмахнулся он, щурясь, — В Пенсильвании Элена приготовила сеть ресторанов для меня. Её бизнес распространяется на шесть штатов. Вашингтон, Пенсильвания и Массачусетс — мои, Нью-Джерси, Невада и Калифорния — дело для рук Армэля, но ему нет двадцати одного года, поэтому он не может стать полноценным наследником. Папа сказал, что я должен всё взять на себя, пока Мэл не возьмётся за ум.

— Ему девятнадцать. Думаю, за ум браться уже давно пора, он мужчина.

— Так, давай не будем скакать с темы на тему. Я сказал тебе о своём бизнесе не для того, чтобы похвастаться, а потому, что я через неделю лечу в Пенсильванию, рассматривать рестораны, проверять персонал. В общем, ладить дела. Если нужно, я заеду в Гаррисберг, посещу офис. Буду там твоим представителем. Тебе будет нужно только написать письменное соглашение, и, если надо, поручения, которые я могу отдать твоему заместителю и распорядителю там.

— Я не знаю, чем заслужил такого брата, Марсель, — произнёс я, улыбнувшись.

— Да брось ты, — подмигнул он, — Кайфуй с Джессикой.

— Сегодня я даже не дождался её, чтобы поблагодарить за спектакль.

— Ой, не умрёт.

— Это мне ясно, — спокойно проговорил я, — Но знаешь… Я не хочу к ней охладевать. Лучше сабмиссив мне не найти.

— Поэтому ты не хочешь покидать Сиэтл?

— Я похож на того, кто зависит от бабы? — выгнул я бровь, продолжая, — Дело не в ней, а в моём нежелании заниматься этой завещанной компанией. Это единственная причина. Хотя… И тут у меня дел по горло.

— Однако ты боишься охладеть…

— Не боюсь, а не хочу. Это слишком разные вещи, — киваю я.

— Ну, если не хочешь, подсыпь дров в угасающий огонь. Разожги вас обоих. Сучки, какими старыми они бы не были, текут от сверх обыденных поступков своих любовников: неважно, что вы доминант и сабмиссив. Знаешь, почему?

— Почему? — нахмурился я.

— Потому что так всегда. В отношениях нет равноправия: кто-то саб, а кто-то господин, и когда господин одаряет большим вниманием свою незабвенную рабу, происходят новые вспышки чувств, ну, или, желаний телесных у обоих.

— Значит, я должен проявить… заинтересованность в сохранении наших отношений, так ведь?

— Да.

— И как?

Марсель Грей поедающим взглядом смотрел на меня. Я, сдерживая улыбку, пристально посмотрел на него исподлобья.

— Что? — тихо спросил я, — Знаешь ли, я не страдал болезнью под названием «любовь», и понятия «первый шаг», «красивый жест»… Для меня далеки. Это что-то, что осталось у меня на уровне книжного прочтения.

— Всему тебя учить надо, братец, — ухмыльнулся Марсель, хлопнув меня по плечу, — Для того, чтобы очаровать плодоноску окончательно не обязательно «болеть», как ты выразился. Достаточно твоей врождённой галантности.